Аддикция и Тенденциозность

— Что ты творишь?! — Адиль влетает в дом, хватая меня за руки. — Ты же могла разбиться, дура! — Как думаешь, это так же больно, как и растоптанная гордость? — резко разворачиваюсь к нему и с каменным лицом, пустыми глазами задаю вопрос, оставив руки в его грубых ладонях. — Что так же? — переспрашивает парень, уняв пыл. — Сравняться с мокрым асфальтом, за доли секунды перестать дышать и слышать биение сердца, или жить с растоптанной гордостью, перестать существовать, но продолжать жить в теле, как в оковах, иметь чистый разум и светлую голову, но не быть личностью, а оболочкой, из которой изъяли чувства. Так же больно, Ади? — У тебя опять жар… — Адиль подходит ко мне ближе и кладёт руку на холодный, но одновременно мокрый от температуры лоб, заботливо заводя за ухо пряди волос. — Нет, Адиль, я здорова! — отталкиваю парня, смотрю в его глазах и не могу вспомнить, за что их любила. — Ты сделал из меня больную, сделал человека, который поддался тому, что в голове. Меня мучают кошмары, меня мучает чувство вины, но не так сильно, как люди. Как их проблемы, которые переливаются за края моего сознания, что пытается все это выдержать и не свихнуться. Но я живу, а ты боишься. Я всё понимаю, всё, что происходит, но я молчу, а ты живешь в страхе, что я когда-то скажу. Дай мне молча уйти, просто исчезнуть без слов… Не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и чувствую, как ноги летят по скрипучим ступеням, больно ударяясь стопами об дерево. Медленно захожу в спальню, перед глазами всплывают кадры наших с ним моментов, моргаю — ничего не помогает, поэтому перестаю обращать внимание на девушку, которая прикрывает глаза, лёжа на груди парня, откусывает самый любимый эклер на свете и тянет заварное пирожное к его губам, чувствуя, как неподалёку от её пальчиков откусывается кусочек. Она изо всех сил прижимается к нему, кидает в рот оставшийся кусочек, тут же перекидывает через его расслабленное тело ногу и лезет целоваться, размазывая шоколад по его губам. — Я не хочу тебя отпускать… — воспоминание прорезает силуэт парня, который так же неспешно шёл за мной, вяло опираясь на дверной проём и, сложив руки на солнечном сплетении, запрокидывает голову набок. Мои картинки времени рассеиваются, возводя меня в реальность, перестаю с опущенной головой держать в руках футболку, стоя на месте, подымаю голову и слегка пускаю на своё лицо улыбку, сжимая от злости ткань в руках. — Но при этом так поспешно пытаешься меня остановить. — мы легко перешли с грубой злости на спокойный тон. — Останься… — делает шаг вперёд, но тут же упирается грудью об мою вытянутую руку, продолжает говорить. — Я не могу подобрать слов, чтобы ты вновь вернулась. — Я думала, что смогу жить дальше, зная о том, что все бессмысленно спасать, зная о тебе и Кристине, но я так же не могу найти хотя бы слово, чтобы продолжить это делать. — Не едь сейчас, на улице темно, останься хотя бы на ночь, я уеду. Если ты конечно не хочешь меня видеть… — Можно я кое-что скажу? — глубоко вдыхаю, заглатывая весь воздух в лёгкие, так же глубоко пробираюсь взглядом в его глаза, пытаясь ухватиться хотя бы за мимолётную теплоту в его взгляде, чтобы одуматься и не делать того, из-за чего стоит за спиной одинокий поспешно собранный чемодан, полностью соответсвующий прилагательным своей хозяйки. — Конечно… — с некой надеждой проговаривает парень, кладя и накрывая своей ладонью мою руку, которая всё еще сдерживала его на расстоянии, уперевшись в грудь. Мои глаза были холодными, я и сама это чувствовала. В голове проскакивали мысли, чтобы прекратить раскрывать ему свою опустошенность, чтобы уйти такой, какой он меня ещё помнит. Но я топлю саму себя, продолжая проявлять свои негативные чувства, от которых глаза теряют цвет и становятся тусклыми, как забытая фотография на подоконнике, где постоянное солнце. Адиль сменился. Надежды больше нет, есть осознание и принятие, а вслед и отзеркаленный холодный взгляд. — Не хочу, чтобы остались секреты, уже поздно что-то спасать, поэтому я скажу тебе правду. Я ослушалась тебя, я общалась с Кириллом. Может сейчас это покажется смешным на фоне того, что сделал ты. Я курила, много, безостановочно до тошноты, на зло тебе, хотя ты этого не знал. Ребятничество, ведь зло я делала только себе. Ну а ещё, после последней выкуренной сигареты, я до такой степени растаяла, что захотела почувствовать вкус губ человека, который сидел в этот момент рядом со мной. Плевать я хотела на то, как буду смотреть тебе в глаза, я не думала об этом. Ты же в мои смотрел… — Я знаю. — монотонным голосом проговорил он. Вслед за его ответом проскальзывает моё удивление, поспешно скрытое от собеседника. Глаза парня вспыхнули огнём азарта. — Тогда и я расскажу свой главный секрет от твоих ушей. В ряду с желанием загладить вину перед тобой за мой уход под утро тогда, в Одессе, стояла ещё одна причина. На дне рождения Юры я все понял, и почему тебя привёл Кирилл, и почему он за тебя заступился, и почему вы так долго смотрели друг на друга в ванной, и что бы было, если бы я не прошёл в тот момент возле двери. Мне нужен был день, чтобы все обдумать и принять решение. И вот самая последняя бабочка в моем животе погибла. От слов, которые пронизали и дырявили мою душу. — Ади, — в последний раз срывается из моих уст ласковое обращение к нему, — а ведь ты сам решил копошиться в прошлом... Кладу руки ему на плечи, стряхивая с футболки невидимые пылинки. В последний раз всматриваюсь в его чужие глаза, чувствую тепло от его тела под тонкими пальцами, осматриваю каждую черту его лица и полностью отпускаю вёсла, что так долго гребли против течения, дав лотке пускаться вниз к обрыву. Без второго тяжело оставить в живых то, что принадлежало обоим. — Такси уже под домом. — взглянул мне за спину парень, увидя в окне яркий свет от фар. Опускаю руки, дотягиваясь до чемодана, и ухожу, заставляя парня ещё несколько минут слышать звук от колёсиков, и каждый раз моргать от следующего преодоления ними ступенек.

