Poor poor Persephone

1.15       Было тепло и сухо. Это радовало, потому что я здорово замерзла там, в туалете, а мокрый пол еще долго будет вызывать у меня приступы необъяснимой ассоциативной фобии. Я много спала, но не могла заставить себя открыть глаза, даже когда просыпалась. Ловила обрывки утренних разговоров днем (по крайней мере, пятна перед глазами были светлыми; близнецы спорили, какую часть тела тролля подарить мне на рождество, и, кажется, я начала отличать их по голосам; Рон говорил Гарри, что понятия не имеет, что написать матери, а Гермиона сказала, что профессор МакГонагалл уже должна была сообщить родителям, и он неожиданно вежливо с ней согласился; Вуд сказал, что профессор Снейп снял с меня тридцать баллов за дерзость, а профессор МакГонагалл добавила тридцать пять за идеальные чары щита и потом еще десять за «потрясающее везение»).       Вечером, когда пятна перед глазами стали темными и приятными, разговоров было совсем немного. Фарли вообще молчала. Я узнала ее только по запаху шоколада, который шел от ее рук, пока она была так мила и поправила мне одеяло и убрала с лица жутко бесившие меня волосы, а потом, как оказалось, оставила целую тонну шоколада на тумбочке. Мои собственные руки казались мне неподъемными, да и шевелиться было довольно сложно. Как будто одеяло, уютное и теплое, весило несколько десятков килограмм.       Пенни шепотом поделилась, что без переписки со мной жутко скучно и что она копирует для меня все свои конспекты. Я попыталась улыбнуться, но, судя по всему, у меня не получилось.       Потом, когда пятна превратились в одну широкую темную полосу, я услышала «на тебя нужно повесить колокольчик, Уизли» в исполнении Флинта, после чего наконец уснула.       И мне снилось, что кто-то очень узнаваемо гладит меня по волосам.

***

      Я не ошиблась. Весь мир и правда порядком обесцветился, что в очках, что без них. Так я узнала от мадам Помфри, что плохое зрение Перси было вызвано повреждениями из-за детского стихийного выброса, и это нормальные последствия истощения. По факту, красками ее мир наполняла ее собственная магия, видимо, в качестве компенсации за лишения, а очки только усиливали этот эффект. Вот почему без них мир воспринимался таким тусклым.       А без того и другого мир Перси был черно-белым.       Это было временно, по крайней мере, как меня заверила мадам Помфри, но видеть волшебный мир таким оказалось… шокирующе. Я даже порадовалась, что проснулась довольно рано и смогла открыть глаза, когда еще никто ко мне не пришел. У меня было время подготовиться и вести себя естественно, потому что я не знала, были ли Рон, Фред и Джордж в курсе этой проблемы. А если не были — я не хотела, чтобы они знали.       Перси была маленькой сильной гриффиндоркой, жившей с этой проблемой долгие годы. И она не писала ни о чем таком ни разу за все время. Но зато становилось хоть немного понятнее, откуда на самом деле росли ноги у ее чувства собственной неполноценности. Я хотела узнать эту историю подробнее, но не была уверена, готов ли кто-то из родителей со мной об этом говорить, и порадовалась, что в этой жизни у меня есть еще и два старших брата.       У меня не было книг, но кто-то предусмотрительный оставил по соседству с коробкой шоколада на тумбочке пергамент и перья с чернилами, поэтому, попросив у невидимых эльфов не забирать столик, на котором они принесли мне завтрак, я стала писать письма. Первым делом — для Молли, понимая, что ничего страшного в реалиях магического мира не произошло, раз она еще не появилась здесь с целью все разнести, но успокоить ее все равно стоило. Деканы сообщали родителям о всех серьезных происшествиях с их детьми, так что она уже скорее всего была в курсе. Я написала, что все в порядке, но осторожно упомянула, что настолько привыкла к цветному зрению, что сейчас мир кажется очень неприятным местом.       