Быть волком

В его родном мире никогда не было места цвету. По сути он даже и не знал, что такое цвет, - бесконечного сплетения оттенков серого с чёрным и белым ему было достаточно. Да и зачем нужен цвет, когда всё время льёт дождь, а небо даже в дневное время кажется низким, опасным и давяще тёмным? И зачем нужен цвет, когда глаза давно привыкли к полутьме лаборатории? Как привыкли и к резким переходам – от этого вязкого мокрого полумрака к пронзительно-сухому свечению газовых ламп и ламп накаливания. С его именем – именем Виктора Франкенштейна – там было связано многое. Оно произносилось самыми разными людьми со всеми возможными оттенками эмоций. От страха к благоговению, от надежды к ненависти. От черного к белому – через серую пелену непонимания, похожую на серую пелену привычного дождя. И лишь одной эмоции он почти никогда не слышал. Она ускользала. Потому что она имела цвет. И этот цвет был… … красный. Как же она любила этот цвет. И как же она его ненавидела. Красным был её любимый плащ. Красной была её помада… и красной же была кровь. Кровь Питера, которого… …. Которого она убила, когда волк вырвался на свободу в очередной раз. Каждый раз, когда Руби Лукас смотрела на своё отражение в зеркале, ей казалось, что там, за этими спокойными зелеными глазами, в самой их глубине, она видит чудовище, оскалившее пасть. Чудовище с совсем другими глазами – жгущими золотым огнём, безжалостными, голодными. Глазами, в которых невозможно было увидеть хотя бы каплю нежности, любви, простой привязанности. Нет… такие существа на это совершенно неспособны. И голод, который они испытывают, - вовсе не плотский. Это другое, сжигающее изнутри желание – желание свободы. Свободы быть… … быть волком. Ему всегда нравились эти звери. Дикие, свободные, холодные. Даже в стае каждый волк – всегда одиночка, это можно прочесть, если долго смотреть в его тоскливые глаза. Одиночка. Такой же, каким всегда был он сам. Виктор Франкенштейн. Был тогда, когда день за днём сосредоточенно вырывал одну за одной все тайны из горла науки, а дождь был надёжнейшей завесой для его мрачной лаборатории. И оставался сейчас, когда по прихоти этой красивой сучки Регины стал кем-то совсем другим, в мире ещё более странном, чем тот, куда судьба забрасывала его в поисках настоящего сердца. Доктор Вейл. Подающий надежды хирург, который вечерами накачивается виски. До того, как память вернулась, он не мог понять причин той засевшей где-то в глубине тоски. И той вины. В чём он мог винить себя? В том, что не перезвонил очередной пустышке, с которой накануне провёл ночь? В том, что старая медсестра во время разговора осуждающе фыркнула, унюхав запах спиртного? Да чёрта с два. Он почти уверен, что примерно такова жизнь любого врача в любом городке этой довольно глупой планетки, раскрашенной немыслимыми, режущими его глаза красками. Жизнь, состоящая из срочных вызовов, ночных смен, операций, во время которых самое главное – чтобы не дрожали руки. А впрочем… какие операции? Люди в Сторибруке не слишком часто болели или умирали. Да умирали ли вообще? Это казалось противоестественным. И уже от этого можно было… … рехнуться. Как же хочется вырваться! Да, ей всегда этого хотелось. Что-то неудержимо влекло за черту города. Что-то забытое, бессознательное, полузадушенное этим новым миром. Поэтому она срывалась на крик в обычных безобидных спорах с бабушкой. Поэтому она ложилась спать поздно, как можно позже, чтобы отключиться сразу и не успеть подумать. Ни о чём. До того момента, пока не вернулась магия. Вместе с ней вернулся волк. Вернулась свобода, во всяком случае, так обманчиво казалось. А вместе с ней вернулся и страх. Но… появилось и новое. Есть кое-что, что она никогда не забудет про ту ночь. Когда контроль над волком вернулся к ней, и она бежала в сторону леса, жадно вдыхая такие отчетливые запахи засыпающего города – кофе, дым, камни мостовых, отдающие накопленное за день тепло солнца. Тонкая примесь хвои и мха со стороны близкого леса. Откуда-то с востока – вода. И