Я никогда ничего не боялась так сильно, как потерять тебя

Начало марта Сидя в кабинете Александр немигающим взглядом смотрел в монитор. Спустя пару дней после того, как жена узнала, что спилили «волшебное дерево», он лишился не только покоя, но и сна. И дело не в том, что Шура чего-то ему наговорила, как раз наоборот — будто в рот воды набрала. Такого уже несколько лет не случалось — долго молчать не умела совершенно. Но хуже всего то, что стоило ему уснуть или сделать вид, что уснул, как супруга уходила в кабинет, где запиралась до самого утра. И как бы ни волновался, а не мог просто взять и вынести плечом дверь. Внутренний голос останавливал, подсказывая: «Когда она со всем разберется, обязательно всё расскажет». И он ждал. Ждал наполненного любовью взгляда, а не того, в котором стоят слезы и обосновалось отчаянье. Ждал прикосновения, но не вялого, робкого и трясущегося, будто всё в последний раз, и они расстаются, а она просто заранее прощается, страшась того, что не успеет вовремя сказать ему самое важное… а того са-амого — ей-йо прикосновения: неприемлющего отказа и деспотичного, наполненного страстным «обладай мной и люби изо всех сил, на которые только способен»… Стук в дверь. — Саша? — Да, Миш, заходи, — выйдя из оцепенения, негромко ответил, переводя взгляд за окно. На улице во всю светит солнце — пришла пора весны. — Она уснула, — сообщил тот вполголоса, тут же уточняя: — На кухне, за столом. — Спасибо, — улыбнувшись, Саша медленно поднялся. «Каким же разбитым я себя сейчас чувствую — словами не передать». Выйдя из кабинета, он, слегка покачиваясь от недосыпания и волнения, и как следствие — усталости, спустился на первый этаж. — Может, помочь? а то тебя неплохо так шатает. — Справлюсь. «И все же… ревную до сих пор, — приблизившись, убрал волосы от лица и, подхватив на руки, прижал к себе спящую жену. — Еще легче стала», — нахмурившись, развернулся и, проходя мимо Михаила, попросил: — Не беспокойте нас хотя бы до завтра. — А-а-а это… ужинать тоже не будешь? — Если что, я сам спущусь, — прошептал и, дойдя до лестницы, начал медленно подниматься. Войдя в спальню, Саша сначала уложил супругу на постель, потом закрыл дверь и, не раздеваясь, лег с краю. Коснувшись прохладной бледной кожи, накрыл щеку ладонью и, закрыв глаза, сосредоточился. Вздохнув, напрягся и принюхался. «Знакомый запах». Какой-то липкий, давящий на сознание, сладковатый. Захотелось сглотнуть. Казалось, что перестук доносится отовсюду. Повернув голову в одну сторону, он внимательно прислушался. Тук-тук… Шумно сглотнув, повернул голову в другую сторону и снова обратился в слух. Тук-тук… Фью-уть-фью… Близко совсем — инстинктивно отпрянул в сторону и-и-и, открыв глаза, не увидел перед собой н-и-ч-е-г-о. Фью-фью… «На металл похоже». Пару раз моргнув, раскинул руки и медленно повернувшись, склонился вбок, пытаясь хоть что-нибудь нащупать, но… кругом одна пустота. Тук-тук… Фью-фьють… — Са-а-аш, — позвал он негромко. Впереди загорелся небольшой огонёк. — Да что за сны такие тебе снятся? — еще раз осмотрелся. Тьма какая-то совершенно непроглядная — густая. Приторно-пахнущий воздух, сгущаясь, становился плотнее. Увлажнив губы, он наклонился и, коснувшись находящейся под ногами поверхности, удивился еще сильнее. Мокро. Поводил вокруг себя рукою — тепло и вязко… — А это что? — нащупав небольшой теплый комочек, нечаянно его раздавил. Мерзость. Тук-тук… — Как же раздражает, — подняв, поднес руку к лицу, но так и не смог ничего рассмотреть. Нос забивал почти нестерпимо-тошнотворный запах. И только лизнув ладонь, осознал, что вокруг него кровь. Фью-уть-фью… — Бесит. Звучно рыкнув, но так и не заглушив какофонии из лязга и перестуков, обтер руку о бедро и быстро пошел вперед. «Это невыносимо! Как она всё это терпит?! — что есть мочи рванул к маячащему огоньку. — Попить бы». — С-а-ш-а!!! И, поперхнувшись на бегу, остановился. Звуки стихли вместе с кашлем. Как же хорошо… когда тихо. Разминая шею, снова осмотрелся — как было темно так и осталось… Внезапно, неизвестно откуда, раздался наполненный грустью незнакомый голос: — Ты знаешь о том, что все