Под рукой твоей

— Васька, — ругался Борута, оборачиваясь грозовой тучей и погромыхивая, будто сотня катящихся с горы валунов, — да что ж ты творишь, пустая кровь? Опять все село остолбенил! Где я души брать буду, где, скотина ты эдакая? А, Васька? Я хоть и люблю тебя, а ведь посажу под замок, собака ты чешуйчатая, свинячье рыло, плесень черная! Душевно ругался Борута, так бы Васька слушал да слушал. Главное было не забывать голову клонить и делать виноватую морду: не вели, мол, казнить, добрый пан, взгляд у меня такой, тяжелый. Разве хотел Васька тех парней и девок столбенить? Поиграть вылез, крылья над травкой размять, показать, что хватает людишек, да и отпустить, как кошка мышь. Скучно было. Один он такой на свет уродился. Борута порой намекал, что не один, что в дальних странах в давние времена встречались такие, которые взглядом столбенили, — только толку Ваське от тех стран да времен? Ему бы сейчас, тут друга единственного, верного, чтоб до самого каменного гроба, — но где ж такого взять? Из адских жителей его взгляд любой выдержать мог. Казалось, дружи не хочу, но тут другое дело было. Не нравились они Ваське. Он им нравился, а они ему нет. И не пустые вроде, жар внутри, как в сухую баню зайти, а духа человечьего не слышно. Но не столбенеют, это правда. А те, в ком есть душа, с первогляду камнем становятся, слова сказать не успеешь. И как тут быть? Вот и мыкался Васька один-одинешенек меж двух огней. В один из годов, под осень, разозлился Борута сильней обычного. Васька скучал. Небольшое селеньице застолбенил поголовно и развлекался с камнями, как с куклами. А вышло, что в этом селеньице жил монах. Уж долго склонял его Борута во тьму, и так, и эдак подбирался, наконец вроде пошло все на лад. Искуситель ладони потирал в предвкушении, а тут Васька и вмешался, верное дело испортил. Осерчал Борута и выгнал Ваську, чтоб глаза не видели. Долго путешествовать пришлось. Васька хоть и выносливый, а не любил, когда на него с вилами да огнем ходили. Так что на глаза людишкам не лез, перемещался ночами, питался случайными овцами да курами, а добрался до гор — спать завалился: осень уже поздняя стояла, подмораживало, пустая кровь не грела. Одно слово — нежить. По весне едва проснулся, тощий, голодный. Выполз из-под коряги, огляделся — места чужие, горы незнакомые. Ну ничего, пропитание и тут найдется. Птичку-певичку поймал, барсука старого умял, несмотря на привкус, полевками поверх заправился — полегчало. Склонился к озеру напиться, тут-то и замер. Стоял рядом кто-то. Спокойно стоял, ни бежать, ни биться не готовился. В зеркале воды разглядел Васька — девица. Высокая, в платье зеленом, на голове и в косах каменья сверкают. Вот бы с такой подружиться! Да где ему. — Ты кто? — спросила девица. Говор чужиной отдавал, но был понятен. — Повернись-ка, дай на тебя взглянуть. Васька головой замотал. Не хотел он, чтобы девица эта застолбенела, камнем стала. Красивой-то и в камне будет, да ведь жалко, нельзя. — Повернись, — снова приказала девица, и такой у нее был голос, что ослушаться все равно что обидеть кровно. Сообразил Васька — закрыл глаза плотно-плотно, до алых кругов, и повернул к девице морду. — Ох какой же красавец! — восхищение ее самоцветами сияло, пробивалось сквозь закрытые глаза. — Посмотри на меня, не бойся. Еще сильнее Васька замотал головой, но красавица положила ладонь на его лоб, и веки дрогнули, как Васька ни старался, поползли в стороны, открывая смертоносный взгляд. — И глаза красивые, — рассмеялась девица, а Васька только хлопал крыльями да переступал с ноги на ногу. Как же это? Неужели он столбенить перестал? Поймал он взглядом сойку на дереве, птица только голову к нему повернула и со стуком вниз рухнула. Снова посмотрел Васька на девицу. Что за чудеса? — Да не чудеса это, — девица улыбнулась, и увидел Васька, что годами она старше его самого. — Я здешней горы хозяйка. А камнем не становлюсь, потому что от рождения каменная. Куда уж дальше. Услышал Васька в ее голове знакомое с детства одиночество. Переступил еще раз с ноги на ногу, склонил тяжелую голову и ткнулся под ее ладонь. И замер. — Ах ты чудо мое крылатое, — рассмеялась она. — Никак со мной хочешь остаться? А как же дом, близкие? Волноваться небось будут. «Да в пень трухлявый того Боруту», — подумал Васька. Хорошо ему было, как на первом солнышке. От ладони тепло шло, и не поверишь, что каменная. Так бы век и грелся. — А хоть и два, — негромко сказала хозяйка на его мысли. — Время камень почти не берет. Вечные мы с тобой теперь друзья, неразлучные. Не страшно? Как будто Ваське этого только и не надо было.

* * *

Так и лишился Борута своего василиска. А как заново обрел — это уже другая история. Может, потом расскажем, а может, и тайной оставим. Это уж как Васька захочет. Не любит он, когда много болтают, слушает-слушает, подойдет да пристально в глаза посмотрит. Тут и сказке конец.