ни одного человека. Ничего человеческого. А потом… … волк выскочил словно из ниоткуда и замер, увидев человека. Доктор Вейл тоже застыл, будто прикованный. Прикованный взглядом – золотым и диким. Зверь смотрел неотрывно, и в его глазах было необыкновенное спокойствие и такая же необыкновенная отчуждённость. Волк не боялся города. Он словно был какой-то его частью, таящейся и лишь сейчас показавшей свой темный лик. Может быть, даже и опасный, но… маняще-прекрасный. Казалось, два взгляда – волчий и человеческий – были одинаковыми. И двое изучали друг друга с настороженностью и любопытством, но без опаски. Человек был лишь удивлён, а волк... волк медленно подступил на два маленьких шага. Не скалясь. Не топорща шерсть на загривке, не изгибая спины для угрожающего броска. Просто подошел ближе, и… … и он неожиданно протянул к ней свою руку. Просто, как протянул бы её к безобидной собаке или кошке. Естественно. Без криков, без попыток попятиться и отступить к стене. Он не боялся. Странно, если вспомнить, каким он ей показался... Вейл. Доктор, самонадеянно считавший себя казановой Сторибрука. Это придуманное прошлое. А настоящее? Настоящего она почти не знала. И просто смотрела, ощущая под лапами твёрдый, чуть тёплый асфальт и не спеша уходить. Ей неожиданно было… интересно? Да. Ведь в нём не было абсолютно ничего, что могло бы выделить среди других. Высокий лоб, тонкий надменный рот и чуть выдающиеся скулы. Светлые волосы, странно, так смешно растрёпанные… Вот только взгляд - исподлобья, сосредоточенный, пронзительный. Точно Вейл был постоянно в каких-то мыслях – то ли скорбных, то ли мрачных. Руби знала – за таким взглядом всегда похоронены глубокая неугасающая боль и одиночество. И волк тоже об этом знал. Может, это и заставило его.. … приблизиться, остановиться совсем рядом. Взгляд всё ещё был обращён на него – с каким-то непонятным ожиданием. И Виктор сказал первое и самое глупое, что можно было сказать, встретив ночью на улице волка: - Ну… привет? Кажется, зверь слегка фыркнул. И у него немного дёрнулся нос – волк уже наверняка почувствовал исходящие от доктора запахи спирта и медикаментов. И вареного кофе. Он знал, что животным, наверняка даже волшебным, не нравятся резкие запахи… но волк всё не уходил. И доктору почему-то хотелось дотронуться до шерсти на его голове. Нет, не так. На её голове. Ведь перед ним была волчица… Очень медленно он протянул руку - ещё немного ближе, очень осторожно, не отводя глаз. Лишиться пальцев не хотелось, но всё же… … пальцы коснулись её головы очень осторожно и несколько раз провели по шерсти. И она не понимала, какая её часть – человеческая или волчья – почувствовала что-то приятное, разливающееся от макушки до подушечек… пальцев? Лап? Странно, что в этом движении было что-то… чему она поверила. От чего ей захотелось лечь, положив голову этому человеку на колени. Закрыть глаза. И поспать, долго-долго – вместо того, чтобы бешено мчаться через лес. Резкий визг шин проезжавшего по какой-то из соседних улиц автомобиля напугал её, и она побежала. Как можно дальше от этого человека. Ощущая, как с каждым стремительным рывком слабеет та волна запахов, которые окутывали его, - что-то лекарственное, что-то алкогольное и кофе. Запахи, которые нервировали волка, щекотали его ноздри… и запахи, которые нравились Руби. Лес встретил её темно-зелёной чуткой тишиной, в которой лишь слабо шелестела листва и поскрипывали ветки. Не было слышно даже птиц, а воздух был таким чистым и прозрачным, что кружилась голова. И она помчалась ещё быстрее. Волк уже забыл того человека, доктора Вейла, но… Руби всё ещё его помнила. А он не мог забыть другого… … забыть мёртвое тело в военной форме, когда-то безупречно-белой, блестящей орденами и эполетами. Забыть тот блеск осознания, мысли, страдания, что появлялся иногда в глазах Герхарда. После своего воскрешения брат так и не смог говорить, но каждый раз, когда он смотрел на Виктора, тот видел всегда одну отчаянную мольбу. «Пожалуйста… дай мне умереть». И