растения способны питаться кровью? Она необходима им для жизнедеятельности. — Нет. Не знаю. А почему ты спрашиваешь? — поинтересовался он в тон. Голос молчал, и он, соображая, тоже молчал. — Возлюбленную моего прадеда звали Нигаи… Японка… Родив двух сыновей, Нигаи стала тосковать по своей родине и родителям… Прадеду хотелось её порадовать хоть чем-нибудь… Он посадил во дворе своего дома сакуру, но при первых же заморозках та погибла… Прадед много экспериментировал и уже отчаялся… Однажды он оторвал курице голову… Немного побегав, курица упала рядом с вялым саженцем — утром сакура принялась. И тогда прадед каждый день стал поливать её кровью… Пока слушал рассказ, вокруг немного посветлело. Царящая вокруг тишина начала угнетать. Голос по-прежнему молчал. Скосив в сторону взгляд, он сразу догадался о местоположении — детская площадка. Та самая. Подняв глаза, непроизвольно отшатнулся — напротив стояла забрызганная кровью супруга. Лицо луною светилось, настолько бледно. — Зачем ты пришел? — прошептала она, разжимая онемевшие пальцы. Шу-у-ух окровавленная коса упала к ногам — на скошенные недавно, всё еще дергающиеся в агонии тела. Свалившись с кровати и ударившись, Александр шумно вздохнул и, повернувшись на бок, потер затылок. — С такими снами она… реально маньячить пойдет. Быстро поднявшись, лег обратно и, откинув седую челку, устроившись поудобнее, прислонился лбом ко лбу. Вздохнув, он поморщился, поднимая голову — запах крови, только в этот раз не такой вязкий, как в прошлом сне по-прежнему витал в воздухе. Теплый ветер ударил в лицо. — Мама-мам, смотри какую я бабочку поймала красивую! — Я сказала, Отстань от меня! Тупая что ли?! Женский голос оказался незнакомым — наполненным злобой. — Наташ, ну зачем ты так с нею? Мужчина… судя по голосу, тоже незнакомый. Приоткрыв веки — как ярко! — быстро прикрыл ладонью глаза. Осмотрелся. Да что это такое?! Он всё там же. В городе. Под сенью той самой сакуры, которую безумно любит супруга. Посреди детской площадки стояла целующаяся парочка. Рядом бегала девчушка лет двух или трех. Из-под белой косынки выбивались темные локоны… — А-а-а! — упав, заплакала она и, встав на четвереньки, начала подниматься, ревя: — Больна-а-а! Он невольно нахмурился, наблюдая за переставшей обниматься парой. Парень пошел к ребенку — женщина же, не шелохнувшись, с ненавистью на лице пристально смотрела вслед. — Иди сюда, моя хорошая, — опустившись на одно колено, парень осторожно отряхнул коленки плачущей девочки и, прижав ту к себе, оглянулся. — Наташ, она поранилась. Воды бы. Резко развернувшись, женщина куда-то пошла. Можно, конечно и понаблюдать, но, отступив подальше в тень, он шепотом позвал: — Са-а-аш? Парень исчез. Девочка же осталась. Вздохнув, уткнулся лбом в ствол сакуры и, закрыв глаза, вдохнул сладковатый дурман, что витал вокруг. Этот аромат… всегда будоражил — до головокружения… аромат свежей человеческой крови. — Ты кто? Вздрогнул от неожиданности — кто-то схватил его за трико чуть повыше колена. — Я? — посмотрев вниз, улыбнулся. — Добрый волшебник. — Пра-а-авда?! — Да. И я пришел сюда, чтобы забрать тебя с собой, — подтвердил он, разглядывая её и продолжая улыбаться. Перед ним стояла та самая девочка в белой косынке и голубом сарафане в крупный красный горошек, что недавно упала, только на вид она сейчас чуть постарше — года четыре, а может даже пять. — Мне нельзя отсюда уходить, — отпустив штанину, важно сказала она, — мама будет кричать. «А по-моему, твоя мать очень обрадуется твоему исчезновению», — с горечью заметил он про себя. — Шурик, где ты? Шурик-Шурик! Ша-а-арик?! На-на-на… Э-эй?! — Я тебе не собака! — сжав кулак, со слезами закричала девчонка и бросилась прочь. — Ах-ха-ха. Зато всегда отзываешься! «Ну и мать у неё». Увлажнив губы, выглянул из укрытия и насторожился — вокруг совершенно внезапно потемнело. «Э-э-э. Только бы прошлый кошмар не повторился!» — У беды глаза зелёные, — запел кто-то совсем рядом, а следом заиграла гитара, — не простят, не пощадят, с головой иду склонённою виноватый прячу взгляд… Приоткрыв один глаз, боясь оказаться обнаруженным кем-то