Poor poor Persephone

      Некоторые люди напрямую ассоциировались с домом, несмотря на то, что давно уехали в свою личную «взрослую жизнь». Чарли и Билл были удивительно разными (настолько, что я непрерывно их сравнивала, и это происходило непроизвольно), но они оба были такими людьми. И по-своему пахли домом.       Даже если это был всего лишь аромат маминой выпечки, которым всегда намертво пропитывалась одежда, он изумительно ложился на Билла, сочетался с воротником его кожаной куртки, в которую я уткнулась носом, и гармонировал с вкусным весенним воздухом. Здесь, за границей Хогсмида, его не перебивал ни почти приторный стеновой аромат, который можно было ощутить в радиусе нескольких домов от «Сладкого королевства», ни медовый аромат с нотками специй, который чувствовал каждый, кто подходил к «Трем метлам».       Я так свыклась с тоской, которую чувствовала почти непрерывно, что немного удивилась, что ее так легко задвинула искренняя радость от простой мысли, что этот учебный год, тяжелый, долгий и выматывающий, скоро закончится.       — Я в порядке, — просипела я так громко, как это было возможно. — Но мы не сможем поговорить, если ты меня задушишь.       Билл Уизли выбрал одновременно самый простой и сложный способ казаться идеальным: он все делал в меру. Его голос был умеренно громким (достаточно, чтобы можно было различать его речь в оживленном Хогсмиде), он выглядел в меру бунтарски (и то, что он принципиально предпочитал кожанку мантии, очень ему шло; не проходило и двадцати секунд, чтобы кто-нибудь не бросил на него заинтересованный взгляд), он в меру заинтересованно и, когда требовалось, эмоционально реагировал на все, что ему говорили, но при этом не выглядел сдержанным.       Определенно, Билл Уизли был самым не раздражающим человеком во вселенной.       Поэтому объятия, порывистые, крепкие и даже немного отчаянные, меня немного обескуражили.       — Рад, что ты в порядке.       Тон голоса Билла не сочетался с его действиями, и он выглядел довольно-таки невозмутимым, когда отстранился.       Но он был зол. Здорово зол, возможно, с того момента, как посмотрел первое воспоминание Перси или прочел мое письмо. Когда он переставал это контролировать, его движения становились немного резче, а в голосе проскальзывали металлические нотки. Он улыбался — действительно искренне — но злость как будто служила фоном для всего, что он делал.       Я знала как минимум одного человека, который жил подобным образом, но придержала сравнение при себе, подумав, что они оба вряд ли будут в восторге от этого сходства.       — Давно ты приехал? — спросила я, чтобы дать себе немного времени. Мои братья устроили отличный сюрприз, но я оказалась к этому совершенно не готова.       Человек из писем немного отличался от реального. Реальный Билл был не таким педантично-аккуратным, и я подозревала, что идеально выглаженная одежда была результатом исключительно маминых стараний. Его выгоревшие волосы, небрежно собранные в хвост, немного растрепались от долгой прогулки, и пряди спадали на лицо, для которого, казалось, не существовало неудачного ракурса.       Даже причудливая серьга в ухе, нетипичная для волшебника, не так притягивала взгляд, как это лицо.       Меня окружали люди, которых я считала красивыми. Билл выделялся даже на их фоне.       — Позавчера.       Билл устроился на траве в тени деревьев и, подперев голову кулаком, посмотрел на меня снизу вверх. Он не был образцом монументального спокойствия, как Чарли, и все же, каким-то образом у него получалось создавать вокруг себя (почти) такую же атмосферу.       Возможно, дело было в том, что он обдумывал каждое слово или действие, правда, так быстро, что никто этого не замечал.       Билл был похож на всех Уизли разом ровно настолько, насколько не был похож ни на кого.       Его уникальность, должно быть, делала его очень одиноким.       