Вторым было письмо Биллу: я рассказала все в красках и спросила про заклинание, которым профессор Снейп приложил тролля. Вряд ли, конечно, мне стоило замахиваться на такие высоты, но эти знания никогда не будут лишними. Если весь мир будет против меня и я полезу в чертов люк за чертовым философским камнем в конце года, там тоже будет тролль, и не факт, что без сознания.       А еще есть вероятность, что там будет цербер.       Если честно, я сомневалась, что там будет что-то, с чем смогут справиться первогодки, учитывая, что в этом году достаточно доступно объяснили, почему коридор на третьем этаже был малопривлекательным местом. И самым главным препятствием поставили профессора Снейпа, об этом тоже забывать не стоило.       Третье письмо я написала Чарли, рассудив, что он, более открытый и компанейский, должен был возиться с братьями и сестрами гораздо больше, чем Билл. Кто-то научил близнецов и Рона играть в квиддич, в конце концов, и ни Перси, ни Билл на эту роль не подходили. Я спросила у Чарли про зрение, признавшись, что ничего не помню, и поэтому была напугана, когда очнулась, пока мадам Помфри мне не объяснила. Я написала, что была бы рада, если бы он рассказал мне, если, конечно, это не какая-нибудь запрещенная история, которую нужно выпытывать у мамы с папой.       Я не знала, где моя палочка; правда, сейчас у меня все равно не получилось бы высушить письма заклинанием, поэтому Вуд, заглянувший перед обедом за ширму, отделявшую мою кровать от остального больничного крыла, застал меня в ворохе пергаментов.       — Ты похожа на министра магии, Уизли, — заметил он вместо приветствия, разворачивая к себе стул и усаживаясь на него задом наперед.       — Пока я похожа просто на Уизли, — возразила я. — И помимо родителей у меня есть пять братьев и сестра.       — Я до сих пор в ужасе от того, что вас хватит на квиддичную команду, — фыркнул Вуд, складывая руки на спинке стула и задумчиво глядя на меня.       — Рон еще займет твое место, вот увидишь, — заверила его я, осторожно складывая письмо для Молли. Мне хотелось быть педантом даже в таких мелочах, потому что Перси была. — А Джинни с шести лет таскает метлы Фреда и Джорджа, чтобы учиться, пока думает, что никто не видит. Но Билл паршиво играет, а я боюсь высоты. Согласна быть только капитаном.       Вуд хмыкнул и несколько секунд молча наблюдал за моими действиями, после чего наконец спросил:       — Как ты?       Я осторожно мазнула пальцем край подписи в письме для Чарли и, увидев, что чернила еще не высохли, наконец заставила себя посмотреть на Вуда в упор, не ограничиваясь парой взглядов.       Магия Оливера Вуда была солнечно-желтой. На первый взгляд он выделялся из толпы других студентов только за счет роста и, наверное, сам даже не подозревал, какое светлое воздействие оказывает на окружающий мир. Фреду и Джорджу нравилось дразнить его, у него был только один по-настоящему хороший друг, но факультет любил Вуда. За то, как много ярких красок он вносил в красно-золотой балаган, и за то, что не терялся на его фоне, как легко могли бы потеряться другие.       И черно-белый мир ему совсем не подходил. Правда, я мысленно раскрашивала его из чистого упрямства.       — Странно, — честно сказала я. — Не верится, что все произошло всего лишь позавчера.       Вуд замер, а потом посмотрел на меня с таким сожалением, будто сам приказал троллю пойти именно в туалет для девочек.       — Сегодня понедельник, Перси.       Ох.       А я была уверена, что спала всего ничего. Несколько минут магии стоили мне четырех дней жизни. Что-то не так с принципом равноценного обмена в волшебном мире. Но с другой стороны, несколько минут магии уберегли меня от превращения в праздничный ужин для одного очаровательного джентльмена.       — Могло быть и хуже, — пожала плечами я. — Оставишь мне учебник по зельям?..       Вуд закатил глаза, но учебник оставил. А после уроков принес мне целую стопку библиотечных книг с вложенной между ними милой запиской от Пенни.