***

Легкий шансон сглаживает мои всхлипывания, которые напоминают моим ушам прошедший разговор, что не принёс ничего, кроме глубокой обиды, но в то же время пустого безразличия. Тыльной стороной руки вытираю предательские слёзы, параллельно проговаривая себе под нос наставление: «Хватит ныть». Но вот в след за фразой накатывает новая волна истерики. Водитель подымает глаза на зеркало заднего вида и замечает то, про что подумал в первую секунду перед мыслью посмотреть назад, его глаза меняются, и вместе с мягкостью возникает интерес. Мое лицо раз за разом освещает свет от уличных фонарей, обдавая меня тёплыми желтыми красками. Тяну руку в сторону, подтянув к себе сумку, достаю оттуда бумажные салфетки и крошечное зеркальце. Пытаюсь уравновесить руку от маленьких ям загородной дороги под колёсами такси. В подходящий момент, на повороте, успеваю взглянуть на зеркальце, вытирая чёрные полосы на лице, как резко машину подкидывает вверх и рука дергается в сторону, дав глазам встретиться взглядами с водителем. Смущённо щелкаю зеркальце, закрывая его, и кидаю в сумку вместе с пожмаканой салфеткой. А дальше только лёгкий ненапрягающий шансон. — Вы наверное думаете, что я истеричка. Не буду Вас переубеждать, лишь скажу, что в обычной жизни я более спокойный человек. — смотрю в окно, считая количество проезжающих мимо белых машин. Отвожу взгляд от окна, чтобы понять реакцию таксиста на мои слова. — У всех бывают тяжёлые дни. — на удивление, в салоне раздаётся довольно молодой голос. Прищуриваюсь сквозь мелькающий свет, но вижу только отражение умных, повидавших многое глаз с маленькими морщинками вокруг. Мужчина лет шестидесяти мимолетно оборачивается назад, подмигивая. Замечаю на его пальце обручальное кольцо, которое было надето ещё на молодую кожу сорок лет назад. — В последнее время тяжелых дней мне не сосчитать на пальцах. — поддерживаю разговор и заполняю нависшую тишину. — Моей жены нет лет десять как. — чувствую, как от его слов, полностью пропитанных горечью, все внутри сжимается. Его открытость рвёт все стереотипы, которые встали барьером в моей голове после переезда. — Возможно и мне пальцев не хватит, чтобы подсчитать количество паршивых дней. Единственное, что меня спасает — умение говорить то, что давно внутри терзает. И ты попробуй. — Я наговорила много лишнего человеку, который сильно меня обидел. Сказала, что больше не люблю, но я была уверена, что это именно так. А теперь рыдаю от собственной ненависти к себе на заднем сидении такси по пути в пустую квартиру, продолжая убеждать себя в том, что совсем ничего не чувствую. — продолжаю изливать душу, не замечая, как ещё одна бумажная салфетка поддаётся терзаниям моих пальцев. Жмакая, рвя, складывая её, я постепенно отстраняюсь от нового порыва слез, уходя в более спокойное место своей души, полностью отпуская тот самый барьер, рассказываю о том, что бы сама не захотела услышать вслух даже через долгое время. Страх своих ошибок и неверных решений никогда бы не позволил мне признаться в собственном провале, не дал бы случайно подумать, невзначай, над готовкой спагетти или чтением книги, о том, как бы сложилась моя судьба дальше, если бы я смолчала тогда. — После смерти Марты, я перестал существовать, как отец для своего сына. Нет, он не винил меня, не таил обид, вначале, сейчас то — да. Я перестал обращать на него внимание, полностью зарытый горем утраты, и совсем позабыл, что он потерял единственного человека, который постоянно спрашивал как у него дела — свою маму. Машина останавливается, резко оборачиваюсь на окно и замечаю свой подъезд. Под воздействием нашего разговора, я совсем забыла, что еду туда. Таксист отстегивает ремень безопасности и поворачивается ко мне. На его лице отблёскивает одинокая скупая мужская слеза. — Я его потерял. И эта утрата приносит мне ещё больше боли, которую могла бы приносить потеря Марты. Отличие у них только одно. Марты больше нет и вернуть её невозможно, а мой сын — жив, но я не могу прийти к нему под квартиру и позвонить в звонок, потому что знаю, он есть, но для него меня больше нет. И вот, за один год я стал беспросветно одинок. — мужчина переводит глаза на меня и меняется в лице. — А теперь ступай. Послушно отстегиваю ремень и хватаю сумку, поспешно открывая двери, но в один миг останавливаюсь, снова посмотрев на погрустневшего старика. — Я не заплатила… — Молодой человек все уже оплатил, — замолчав, расплывается в еле заметной ухмылке, — даже на чай оставил. — Я так и не узнала Вашего имени. — Мы просто два человека, которые пересеклись жизненными путями, чтобы друг другу помочь. Ступай, я все сказал. Киваю и ухожу, закрывая дверцу машины. Подымаясь на лифте, в голове раз за разом прокручивалась история обычного таксиста, которая приводила меня к одному вопросу: «Чем же я ему помогла?»