Я устроилась напротив него, оперевшись плечом о ствол дерева. Лес, защищавший Хогсмид с этой стороны, не казался густым — поначалу, но чем больше я вглядывалась в просветы между деревьями, тем больше непроходимым он выглядел.       — Надолго? — осторожно спросила я, хотя подозревала, что знаю ответ. Но этот ответ был слишком хорош, чтобы так просто в него поверить.       — Кто знает, сколько это займет времени, — уклончиво ответил Билл, и я была готова поклясться, что он не улыбнулся только потому, что момент был неподходящим.       Возможно, до возвращения домой он не осознавал, как сильно скучал. Возраст и количество лет, проведенных где-то далеко, ничего не значили: тосковать по дому можно было как в двадцать, так и в шестьдесят.       У Билла не было друзей. Мы оставались самыми близкими людьми для него, независимо от того, какое расстояние нас разделяло.       От этой мысли становилось тепло.       — Что мы будем делать? — прямо спросила я, понимая, что нет смысла ходить вокруг да около. Было бы славно, если бы Билл приехал просто так, но, похоже, он собирался оставаться здесь до тех пор, пока проблема не решится.       И он понимал, что это могло растянуться на несколько лет: магов было достаточно мало, и исчезновение такой видной личности, как Блишвик, вызовет очень много нежелательных вопросов.       Почти столько же, сколько исчезновение министерского работника.       — Я бы не хотел, чтобы ты в этом участвовала, — честно ответил Билл, и в этот раз тон его голоса не был мягким и дипломатичным. — И чтобы это как-то повлияло на тебя потом. Мы с Чарли могли бы…       Он замолчал, мгновенно среагировав на перемену в настроении. Он наверняка научился этому, общаясь с вспыльчивыми (и довольно-таки категоричными) гоблинами, потому что от умения вовремя останавливаться (в том числе) зависела его работа.       — Чарли стоит знать, — правильно расценив выражение на моем лице, сказал Билл, примирительно подняв руки. Только сейчас я обратила внимание, что до этого момента он сидел практически неподвижно, как и я. Возможно, эта мысль посетила и его тоже, потому что уже через пару секунд он ожил — стал таким же, каким был всего полчаса назад, стараясь вникнуть сразу в миллион историй, которые вываливали на него Фред с Джорджем.       И напряжение, возникшее между нами, почти мгновенно исчезло.       — Не стоит, — упрямо произнесла я. Билл хотел возразить, но в какой-то момент передумал и, криво и коротко улыбнувшись, сдался.       Перси была самым упрямым ребенком в семье Уизли. Ее упрямство было в какой-то степени вдохновляющим, потому что благодаря ему она очень редко сдавалась, будь то трудности с магией       или внутренняя борьба с Трэверс.       — Мы вернемся к этой теме потом, Перси.       — Я понимаю, — кивнула я. — Но не думай, что я не буду в этом участвовать.       Спорить было бессмысленно, не столько потому, что я осталась бы при своем, сколько потому, что все это касалось меня напрямую.       Не было никого, кто смог бы объяснить мне, почему Блишвик ничего не сделал за два года, но это не означало, что он собирался спустить все на тормозах.       Он доводил дела до конца. И предпочитал делать все сам. Это было нам на руку.       — Ладно.       У Билла была своя тактика общения: он (почти) не показывал категоричное отношение, даже если считал что-то совершенно неправильным, чтобы не настроить собеседника против себя. Разговор шел в том направлении, которое он задавал, и он бросал взгляды на мое лицо после каждой фразы, отслеживая реакцию.       С Фредом и Джорджем Биллу было легко: если им кто-то нравился, они реагировали буквально на каждое сказанное слово. Поэтому, несмотря на свой талант болтать, но не выбалтывать, были для него открытой книгой.       