посторонним, отступил назад. Посреди площадки горит костер, а вокруг — молодежь. — Ты еще здесь? Машинально обернулся на звонкий голос. На вид лет семь-восемь. Высокая и худая, отчего казалась тонкой и хрупкой… Безумно серьезная. Слишком… Протянул руку, желая коснуться щеки, но, быстро отпрянув, девочка исчезла в темноте. «Вот, придурок! лови её тут теперь», — стукнув кулаком по стволу вишни, он тихонько позвал:  — С-а-ш-а, — обернувшись на шорох, но ничего, кроме непроглядной темноты, не увидев, снова позвал: — С-а-ш-е-н-ь-к-а. — Ты же сказал, что волшебник, а поймать меня — не можешь. Врал? — холодно поинтересовалась она откуда-то слева. — Нет. Я никогда не вру, — прошептал он, шаря по воздуху рукой. — Лжец! Ухватившись за что-то теплое, дернулся вперед, автоматически обнимая, но оказался ни с чем. «Твою налево, так она с детства такая вредная что ли?» Невольно прислушался.  — Сашулечка… Са-аша? «Ну ты сама напросилась», — оскалившись, он зашептал: — Шарик-Шарик, на-на-на… — Я тебе не собака! — Раз не собака — зачем отзываешься? — метнувшись на голос и, почти сразу поймав, крепко её обнял, бормоча: — Тихо-тихо, — поцеловав то ли в лоб, то ли в глаз, принялся привычно поглаживать волосы. — Чего ты так сильно боишься? — Я никому не нужна — это очень-очень страшно… — Ты — мне нужна. Очень. Пожалуйста, пойдем домой. — Но у меня уже есть дом, — запротестовала она, — а тебя я совсем не знаю. — Знаешь, — возразил сипло он. — Ты разве не помнишь, как мы целовались тут двадцать пять лет назад? — Как я могла с тобой целоваться? Мне всего десять! Обманщик! — возмущенно крикнув, она отпихнула его. Не сумев предотвратить падения, Саша, поморщившись от боли, глухо пробубнил: — Ну погоди у меня. Я тебе это еще припомню, — посмотрев на постель, сразу сел. Шура плаксиво скуксилась во сне — верный признак того, что происходит с нею сейчас что-то ну о-о-очень нехорошее. Быстро поднявшись, он, упершись коленом в край кровати, навис над супругой. Огладив щеку тыльной стороной ладони, только-только плавно очертил пальцами линию подбородка, как, судорожно всхлипнув, жена прокричала: — Я всегда знала, что ты просто Лжец! — Это с кем это ты там так? Не желал делить её с кем-то даже во сне — закрыв глаза, накрыл ртом сжавшиеся в плотную полоску губы. Отовсюду льется музыка. Настолько грустная, что сами собой навернулись слезы. Приоткрыв веки, даже осмотреться не успел, как кто-то довольно сильно его толкнул и, не устояв — вытирая глаза, он едва не свалился в канаву. — Да что за?! — раздраженно обернувшись, застыл. Тут находятся почти все — Назар, Матвей с Глебом, Вадим с Никитой и Сергей. Неся гроб, они очень медленно шествовали по шоссе вслед за отцом Александром, который, нараспев повторял: «Святы́й Бо́же, Святы́й Кре́пкий, Святы́й Бессме́ртный, поми́луй нас», — то и дело останавливаясь, делал крестное знамение и, наклоняясь, касался земли со словами: «Сла́ва Отцу́ и Сы́ну и Свято́му Ду́ху, и ны́не и при́сно и во ве́ки веко́в. Ами́нь». Потом он выпрямлялся и продолжал следование за черной «газелью», что ехала впереди процессии. «Чьи это похороны? — напряженно всматривался в лица, поднимаясь на шоссе; в груди всё сжималось от горя и боли. — Мишки нет и…» — Са-а-аш? — П-ш-ё-л вон отсюда! Раздалось громовое откуда-то сверху, и все вокруг померкло в ту же секунду — грянула буря и полил сильный дождь, а люди исчезли. — Как же на тебя это похоже, — промокший до нитки с полуулыбкой прошептал он, поёживаясь от холода. — Убери это! — изрядно устав, приказал ей вполголоса, но буря не утихла, а лишь разразилась сильнее. — Ну да… другого от тебя ожидать просто глупо, — горько усмехнулся, глядя на гнущиеся до самой земли березы и ломающиеся под порывами ветра тополя. — Сопротивляйся хоть триллион раз, каждый из них докажу: Ты — моя. — Нет! Не твоя! — Невостребованная и никому ненужная… совсем одичавшая, — раскинув в стороны руки, продолжил шептать с закрытыми глазами он и, полностью положившись на волю случая, отдался во власть стихии со всеми потрохами, — и прирученная мною: от ушек и рожек, до самого кончика шаловливого