***

      Я уже успела усвоить, что выражать свои чувства через прикосновения в семье Уизли позволяли себе только Молли и Джинни. Поэтому неожиданные объятия Рона, неловкие, но очень крепкие, меня крайне растрогали.       — Я в порядке, — заверила я, вручая ему шоколадку, которых даже с учетом шоколадной диеты было слишком много для меня. Фарли еще не приходила, поэтому я не могла узнать, расстроит ли ее моя привычка делиться или она собирается обеспечивать меня шоколадом до конца учебы.       Волшебный шоколад не надоедал, и от него и правда становилось намного легче. Одна плитка позволила мне самой дойти до небольшой ванной комнатки для пациентов, привести себя в порядок и хотя бы попытаться собрать волосы, раз уж укладывать их волшебством придется еще нескоро. Перси никогда не казалась мне невзрачной, поэтому ее черно-белый вид в зеркале бесконечно удручал.       Оставалось только утешать себя тем, что мир далеко не такой, каким я его сейчас видела.       Солнечные детки, мои рыжие братья, наоборот, почти не казались блеклыми. Как будто их образы в моей памяти были настолько яркими, что воображение накладывало краски без особых усилий.       — Тебе было страшно? — спросил Рон, с несвойственной ему деликатностью присев на край кровати.       Для тех, кто не участвовал в инциденте с троллем, это, наверное, выглядело как приключение. Но для меня это было мрачное и пугающее воспоминание, и Рон это понимал.       — Очень, — честно сказала я. — Я же не профессор Снейп, у меня не получится завалить тролля одним заклинанием.       — Это очень подозрительно, знаешь? — неожиданно сказал Рон. — Гермиона сказала, что Снейп не пошел в подземелья с остальными и поэтому успел первым. Мол, когда МакГонагалл спросила об этом, он сказал, что собирался проверить третий этаж. Но зачем проверять то, что завалено?       — Может быть, сработали его сигналки, — пожала плечами я. — И он решил, что кто-то подшутил, чтобы пробраться туда. В любом случае мне повезло, что не все ушли в подземелья, и он спас мне жизнь.       Я видела, что Рона это не убедило, и он просто решил не обсуждать свои подозрения со мной, подумав, что я могла быть предвзятой. Характер профессора Снейпа, конечно, давал почву для ненависти и подозрений, и перебить их не могли никакие разумные доводы. Гарри был первым другом Рона, и поэтому Рон так резко реагировал на все, что тому угрожало. Даже если это были просто бесконечные придирки несчастного человека.       — Вы с Гермионой общаетесь? — осторожно спросила я, чтобы перевести тему. — Или у вас временное перемирие?       Это был простой вопрос, но тем не менее Рон уткнулся взглядом в колени и, кажется, покраснел, хотя для меня его щеки вместо белых стали серыми.       — У нас вроде как контргамбит, — пробормотал он. Я закатила глаза, потому что с шахматами у меня дела обстояли еще хуже, чем с трансфигурацией.       — Мы поругались, — пояснил Рон, осознав, что я ничего не понимаю. — Она много плакала и сказала, что ей одиноко, и она не понимает, как с нами общаться, потому что не знает, как сделать так, чтобы мы на нее не злились. Я сказал, что она может общаться со мной, ну, знаешь, после близнецов ей будет очень сложно обидеть меня словами, и поэтому она никому не навредит больше. Но она сказала, что сама постарается не быть такой невыносимой, чтобы мы могли подружиться. Контргамбит.       — Вау, — отозвалась я, переварив хитросплетение взаимопожертвования одиннадцатилетних детей. — Это было виртуозно.       Я понимала, что сердцу не прикажешь, но все же очень сильно понадеялась, что Рон и Гермиона никогда не поженятся.       Иначе от этой ветви Уизли магический мир точно вздрогнет.