Я почти не реагировала. И из-за того, что большинство моих эмоций оседало в воображаемой винокурне, Биллу было сложно подстраиваться так, как он привык. Я восхищалась тем, как он держался с людьми, и в этом он был, пожалуй, лучше всех, с кем мне доводилось общаться.       Это было впервые, когда память Перси мешала мне по-настоящему сильно, потому что для нее Билл был далеким непостижимым идеалом.       Мне потребовалось какое-то время, чтобы начать видеть за этим идеалом живого человека.       — Я поговорил с отцом. Он пообещал меньше упорствовать в своей работе хотя бы до тех пор, пока вы все не закончите Хогвартс.       Я беспокойно дернулась, хотя ничто до этого момента не указывало на то, что Билл рассказал что-то родителям. Но, немного подумав, пришла к выводу: не рассказал.       Сегодня (как, думаю, и всегда) Билл не пользовался авторитетом старшего брата. Он предпочитал направлять — договаривая фразы, предугадывая какие-то ответы, давая мелкие и на первый взгляд незначительные советы, совершенно непохожие на манипуляции. Ему не требовалось говорить прямо, что нам нужно остаться наедине. Фред и Джордж были уверены, что это их желание — оставить нас и срочно оказаться в центре чужого внимания.       Если бы амбиции заменили тягу к приключениям, из Билла бы вышел отличный серый кардинал.       Вполне возможно, что он был таким же и в разговоре с папой — акцентировал внимание на нужных деталях, не давая повода для неудобных вопросов. Я даже допустила мысль, что попади в тело Перси кто-то вроде Билла, ему бы не пришлось лгать или подгонять реальность под ситуацию в таких количествах, как это делала я.       Вполне вероятно, что в какой-нибудь параллельной вселенной эта история действительно сложилась иначе.       — Спасибо, — кивнула я. — Что не стал им ничего рассказывать.       — Мне кажется, тебе не стоит недооценивать их, Перси, — мягко сказал Билл, имея в виду футы моих сумбурных соображений, которые, на самом деле, даже сложно было назвать письмом. Воспоминания наверняка дали ему больше, но я чувствовала, что поделиться мыслями было необходимо. — Наш отец ненавидит тех, кто издевается над магглами, но он ни разу не превысил свои полномочия. Хотя, — он усмехнулся, явно что-то вспомнив. — Он и правда бывает довольно жутким. Но он умеет держать себя в руках. А мама гораздо сильнее, чем ты думаешь. Они бы справились.       Я поймала себя на том, что впервые с момента встречи меня потянуло закрыться. Чисто внешне — скрестить руки на груди или обнять колени. Это желание появилось из-за ощущения, что Билл видел огромное количество моих ошибок (несмотря на то, что знал не все), но тактично молчал о них. Либо считал, что нужный опыт я уже вынесла, либо не видел смысла говорить о том, что уже произошло.       — Думаешь, — помедлив, начала я. — Стоит рассказать им?       Если бы я потянулась в карман за палочкой (я не собиралась колдовать, просто делала так всегда, когда чувствовала себя беззащитной), Билл бы заметил. Я показала ему уже достаточно слабостей, и кто-то более мнительный на его месте уже был бы готов сойти с ума от беспокойства.       В семье Уизли все старались защитить друг друга — пусть и в своем стиле, не всегда понятном.       В семье Уизли все по-своему поддерживали друг друга, по-своему выражали привязанность, не дожидаясь, пока произойдет что-то плохое.       В семье Уизли каждому хотелось стать сильнее — по разным причинам. Но в первую очередь все делали это ради друг друга.       — Нет, — вопреки моим ожиданиям ответил Билл. — Отец захочет сделать все по закону. Это не самый лучший вариант.       Я кивнула, соглашаясь. Этот вариант серьезно навредил бы только Трэверс, а еще — привел бы к открытому противостоянию с семьей, у которой на порядок больше власти.       — А какой вариант — самый лучший?       Понятие “взрослая жизнь” у магов воспринималось гораздо легче, чем у обычных людей. Возможно, потому что они отделялись от семьи уже в одиннадцать и проводили десять месяцев в году, полагаясь в основном только на себя.       