хвостика… — Рожек?! Усмехнувшись, буквально увидел, как от удивления поползли вверх её брови; как надулись от обиды и возмущения порозовевшие щеки; как засверкали наполненные ревностью и гневом глаза… — Ну, а то как же? — бросил он, передергиваясь от наэлектризовавшегося вокруг него воздуха. — И почему же тебя именно «рожки» задели, а не хвост? — Ты всегда называешь меня кошкой, а им рога иметь не полагается. Обернувшись, медленно увлажнил губы, пожирая взглядом всё то, что она изъявила желание ему показать. На вид лет двадцать пять — тридцать. В полупрозрачном облегающем зеленом платье, расшитом золотыми цветами — всегда умела быть элегантной и величественной, когда этого по-настоящему желала. — Подойди ближе, — вкладывая в голос всю свою силу, приказал он, маня её к себе пальцем. — Ф-фу, что за манеры? — прекратив рассматривать его внешний вид, она отвернулась. — Каким был самоуверенным выродком, таким и оста… — Немедленно! — прервал раздраженно, не имея ни малейшего желания ни слушать наполненные ядом речи, ни лицезреть сопровождающие их кривлянья. Шумно вздохнув, она посмотрела на него снова. — Не заставляй меня повторяться… Договаривать не пришлось: подчинившись, она неторопливо к нему подошла и-и-и, положив ладони на плечи, с улыбкой спросила: — Развлечешь меня, старичок? — Глумливая с-сука, — прищурившись, одним точным движением поставил её перед собой на колени, — как обслужишь, так и развлеку. Увлажнив губы, она, немного покопавшись со шнурками, приспустила трико вместе с бельем. Проведя пальцем по начавшему наливаться желанием члену, сразу же его накрыла и, нежно сжимая левой рукой, уперлась ребром ладони в лобок, тем самым сильнее натягивая крайнюю плоть; сомкнув пальцы теснее, зажала основание так, что от удовольствия дыхание перехватило, и закрыв глаза — потеряв остатки терпения, он крепче стиснул её волосы, вынуждая пошевеливаться, хоть и знал, что с нею такие игры не пройдут: она слишком царственная, чтобы куда-либо торопиться, особенно когда этого не хочет. И весь мир подождет. Обдавая горячим дыханием — тщательно вылизывая головку, она, перекатывая в одной ладони слегка покалывающие от напряжения яички; сжимала и разжимала, создавая пульсацию, другую у основания члена так, что почти сразу потемнело в глазах — обожает, когда она комбинирует сразу несколько видов своих умопомрачительных, сводящих с ума прикосновений. «Если бы только можно было остаться навечно в этом сне вместе с тобой…» Откровенно застонал от наслаждения, награждая её за старания, когда она, убрав с члена руку, проскользив пальцами по лобку и низу живота, огладила бок, продолжая насаживаться — с каждым покачиванием вбирая в рот член все глубже, постепенно замедляя перекатывания яичек в правой ладони… На пару мгновений грубо сжав ягодицу — безмолвно приказывая ему стоять и не дергаться, и заодно отпустить, наконец, её волосы — и сама всё умеет и знает: подталкивать и направлять совершенно необязательно; снова начала увлеченно вылизывать головку, попутно оглаживая межъягодичную впадину прохладными пальцами — иногда поддразнивала сфинктер, но дальше этого, как обычно не заходила, хотя… изъяви такое желание, он останавливать её сроду бы не стал… — Та-а-ак, стоп нахер! — решительно её тормознув, он с содроганием приказал: — Пойдем домой! Не став подниматься с колен, она, гордо вскинув подбородок — глядя в глаза, сипло признала: — Я никогда ничего не боялась так сильно, как потерять тебя. — Я знаю. В глазах на долю секунды мелькнуло «да что ты?!», но вслух она добавила другое: — Я никогда никого не любила так сильно, как тебя. — Я знаю. — Раз сам всё знаешь, — с легкостью поднявшись, схватив его за грудки, она во всю мощь проорала: — только попробуй бросить меня одну хоть раз, и я тебя с того света достану! Ясно?! Слетев с кровати в очередной раз, он, усмехнувшись, раскинул в стороны руки. — Я уже давно это всё знаю. И слово даю: буду любить тебя всегда и смогу найти через какой угодно промежуток времени, в любом облике, в самом дальнем уголке Вселенной… — Кому это ты даешь такие громкие обещания, кроме меня? Разнесся по комнате голос жены, в