***

      В этот раз Лаванда рыдала картинно, хотя из зрителей у нее была только я, но, по крайней мере, ее можно было отправить в мою спальню. После миллиона «что я могу для тебя сделать?» она с готовностью согласилась принести блокнот из моего рюкзака и отправить письмо Биллу, если Аид на месте. Письмо было отправлено (и даже все пальцы остались целы), а к блокноту прилагалась совершенно маггловская шариковая ручка («тебе, наверное, будет неудобно все время писать пером»). Тем не менее, когда она радостно умчалась на ужин, я почувствовала облегчение. Стало очень тихо, и осознание, каким долгим был этот день, навалилось на плечи с полной силой.       Быть пациентом больничного крыла оказалось утомительно. Мадам Помфри обещала, что если все пойдет хорошо, она выпустит меня в пятницу вечером. Это было бы здорово, потому что в субботу состоится первый матч сезона. Раз Гермиона начала общаться с Роном, то, скорее всего, побежит поджигать профессора Снейпа, но все же у меня на примете было целых два способа вывести профессора Квиррелла из строя: Фред и Джордж, которые могли сделать это быстрее и без лишних жертв.       И их не расстроили бы месяцы отработок.       Фарли показалась за ширмой через какое-то время после начала ужина и неуверенно застыла на пару секунд, встретившись со мной глазами, а после бросила взгляд на мою тумбочку и, убедившись, что шоколада в коробке стало меньше, опустилась на стул, который успел познакомиться со всеми моими посетителями.       — Спасибо, Фарли, — вместо приветствия сказала я.       — Пожалуйста, Уизли, — кивнула она, сложив руки на груди и посмотрев на меня странным нечитаемым взглядом.       Я поймала себя на мысли, что на Фарли мои глаза отдыхали. Она и так была практически черно-белой, за исключением цвета галстука, значка и нашивки на мантии. Но насчет таких мелочей можно было даже не волноваться. Я могла списать это на освещение, потому что по вечерам свет в больничном крыле давали только несколько факелов. Все нормальные люди могли подсвечивать себе заклинаниями.       В данный момент — все, кроме меня.       — В следующий раз, — помедлив, начала Фарли. — Трансфигурируй что-нибудь. Тролли легко отвлекаются на все новое. Этот прием чаще всего используется, чтобы пройти мимо них.       — Спасибо, — вежливо сказала я, понимая, что она не поленилась уделить этому время, пока я была в отключке. — Только у меня неважно с трансфигурацией. Уничтожать предметы у меня получается лучше, чем создавать их. Гриффиндорские деструктивные наклонности, понимаешь ли.       Мне показалось, что уголки губ Фарли дернулись, словно она собиралась улыбнуться. Но улыбка на ее лице так и не появилась.       — Я могу позаниматься с тобой после каникул, — предложила она, подумав. — Когда начнем готовиться к СОВ.       — Я буду рада, — сказала я. — Но еще больше буду рада, когда узнаю, почему ты так заботишься обо мне.       Фарли промолчала и неожиданно опустила взгляд, уткнувшись им в свои колени. Я поняла, что она не будет рассказывать сама, хотя и не знала, какими были ее мотивы. Поэтому сказала:       — Я не помню, что было в прошлом году.       — Я знаю, — отозвалась она. — Иначе ты вела бы себя по-другому и не общалась с нами.       Насколько по-разному они с Флинтом говорили одни и те же слова. И насколько одинаково молчали о том, что действительно важно.       — Я как-то пострадала? — осторожно спросила я. — Из-за вашего факультета? И ты хочешь загладить вину?       Фарли подняла на меня взгляд и показалась при этом такой несчастной, что я почти пожалела о своем вопросе.       — Мы почти уверены, что да, — тихо сказала она. — Но у нас нет доказательств, поэтому я не могу пока назвать тебе имена. Это может сбить тебя с толку и направить по ложному следу. Но пока ты в Хогвартсе, ничего не должно случиться… из-за них. Но я думаю, кто-то уже рассказал им, что ты изменилась.       — Это выпускники? — догадалась я. — Никто из них уже не учится?       Фарли кивнула, вспомнив, по-видимому, что не любит выражать что-то словами. Что-то личное давалось ей довольно тяжело.       — Джемма, — мягко сказала я. — Все в порядке. Тебе не нужно так стараться. Ты не виновата в том, что произошло, и не должна за это отвечать. Я не дам себя в обиду, обещаю.       Фарли посмотрела на меня неожиданно твердо и, поднявшись со стула, пересела на кровать так, что мы оказались совсем близко друг от друга. Я почти забыла, что не различаю цвета, потому что она казалась мне одновременно ледяной, прекрасной и яркой, как падающая звезда.       — Это не чувство вины, — серьезно сказала мне она. — Я думала о том, что стоит присмотреть за тобой. Мы обсуждали это с Маркусом, потому что не знали, остался ли кто-то из тех, кто вредил тебе. Я думала, что ты будешь игнорировать нас, но ты была не против общаться. Ты очень изменилась, Уизли, и сначала мы решили, что это связано с тем, что никто не трогает тебя. Но в случае с нами это не сходилось.       — Почему? — осторожно спросила я. В эту минуту даже дышать было немного боязно, потому что я переживала, что от любого движения поток откровения может закрыться.       — Потому что ты игнорировала нас в конце года, когда мы пытались с тобой поговорить, — ответила Фарли. — После того как однажды мы встретили тебя в подземельях. Тебе было плохо тогда, Уизли, ты провела три дня здесь после этого.       Я вздохнула. Перси ничего не писала об этом. Конец учебного года в ее дневнике был сухим и стандартным. Окончание учебы, экзамены, поезд и путь домой.       Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу, спасибо. История с потерей памяти выглядела бы очень натянуто в любом другом мире, кроме волшебного.       — Я общаюсь с тобой не из-за чувства вины, — продолжила Фарли и снова почему-то перестала смотреть мне в глаза. Я запоздало поняла, что так она выражает смущение. — Мне просто нравится. С тобой тихо и спокойно. Как дома. И у меня никогда не было друзей, я не знаю, что это такое.       — Твой факультет любит тебя, — сказала я, вспомнив слова Пенни.       — Да, — кивнула Фарли. — Они любят меня. Но у всех есть кто-то более близкий. Они разбиваются на пары или группы, а я остаюсь одна в центре гостиной, и попытаться завести дружбу с кем-то означает забрать этого человека у другого, потому что у нас все привыкли распределять свое время исходя из того, с кем собираются общаться. Они стали для меня семьей с самого начала, но у меня нет кого-то самого близкого.       Ее нестандартные понятия о дружбе меня удивили и заставили криво улыбнуться. Похоже, корни заботы как о питомце лежали именно здесь — близкий человек расценивался как потенциальный обладатель всего свободного времени.       Нам придется нелегко с этим, но мы справимся, особенно с учетом того, что у Фарли с такой идеальной успеваемостью времени должно оставаться совсем немного.       — Я не планирую забирать тебя у Клируотер или Вуда, — поспешно сказала Фарли, неправильно расценив выражение моего лица. — Просто… ты сказала, что хочешь, чтобы я стала твоим другом.       — У меня пять братьев и сестра, — фыркнула я, осторожно погладив ее по плечу. — Поверь, я умею распределять свое время, и мне не нужно планировать заранее, с кем я хочу пообщаться.       — Тогда ешь шоколад, — сказала мне Фарли, и уголки ее губ снова дрогнули. — И возвращайся скорее.       Она ушла, а я откинулась на подушку и закрыла глаза. Нужно было обдумать сказанное, а еще лучше — записать новые детали дела Перси, но на это совсем не оставалось сил.       Этот день стоило оставить позади, но какое-то чувство незавершенности мешало заснуть окончательно, и я то и дело проваливалась в беспокойную дрему. Я слышала, как прозвонил колокол, обозначив отбой, а через некоторое время различила звуки шагов.       — В следующий раз сниму баллы за прогулки после отбоя, — предупредила я, даже не сделав попытки разлепить глаза, потому что узнала пришедшего по запаху. Почему-то все считали своим долгом поправить мне одеяло, вероятно, я выглядела как человек, который мог замерзнуть насмерть, если оно сползет.       — У нас была тренировка, — тоном, в котором не было ни капли раскаяния, ответил Флинт. — Я не успел.       — Ладно, — пробормотала я. — Только никаких колокольчиков.       И неожиданно для себя провалилась в сон. 1.16       — Съешь хоть кусочек, Гарри, — услышала я голос Рона, оторвавшись от цветного великолепия большого зала. В больничном крыле преобладал белый, и это, конечно, помогло не сойти с ума, когда в черно-белом мире внезапно появились все оттенки красного, отчего блокнот, в котором я переписывалась с Пенни, стал казаться мне пришедшим из фильма по Городу Грехов. Зато здесь мои глаза одновременно отдыхали и перенасыщались впечатлениями, а из-за игроков в форме от обилия красного начинала побаливать голова.       