Было нормально планировать что-то в двенадцать, определяясь с дополнительными предметами, а в пятнадцать делать окончательный выбор, влияющий на будущее.       Ближе к восемнадцати это будущее, по сравнению с которым жизнь в Хогвартсе казалась сказочной, наступало. Возможно, по этой причине понятие возраста так размывалось уже на старших курсах, и не было ничего противоестественного в том, чтобы обсуждать действительно тяжелые вещи, сидя в тени деревьев в теплый и солнечный день.       Иногда мне казалось, что некоторые волшебники уже рождались постаревшими.       — Такого нет, Перси, — пожал плечами Билл. — Поэтому я бы выбрал тот, который полностью нас устраивает.       Хогсмид, переполненный студентами Хогвартса, был еще более шумным, чем гриффиндорская гостиная в пятницу вечером. Обрывки чужих слов долетали до нас, но как будто ударялись о невидимую стену. От школьной жизни, бурлящей и беззаботной, меня отделяла пара минут пути — до густой веселящейся толпы, в центре которой наверняка можно было без труда отыскать Фреда с Джорджем.       А здесь, на мягкой зеленой траве, нагретой солнцем, в окружении совершенно разных ароматов, была другая жизнь, в которой следовало принимать какие-то важные (и, вероятнее всего, неправильные и тяжелые) решения.       — Спасибо, — сказала я. — За “нас”.       — Я все еще не в восторге, Перси, — напомнил мне Билл. — Тебе придется многому научиться.       — Научусь, если нужно, — спокойно сказала я. — Если у меня будет время.       По большей части мне требовалось много времени и усилий на освоение новых заклинаний. Но были те, которые получались практически с первого раза.       Заклинания, которыми можно было что-нибудь разрушить       или кому-нибудь навредить.       Пока что Пенни была единственной, кто это заметил, потому что мы занимались вместе, но никак это не комментировала. То ли считала, что должно же у меня хоть что-то получаться сразу, то ли ждала, пока я сама что-то расскажу.       По крайней мере, между нами не возникало никакого напряжения из-за этого, и я была ей благодарна.       — Почти уверен, что будет, — посмотрев на меня очень внимательно, ответил Билл. У него были папины глаза и папин взгляд — цепкий и жадный до деталей. Под этим взглядом иногда становилось неуютно, потому что возникало ощущение, что любой необдуманный жест мог выдать все, о чем я не хотела рассказывать.       Они не делали это специально. Внимательность была основой их работы. Ее нельзя было снять и повесить на вешалку у двери, как верхнюю одежду.       — Почему? — спросила я прямо. Билл провел здесь чуть меньше двух дней, вряд ли у него было время на то, чтобы узнать много: сначала мама наверняка закормила его до того состояния, в котором невозможно ходить, а потом попыталась придушить заботой.       Когда дело доходило до материнской любви, весь остальной мир, как правило, терпеливо ждал.       Я ее понимала. В какой-то степени.       И в то же время, Билл, хоть и был зол, явно не беспокоился о том, что сегодня нам что-то грозило. Для разговора он выбрал место, откуда Хогсмид просматривался как на ладони, но посмотрел в сторону оживленной толпы всего два или три раза за все время.       — Потому что у него есть возможность выйти сухим из воды, — просто ответил Билл. — На его месте я бы позаботился о том, чтобы кто-нибудь следил за тобой. И мне было бы интересно, что ты сделаешь. Он угрожал тебе, — тут Билл помедлил, словно сомневаясь, стоит ли говорить об этом, — потому что ему нужно было взять у тебя Обет. Ты всегда была самой умной, Перси, но тебе было двенадцать, и они здорово тебя напугали. Я почти уверен, что он думает, что, если что-то пойдет не так, никто не сможет его достать.       Я хотела сказать, что мне было на порядок больше, чем двенадцать, когда я смотрела воспоминания, и у меня не возникло мысли о том, что угрозы могли быть блефом. Они звучали слишком убедительно, даже в исполнении избалованного пятнадцатилетнего подростка.       