***

Ночь была тяжелая только тем, что я была одна. Хотя я привыкла к тому, что в огромном доме нет никого, кроме меня и моих страшных снов, но сегодня было по особому трудно заснуть хотя бы от одной мысли, что он точно не придёт. От того, что утром я не смогу спросить: «Где ты был?», заранее зная ответ и то, что это ложь, специально придуманная, чтобы оградить меня. От того, что я впервые завершила всё до самого конца, у меня мутнело в сознании, каждый час я вставала с кровати, чтобы попить воды и каждый раз ко мне возвращались чувства, которые нахлынули на меня волной, зайди я после столь долгого времени в квартиру, чьи стены не пропитаны человеческим присутствием, с громким чемоданом и забитой, так же, как и он, головой. Страх, одиночество — страх признать своё одиночество. — Вот теперь то мы точно остались одни… — наклоняюсь к пепельной кошке, ласково гладя её и почёсывая за ушком. Кухня была залита чёрным цветом, из-за чего мне пришлось долго привыкать и искать глазами источник света, который освещал всю улицу, заодно попадая светом в моё окно. — Я тоже очень хочу, чтобы Алиса вернулась… — понимаю постоянное беспокойство животного. — Я скучаю за ней не меньше тебя. Знаешь, если бы она собиралась остаться там, то точно не дала мне тебя содержать. Ты знатно похудала, Сара. Подхватываю достаточно толстую кошку под подмышку и возвращаюсь обратно в кровать. Делю вторую половину постели, кладя серый комок на подушку рядом с собой. Лёгкие мурлыканья под ухом дают мне возможность наконец заснуть без мысли вновь встать за стаканом воды, чтобы просто скоротать время до рассвета.