именно тогда, в те несколько дней после смерти отца и осознания своего краха, он понял, что на самом деле был трусом. Потому что так и не смог нажать на курок. И та минута – стоящий на коленях брат тянет к нему иссеченную швами руку – всё время преследовала его, преследовала в смутных пьяных кошмарах даже когда он всё забыл… а теперь вернулась. И, как в какой-то книге, история начала повторяться – и вот он уже смотрит на Регину, на ту, кого звали Злой Королевой. А Злая Королева смотрит на своего возлюбленного, воскрешенного его рукой. Рукой Франкенштейна. Рукой… монстра? Именно так. Монстра, заставляющего страдать всех – и живых, и мертвых. И когда отчаяние, осознание того, что он по-прежнему бессилен в сражении со смертью, захлестнуло с головой, он сделал то, что делают раненые волки. Он побежал, на какую-то секунду поверив, что действительно сможет убежать, что вместе с выброшенными в воду часами утонет и память, но… Рядом оказалась она, и… … то, что она увидела на этой пристани, заставило её замереть лишь на секунду. В смутном воспоминании тот человек, который стоял на самом краю, смотрел на неё, нет, не на неё, а на… волка. И было странное теплое чувство, знакомое и незнакомое одновременно. Да, всё было именно так – туман, ночь, тишина, и… - Доктор Вейл! – крикнула она. А через какие-то полминуты уже стремительно бежала к нему, чтобы удержать – от попытки прыгнуть в воду. Вообще-то это было даже нелепо – не такой и высокой была пристань, не такой и глубокой – вода. Но… настоящее желание умереть стирает все величины. Настоящее желание умереть не зависит от высот и глубин. Волк знал это. И Руби тоже. И поэтому она бежала так, будто этот человек… … что-то значил для неё? Конечно, это было глупой мыслью. Да он едва её знал, просто одна из тех, за кем он пытался приударить. Подруга Мэри-Маргарет, официантка из кафе «У бабушки». Ну и все эти разговоры про то, что она – чудовище. Впрочем, к ним Вейл особо не прислушивался, мало ли, какие разговоры у этих «волшебников»? Одно он знал точно. Настоящие чудовища – совсем другие, и наука порождает их куда чаще, чем колдовство. И всё же… Она говорила вещи, которые он знал и понимал сам. О том, что потерянная память – лишь путь к новому началу. О том, что если не можешь изменить к лучшему что-то глобальное – измени хотя бы то, что в силах. И ещё о чём-то очень странном, от чего он невольно вытаращился на неё как на сумасшедшую. Ах да… кажется, о том, что она съела своего парня. Пугающая информация... но не для него. Если она и была чудовищем… то таким же, как и он. А такие чудовища всегда смогут… … понять друг друга. И поэтому она прокручивала в голове тот разговор. Раз за разом, пока шла операция. И едва она закончилась, Руби пошла навстречу доктору Вейлу… Франкенштейну… Виктору. Его лицо было очень усталым, ещё более бледным, чем обычно, но в глубине глаз Руби увидела то, чего не было никогда раньше, - спокойствие и… надежду. И даже его голос, казалось, стал немного другим. Твёрже. А сейчас она привычно подкрасила губы любимой красной помадой, вышла из кафе и ждёт. Что он, как и довольно часто, зайдёт сюда во время перерыва, чтобы выпить кофе. Вареный, с одной ложкой сахара и несколькими каплями рома. С таким резким запахом, который не очень нравится оборотню… но очень нравится Руби. И как только знакомая фигура появляется из-за угла, она делает шаг навстречу, улыбается и чуть поднимает руку. И видит ответную улыбку и ответный жест. Кажется, ей рады. Наверно… ему пока рано знать, о чём она думает. Нет, конечно, она не скажет ни слова о том странном желании – свернуться и положить голову ему на колени, ведь она даже не знает, какой из двух половин её души принадлежало это желание. Может быть, когда-нибудь потом, когда у них обоих действительно получится что-нибудь вроде «нового начала». Но пока чутьё совершенно точно подсказывает ей лишь одно: рядом с Вейлом она сможет делать то, без чего уже давно не представляет своей жизни. … быть волком. И он обязательно её поймёт.