Возраст в магическом мире и правда был слишком расплывчатым понятием.       — Он ошибается, Перси, — с пугающим спокойствием продолжил Билл, не дождавшись от меня какой-то реакции. — Им не стоило тебя трогать.       На несколько секунд выражение на его лице стало абсолютно нечитаемым. Мне показалось, что если я сейчас поверну голову, то увижу на горизонте тучи — они точно собирались бы там, где находился Хогвартс.       У каждого в семье Уизли была темная сторона. Даже у Чарли, который казался самым добрым человеком в мире. Принимать эту темную сторону всегда было легко, она шла в комплекте с недостатками и пониманием, что люди не рождались совершенствами.       Это делало их живыми и настоящими.       (И помогало любить их еще больше.)       — Я бы на месте Блишвика была в ужасе, — проворчала я. — От мысли, что у меня есть целая толпа сильных родственников.       Билл не улыбнулся, наоборот, помрачнел еще больше, явно о чем-то вспомнив.       История Перси доставалась мне по кускам, и самую важную, самую жуткую ее часть я увидела в самое подходящее время, когда мне было на что (и на кого) опереться.       Билл был старше и сильнее, но он переживал все это один. Просматривал воспоминания, листал тетрадь, читал мое письмо, в котором, помимо моих мыслей, было то, что удалось узнать от Джеммы.       О том, какими они были — люди, убивавшие Перси.       — Я знаю, — начала я. — Это было тяжело.       Мы, наконец, подошли к тому моменту, который я представляла множество раз. Я не смогла бы подготовиться, даже если бы у меня было время. Я не могла представить себя на месте Билла, потому что в тот момент, когда я смотрела воспоминания Перси, мне было тяжело даже на своем.       Говорить что-то вроде «прости» было бы неуместно.       — Нет, — неожиданно сказал Билл и усмехнулся. В выражении его лица на пару секунд появилось что-то озорное и почти мальчишеское. — Мне достаточно было представить, какими были их лица, когда они узнали, что с тобой все в порядке.       Билл повернул голову, скользнул взглядом по одинаково аккуратным крышам домов, прищурился, словно что-то заметил, а потом перевел взгляд на меня.       Что-то в нем неуловимо изменилось.       — И какими они будут, когда мы за ними придем.       Было что-то жуткое в осознании, что мы, по своей сути, мало чем отличались от таких людей, как Блишвик или Трэверс.       Жуткое и вместе с этим — успокаивающее.       — Кто еще знает?       — Профессор Снейп, — ответила я почти сразу, потому что ждала этого вопроса. Скрывать что-то не было смысла. — И двое моих друзей со Слизерина.       В какой-то момент стало так тихо, будто Хогсмид накрыли куполом из заглушающих чар. Билл смотрел на меня так, будто видел впервые, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что я сказала.       — Интересный выбор, Перси, — наконец сказал он, потерев ладонью затекшую шею. — На фоне этой истории хуже новости, что у тебя есть друзья на Слизерине, было бы только то, что с кем-то из них ты встречаешься.       (До этого момента я не думала, что существовали звуки, которые были бы тише самой тишины.)       — Мы вернемся к этой теме потом, — поспешно сказала я, хотя это было бессмысленно. Что-то в выражении моего лица наверняка выдало меня с головой.       Я довольно долго жила с убеждением, что важные новости стоило (по возможности) сообщать лично, хотя бы для того, чтобы моментально получить реакцию и решить, что делать дальше. Но сейчас, глядя Биллу в глаза, малодушно думала о том, что письма — это не так уж и плохо.       Пожалуй, наблюдения о сходствах мне действительно стоит придержать при себе. Как минимум — до конца жизни.       — Это и правда не лучший момент, — сказала я, заметив, что Билл подозрительно посмотрел в сторону Хогсмида. — Его там нет. Его вообще нет в Хогвартсе. Я писала… Про василиска.       