***

Бессмысленное валяние на диване прицепило ко мне чувство растворения в нем. В перерывах от просмотра сериала, посматривала на кошку, чья шерсти расплылась по полу, и представляла себя со стороны. — Знаешь, когда я на тебе решил жениться? — Когда увидел меня на подиуме? — Тогда я решил, что буду с тобой спать. Нет. В тот вечер, когда мы пошли в ресторан на третьей улице… — Я помню это место… — На тебе был белый сарафан и ты заказала огромную тарелку рёбрышек… И уплетала их с таким аппетитом. Была по локоть в соусе и у тебя даже все волосы были в жире… И когда ты все съела, я сказал, как ты извозилась. Ты вытащила зеркало, посмотрела на себя и взорвалась таким счастливым громким гоготом… Он заполнил все пространство… И я подумал, что хочу слушать его всю оставшуюся жизнь Поэтому я сделал предложение. И это не имело отношения к твоей… Выключаю телевизор, вновь поворачиваясь к животному на полу. — Ты быстрее дождёшься таких слов в начале марта, в отличие от меня. — звук проворота ключа во входной двери прерывает мой отчаявшийся тон. — Сара, ты кого-то ждёшь? Медленно подымаюсь с дивана и плавно, почти беззвучно, передвигаюсь к комоду под телевизором, взяв статуэтку, направляюсь ближе к двери, в замке которой все ещё копошится ключ. Напряжение заставляет полностью отключить голову и работать на выживание. Изредка меня возвращают обратно мяуканья кошки сзади, принося в мою голову мысли о том, что это может быть Адиль. — Сара, если это не твои гости, тогда чьи? — шепотом проговариваю я, притуляясь к стенки. Подношу палец ко рту, пытаясь успокоить обеспокоенность кошки. В ту же секунду квартира открывается. Закрываю глаза, прижимая статуэтку ближе к груди, и про себя считаю до трёх, изо всех сил пытаясь не сбиться от стука собственного сердца. Открыв глаза, вылетаю из-за открывшейся двери, но тут же блокирую замах, увидя испуганные глаза пожилой женщины. — Наточка, ты что делаешь? — хозяйка испуганно делает два шага назад, кладя ладонь на грудь. Со вздохом опускаю руку с тяжёлым камнем в ладони и виновато поджимаю губы. — Римма Эдуардовна, извините, я никого не ждала сегодня. — Если откровенно, то и я не ждала тебя тут увидеть. Ты за вещами приехала или кошку покормить? — женщина снимает с себя обувь и спокойно направляется вглубь квартиры, введя за собой Сару. — Я… Я вернулась. — иду за хозяйкой квартиры, чтобы поставить вещь, которой собиралась защищаться, на место. — Да? Так значит за вещами. — она будто бы в другом мире, слушает меня, параллельно думая про свои дела, перебирая бумажками в руках. Вдруг, через минуту моего молчания, она отрывается от того мира, всматриваясь в мои глаза, меняя свои на осознание. — Наточка, что случилось? Оперевшись на стену, перебираю пальцы рук. Мысли рассказать уходят, решаюсь на то, что хочу, чтобы другие видели. — Римма Эдуардовна, я Вам деньги за этот месяц не вернула. Вы ведь показание счетчиков пришли снимать? — открываю дверцу верхнего шкафчика, находя там железную коробочку в самом конце деревянного ящичка. Беру последние купюры, заранее отсчитанные с зарплаты, и спускаюсь со стула. — Что ты, твой молодой человек уже заплатил за этот месяц аренды. Вы разве не согласовывали этот момент? — Знаете, Римма Эдуардовн, мы многое не обсуждали с друг другом. Видимо, он уже за все откупился. Подымаю глаза на женщину напротив, сидя на стуле, приставленном поближе к кухонным шкафчикам, полностью забыла о зрительном контакте. Ловлю тёплый взгляд пожилой женщины, которая для меня является иконой старости. Опрятная одежда, ухоженные волосы, заправленные в красивую причёску, лёгкий макияж на лице с наманикюренными пальцами и милая брошь, которая так подходит серьгам и кольцам. От неё мне тяжело утаить свой недуг. И я не замечаю новых слез на высохших щеках. — Я где-то здесь оставляла вино. Не хочешь разделить бутылочку красного со старушкой? Краткая ухмылка и вытертые тыльной стороной кисти слёзы дали знак согласия милой даме. — С удовольствием…