котором не было ничего кроме горечи. — А главное — столько пафоса в этом самоуверенном вранье прозвучало, что мне аж дурно стало, — спустив ноги на пол, она, осмотревшись, нахмурилась. — Не помню, чтоб сюда приходила… — А что тебе снилось — помнишь? — приподнявшись на локте, полюбопытствовал насмешливо он. «К самой себе себя ревнуешь, дурында». — Галиматья какая-то, — поморщившись, окинула его взглядом и, окончательно проснувшись, приподняла бровь, кокетливо интересуясь: — Ты чего это на полу валяешься, да еще в таком интересном состоянии? — Да так — захотелось, — надеясь на то, что больше не придется падать на жесткое, он встал только за тем, чтоб, опрокинув на спину, пробормотать супруге в шею: — Не так давно я обещал тебя развлечь… — Не помню такого, — закинув руки, с готовностью его обняла, — но я очень тебе рада. — А уж я-то как рад. Задрав домашний сарафан, он уверенно скользнул под трусики пальцами и, сразу вспомнив, как увлеченно Шура ласкала его плоть, потянул вниз мокрую ткань. «Хочу продолжение, вот только объясняться сил нет, да и промедление смерти подобно». Заставив жену приподняться, в нетерпении сдернул трусики до колена.  — Дальше сама, — накрыв ртом приоткрытые губы, перенес весь свой вес на левую руку и, быстро расправившись со шнурками, со стоном ворвавшись, заполнил собою зовущее к себе лоно одним мощным толчком. — Моя драгоценная…       Слыша только не утихающий шум в голове, Александра беззвучно заплакала. «Единственный, чьи достоинства идеально скрывают мои изъяны. Единственный, чьи изъяны идеально раскрывают мои достоинства. Единственный, чье сердцебиение всегда совпадает с моим. Единственный, в ком я, растворяясь полностью, обретаю свою целостность… Островский писал: „Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз“. Чертов ОДИН единственный раз!» — трепеща в объятьях и желая никогда не расставаться, думала она, сожалея лишь об одном: в глубине души так и не смогла поверить в «вечное и незыблемое» — в любовь. Его любовь… к ней.       Вера и надежда, мечты и желанья, безудержная радость и самый искренний смех — это всё не раз разбивалось о скалы чужого безразличия и будет еще миллиарды раз; ведь работа у состоящего из человеческих эмоций океана такая — биться об окаменевшие сердца других и, превращаясь в капли, взывать к утратившим чувства, сияя радугой под бескрайним небом, на котором, безмолвно отмеряя день за днем, светит слепящее глаза и беспристрастное ко всему существующему солнце… Середина апреля       Все разъехались еще несколько часов назад. На кладбище остался только он. Сидя на скамье, Сергей бездумно смотрел на аккуратный памятник, с которого ему улыбалась бабушка Вера, и до сих пор не мог поверить в произошедшее. … Две недели назад, на выезде из города, отец попал в аварию — водитель фуры уснул за рулем. Дед рассказал, что находящаяся в приблизительно это время на втором этаже у края лестницы мать, схватившись за сердце, упала и, покатившись вниз, ударилась о выступ виском и, ни разу не дернувшись, просто побелела. И все. Ей было всего пятьдесят пять… Когда папа, весь перебинтованный, с находящейся на вытяжке ногой, пришел в больнице в себя, первым делом спросил, где мама, и потерял сознание сразу, как он ответил ему, что её больше нет.       Закрыв руками лицо, Сергей впервые за две недели заплакал, укоряя себя за то, что опять никого не смог спасти. Боясь того, что папа совершит самоубийство, он, вместе с Назаром и Мишей, всю неделю дежурил у постели, пытаясь привести того в чувство, но… на прошлой неделе, ранним субботним утром у отца просто остановилось сердце. Ему было всего-то шестьдесят один. Родители не дожили до серебряной свадьбы каких-то два месяца. Мама не хотела гнить в земле после смерти, а потому, по настоянию деда их обоих кремировали, а прах было решено развеять тут — над бабушкиной могилой… Кто-то положил руку ему на плечо, и вздрогнув, Сергей поднял голову. — Самое главное, что они даже т-а-м — будут вместе, — прошептала Настя, присаживаясь рядом и отводя в сторону покрасневшие глаза. — Да, конечно, — слабо-улыбнулся он, обнимая сестру.