Билл смягчился почти мгновенно, хотя стоило отдать ему должное: мне теперь будет не так страшно рассказывать все родителям — генеральную репетицию, пусть и короткую, я только что пережила.       — Хорошо, — подозрительно легко согласился он. — Мы поговорим об этом потом.       — Спасибо, — буркнула я.       — Но…       Я с самого начала знала, что все не будет так просто. Что не у всех в моей семье есть своя Гермиона, которая скажет что-то вроде «Это не твое дело».       Но вряд ли в отношениях с людьми существовало что-то, с чем я бы не справилась. Если, конечно, они не будут зависеть от моей способности что-то трансфигурировать.       — Ты уверена, что твои друзья — действительно твои, Перси?       Этот вопрос меня (почти) не задел, потому что Билл задавал его не с целью настроить меня против кого-то. Со стороны эта ситуация выглядела действительно кошмарно, и я не могла его винить ни за предрассудки, ни за предвзятость (хотя это не означало, что мне не придется с ними бороться).       — Я в них уверена, — просто ответила я, хотя прямо сейчас не смогла бы объяснить, почему. Так, чтобы Билл меня понял. — И если Блишвик действительно следит за мной, то на его месте я бы не стала просить кого-то со Слизерина. Это может быть кто-то с Рейвенкло, они все сделают, если пообещать им помощь в будущем.       И достаточно сильно меня не любят, хотела сказать я, но не стала обострять ситуацию.       Джемма предупреждала меня, очень давно, но я не приняла это во внимание. В Хогвартсе довольно быстро привыкаешь к тому, что любую тайну в один момент могут узнать все.       В конце концов, даже если кто-то следил за мной очень внимательно, то, кроме как о проблемах с магией (которые, к тому же, были у Перси раньше) он мог сообщить только две вещи: что у меня появились друзья       и что (временами) я была счастлива.       Это была незначительная информация. Незначительная, но наверняка очень раздражающая — для человека, которому нравилось видеть, как другие страдали.       — Если он и правда следит за тобой, Перси, — протянул Билл. — Ему стоит задуматься. Мало кто выживает после встречи с василиском. Тролль и сумасшедший профессор даже рядом не стояли.       Он смотрел на меня со странным выражением, в котором была смесь легкой укоризны, малообъяснимой гордости и чего-то еще, что я не могла распознать. Наверняка Билл был таким же импульсивным, как и все Уизли, но в большинстве случаев у него как-то получалось руководствоваться разумом, а не эмоциями.       — Я буду осторожна, — пообещала я, правильно разгадав намек. — Никаких больше василисков, троллей и сумасшедших профессоров.       И спящих драконов.       — И кстати, о троллях… — начала я после недолгого молчания, но замолчала и не сдержала улыбку, потому что Билл едва слышно вздохнул: он надеялся, что я не вспомню.       Я помнила, потому что считала этот момент одним из самых удачных за два года в волшебном мире. Момент, когда мне казалось, что не существовало никого опаснее, чем простой горный тролль.       И этот момент определял самую большую разницу между Чарли и Биллом:       один обещал научить меня, как удержать кого-то, кто был намного сильнее меня,       а второй — как можно его убить.

* * *