***

Каждый наш бокал можно измерить тридцати минутами. Моя болтовня заполняла всю квартиру в перерывах между потоком слез, которые самой мне уже были противны, но они, как чужие, предательски безостановочно лились. Я думала: «Неужели я способна так открываться абсолютно чужим людям? Что же было бы со мной, родись бы я в другом веке? Оторванный язык?». Она не перебивала меня, лишь гладила по руке, смотрела прямо в глаза и обновляла бокал. Казалось, что я сижу со своей давней подругой, с которой не виделась так давно, что все счастливые истории, которые мне так хотелось ей рассказать, стали плачевными в силу времени. — Вас так кошка полюбила… — посматриваю на трущуюся об ногу женщины Сару. — Да, Сарочка очень скучает за своей хозяйкой, любви у животного моря, а девать её не на кого. — Знаете, Римма Эдуардовна, Вы… — Мы с тобой выпили целую бутылку вина, неужели я не заслужила обычного обращения? — подшучивает она. — Просто Римма, Наточка. Ради Бога, не мучай свой язык, который и так заплетается. — У меня ощущение, что я сижу с очень близким мне человеком, с которым я давным давно утратила связь. Мне её не хватает, Римма, но я так бы хотела ещё раз прийти к ней на чай и рассказать все на свете. Но мне так бы хотелось смолчать о том, что со мной творится сейчас. И как мне больно… — Знаю, милая, знаю. Не нужно отчаиваться. Нужно всегда держать спину прямо, а на лице носить ледяную маску. И тогда… И тогда никто не сможет причинить тебя зла.

***

Убираю бокалы со стола, поставив их в раковину. Чтобы сдержать большую грусть, притуляю к губам тыльную сторону руки, сильно зажмурив глаза, и включаю воду, свободной рукой споласкивая бокалы. Вновь считаю до трёх, но не досчитав, больно ударяю по кранику, выключив поток воды, и бегу к телефоны, мокрыми пальцами набирая номер, чтобы на долю секунды услышать его голос. — Алло! — внутри все сжимается и опрокидывает волну жара по всему телу. — Я ничего не слышу, одну секунду! — громкий шум от музыки и шорох заполняет всю мобильную связь между нами. Убираю телефон от уха, ставя его на громкую связь, а сама бесшумно скатываюсь вниз на пол по холодной плитке ванной комнаты. — Да, я тебя слушаю. — долгие шаги через смех, музыку, крики, звоны бокалов приводят к тишине и нескольким словам, серьёзным, монотонным и безумно узнаваемым. — Адиль... — глотаю комок, который жёг горло. — Я хотела извиниться. — Тебе не за что извиняться. — на другой стороне слышатся вздох и щелчки зажигалки. — Нет, я тебе сказала то, что не считаю за правду. Я бы хотела вернуть время назад, но понимаю, что это невозможно, поэтому прошу сейчас у тебя прощения. — Послушай, мы сказали друг другу все то, что думаем. То, что было — уже было, ничего не вернуть. — Адиль на секунду останавливается, чтобы сделать первую затяжку. — Глупо об этом говорить по телефону. Я тебе сказал и мне стало легче, я видел тебя, и поверь, ты тоже поменялась, когда сказала мне все в лицо. — Я не смогу тебя забыть, слышишь? Меня тошнит от тебя, но я второй день не могу перестать рыдать. Мне тошно просто от того, что я знаю, что плакала из-за тебя ещё до нашего с тобой разрыва. — Сможешь, ведь ты никогда мне не говорила, что любишь. Однажды ты меня увидишь и не вспомнишь о чувствах, которые я у тебя вызывал. И тогда будет моя очередь грустить, малышка. — Это конец? — захлебываюсь в собственных слезах, обняв коленки руками. Телефон продолжал лежать на полу рядом со мной, а на экране светились минуты нашего разговора. Девять минут одна секундна, девять минут две секунды, девять минут три секунды, четыре, пять, шесть... — Да. — моргаю от такого четкого ответа и зарываюсь головой в коленях, сдерживая громкий плачь. Перевожу дыхание и вновь подымаю голову, чтобы снова сказать. Его пятая сигаретная затяжка даёт мне фору, собираясь с мыслями, я оцениваю ситуацию и меняю слова, которые тянули на статуэтку в спектакле младшей школы. — Я слышу, ты уже развлекаешься? — беру телефон в руки, вставая с холодного пола. Подхожу к зеркалу и включаю воду, смывая с себя всю потёкшую косметику. — В доме стало пусто. — парень заметно погрустнел. Услышав его слова, зажмуриваю глаза и больно кусаю губы, накрывая их ладонью. Под шум воды вновь перевожу дыхание, подымаю глаза на зеркало и будто бы с собой говоря, задаю последний вопрос. — Поговоришь ещё со мной? Долгая пауза и его дыхание вселяют в меня некую надежду. Но так же больно выпускают из рук, дав мне упасть и разлететься на миллионы частей. — Я тебе позвоню, попозже...

— Это конец? — Да.