      Конец апреля принес с собой ливни и бессонницу. Второе, правда, было больше связано с нарастающим напряжением. Я вычеркнула довольно много пунктов из своего воображаемого списка, хотя их было на порядок меньше, чем зачеркнутых дней на импровизированном календаре.       Время текло так медленно, что каждый день казался насыщеннее, чем предыдущий.       Дело было в том, что я никогда и ничего так не ждала.       Хогвартс был спокоен и даже немного счастлив, но все-таки устал, как ребенок, который весь день провел на улице с друзьями. Дожди дали всем передышку, уже второй день в замке было сонно и по-хорошему скучно, как после грандиозных праздников. Даже в гриффиндорской гостиной было неожиданно тихо.       (Я бы предпочла, чтобы ничего не менялось; в практически невыносимой суматохе, которую создавал мой факультет, всегда казалось, что время шло быстрее.)       Мое патрулирование закончилось. В коридорах привычно холодало, но ближе к лету уже не возникало желания поскорее забраться под одеяло. Я знала, что не усну или усну совсем поздно, и эта мысль тормозила меня, заставляла идти медленнее.       У всех зелий от бессонницы, которые я могла сварить, не было накопительного эффекта, и большинство из них вызывали зависимость.       Моя личная аптечка, которую я пополняла весь год и собиралась ненавязчиво оставить дома в кухонном шкафчике, была ими переполнена.       В них был бы какой-то смысл, если бы я чувствовала усталость. Усталости не было. То, что не давало мне уснуть по ночам, с тем же успехом выдирало меня по утрам из постели и заставляло двигаться, чтобы скоротать время.       Уже на подходе к гостиной я по привычке бросила взгляд на карту, чтобы проверить замок на наличие полуночников, и на несколько секунд нерешительно замерла, после чего отправилась в противоположную от портрета Полной Дамы сторону.       Точка, подписанная как «Луна Лавгуд» плавно двигалась в направлении астрономической башни. У меня не было никаких скверных мыслей по этому поводу — вполне возможно, что за последние три часа небо успело проясниться, и ей взбрело в голову посмотреть на звезды. Но это не значило, что стоило вот так ее оставить.       В прошлом году у астрономической башни были все шансы стать моим боггартом. Хотя, возможно, он не стал бы так заморачиваться и превратился в телескоп. А может быть, стал бы профессором Синистрой, безобидной, но все же довольно ехидной и любившей колкости почти так же, как профессор Снейп.       В этом году бесконечные ступеньки, ведущие на обзорную площадку, стали всего лишь ступеньками, а не чем-то зловещим и пугающим. Патрулирование на верхних этажах доставалось мне так часто, что приходилось подниматься на нее постоянно: иногда казалось, что все, кроме старост, находили очень заманчивой перспективу заледенеть там в обнимку.       (Хотя встретить парочку, которая только обнималась, считалось у нас очень большим везением.)       Страх высоты отошел на второй план, деформировался, превратился во что-то иное. Когда я смотрела вниз — будь то на лестнице, на квиддичном поле или в любом другом месте, — становилось тяжело дышать. И, стоило закрыть глаза, чтобы успокоиться, как начинало казаться, что я вот-вот услышу плеск воды.       У Перси было много страхов, но ни один из них не был похож на этот. Он был моим личным, ни на что непохожим, и от этого пугал еще больше. Но я выкидывала его из головы, пользовалась старыми маршрутами, которые почти исключали лестницы, ходила на поле только тогда, когда кто-то считал нужным меня туда вытащить.       Этот страх (почти) не мешал мне жить, поэтому имел свое право на существование.       — Привет.       Небо действительно прояснилось. И она действительно была здесь — стояла на краю (совершенно босая), и, крепко схватившись за перила, вглядывалась куда-то вверх, словно край крыши мешал ей увидеть что-то важное.       — Привет, Перси, — сказала Луна, даже не повернув голову в мою сторону.       Суперспособностью Луны Лавгуд было ничему не удивляться (потому что она сама была на редкость удивительной), и сейчас она была больше рада моему появлению, чем разочарована тем, что ей придется скоро уйти.       — Спасибо, — невозмутимо добавила она, когда ее окутали согревающие чары. В таком свете моя магия выглядела черной, и я невольно вздрогнула от внезапных ассоциаций. — Еще пять минут. Можно?       — Можно, — замерев в нескольких шагах от нее, ответила я. — Но только пять.       Луна кивнула в ответ на свои мысли. Бессмысленно было снимать баллы или проявлять какую-то строгость — у нее были четкие представления о нарушениях, и она потрудилась выучить школьные правила еще осенью.       И, насколько я знала, это была ее первая ночная прогулка.       А значит, ее вытащило сюда что-то действительно важное. И мне бы не удалось понять, что, даже если бы я об этом спросила.       На Луне была школьная мантия, из-под которой выглядывала пижама какого-то темного цвета, который сложно было различить. Все вокруг казалось темно-синим, в тон звездному небу, с которым Луна (а в особенности — ее распущенные волосы) потрясающе гармонировала. Пока она смотрела на небо, я смотрела на нее, и, несмотря на то, что ночь была прохладной, совсем не чувствовала холода.       Я могла не убирать ментальный блок, чтобы понять — ей было грустно.       Грустно и одиноко.       Издевательства над ней прекратились, и я не знала, чья это была заслуга — Пенни, которая становилась очень пугающей, когда злилась, или Таркса, который был пугающим сам по себе и который в силу своей занятости из-за квиддича и ЖАБА стал совершенно неуловимым и недоступным для любых разговоров.       Так или иначе, они могли прекратить издевательства, но не могли заставить кого-то принимать Луну такой, какая она есть. Факультет предпочитал не обращать на нее никакого внимания, хотя, я была уверена, в следующем году все начнется заново.       И это не делало ее счастливее.       — Хочешь поговорить? — осторожно спросила я, когда она оторвалась от перил и, не оглядываясь, подошла ко мне. — У тебя пропадают вещи?       — Нет, — ответила Луна, как мне показалось, на оба вопроса. Проследив за моим взглядом, она посмотрела на свои ноги и, похоже, только сейчас поняла, что вышла из башни без обуви. — В Хогвартсе тепло. И твоя магия — она тоже очень теплая, Перси.       Она с готовностью взяла меня за руку. Ее пальцы не казались ни теплыми, ни холодными, и мне было неуютно от нечеловеческой, эфемерной атмосферы, которую она вокруг себя создавала.       — У меня для тебя кое-что есть, — сказала Луна, когда мы спустились по лестнице и вышли к галерее, которая вела к башне Рейвенкло. — Профессор Трелони сказала, что мы встретимся, поэтому попросила передать. Но я проспала ужин.       — Только не говори, — с подозрением начала я, — что вышла гулять после отбоя, чтобы встретиться со мной.       — Я знала, что ты меня найдешь, — легкомысленно сказала Луна, доставая из кармана помятый клочок пергамента и протягивая его мне. — Небо сегодня было очень красивое. И мне было бы грустно, если бы такое хорошее предсказание не сбылось.       Мне не было холодно раньше, когда я стояла и смотрела на нее, но стало по-настоящему холодно сейчас, после этих слов. В свете Люмоса Луна казалась совсем призрачной, ускользающей, и мне недостаточно было держать ее руку в своей, чтобы ощутить присутствие.       И то, что они с профессором Трелони были знакомы, совсем не показалось мне удивительным.       Хотя все, что с ними связано, оставалось где-то за пределами моего понимания.       — В следующий раз подожди с предсказаниями до утра, ладно? — мягко попросила я, останавливаясь перед винтовой лестницей, которая вела ко входу в чужую гостиную. Это была граница, которую ученики других факультетов соблюдали и (почти) уважали.       — Посмотрим.       Я была уверена, что в голосе Луны проскользнули хитрые интонации Джинни, но уже не успела ничего сказать, потому что она коротко сжала мою руку и, высвободившись, быстро убежала наверх.       Я развернула записку и долго вчитывалась в кривые строки, прежде чем поняла, что ее нужно перевернуть — профессор Трелони решила использовать чей-то бредовый дневник сновидений гораздо гуманнее, чем стоило бы.       На обратной стороне строка была всего одна, впрочем, выглядела она гораздо кривее.       «Жду тебя завтра».