Оказалось, что в день квиддичных матчей порядок за столом не соблюдался. Команда сидела в центре, а Гарри облепили первокурсники, и никто этому не возмущался.       Фред и Джордж устроились по обе стороны от меня, оттеснив тем самым от задумчивого Вуда, но даже то, с каким аппетитом они поглощали свой завтрак, не помогло мне запихнуть в себя больше двух ложек овсянки. Уровень нервозности в воздухе был слишком высоким. Я слегка переживала за Гарри, но еще больше нервничала просто потому, что нервничали другие.       — Надеюсь, вам было вкусно, — сказала я, заметив, что братья синхронно сложили приборы на тарелки перед собой, тем самым обозначив конец завтрака.       — Похоже…       — …у сестрицы Персефоны…       — …есть к нам дело?       — Да, — кивнула я, многозначительно покосившись на преподавательский стол, за которым были все, кроме директора, который, по слухам, уехал из школы еще рано утром и не будет присутствовать на матче.       Один из братцев пихнул Вуда в бок и предупредил, что мы пойдем на поле. Я почти с облегчением отходила от стола, потому что переносить такую атмосферу было тяжело. Стоило выяснить, блокирует ли окклюменция эмпатию, и если да, начать ею заниматься хотя бы в следующем году. Когда живешь один, можно не обращать на это внимания, но в школе, полной эмоциональных детей, было очень тяжело.       — Дело может стоить вам баллов и месяца отработок, — предупредила я, когда мы вышли за ворота школы.       Какой чудесной была зеленая трава! Я едва подавила желание зарыться в нее лицом, и меня даже не остановило, что в начале ноября она была уже редкой и довольно несчастной. Вечнозеленый запретный лес радовал глаза еще больше, пусть даже цветным мой мир был исключительно потому, что после недели сна и шоколадной диеты ко мне окончательно вернулась магия. Зрение пришло в норму только вчера днем, и вечером мадам Помфри уже отпустила меня поужинать вместе со всеми, взяв обещание вернуться, если почувствую слабость.       С тех пор я не могла насмотреться на яркие краски вокруг себя, потому что не подозревала даже, насколько ценной окажется способность их различать. Магия была везде, в каждой травинке, весь окружающий мир состоял из нее, и у этой магии был свой цвет.       — Тебе настолько…       — …надоел Флинт…       — …что ты хочешь сорвать игру…       — …его команде?       — Нет, — фыркнула я, понимая, что даже не представляю, что могли сотворить близнецы, если бы дело было действительно в этом. — У меня есть подозрение, что профессор Квиррелл не тот, за кого себя выдает.       Между нами повисла тишина. Стоило дать близнецам время подумать, потому что это была еще одна их общая тайна, в которую они не хотели бы никого посвящать.       Стали различимыми голоса тех, кто вышел из школы следом за нами, а потом воздух и вовсе наполнился только ими. Квиддич был едва ли не единственным зрелищным событием, а тренировки по плану Фрай должны были довольно сильно завысить планку, потому что все, кто выходил сегодня на поле, уже умели играть на нормальном для новичков уровне.       — То есть…       — …ты призываешь нас…       — …издеваться над ним?       — Нет, — мотнула головой я. — Если честно, я бы вообще хотела, чтобы вы держались от него подальше.       Артур Уизли работает с неправомерным использованием магии против магглов, в том числе и с довольно опасными изобретениями. Билл Уизли работает ликвидатором проклятий. Чарли Уизли работает с драконами. Во всех трех случаях им нужно что-то особенное, как обостренная интуиция. Что-то, что подсказывает, где таится опасность и как себя с ней вести.       Откуда ждать угрозу.       И что сделать, чтобы выйти из любой ситуации целым и невредимым.       Я знала, что это есть у близнецов. Они не перебарщивают с шалостями и крайне редко подставляются под удар. Они не используют что-то по-настоящему опасное для своих экспериментов.       Они ненавидят профессора Квиррелла, потому что подсознательно чувствуют в нем угрозу.       И они никому не расскажут о том, о чем мы сейчас говорим, потому что лучше всех знают, как это — хранить по-настоящему важные тайны.       Будь они немного старше… Было бы легче объяснить им некоторые вещи. Возможно, так они были бы единственными в этом мире, кому я сказала бы, что я не Перси, если бы возникла такая необходимость.       — Но если на матче начнет происходить что-то странное, — осторожно продолжила я, — возможно, вам придется обратить на него свое внимание.       — Это То Самое Предчувствие…       — …о котором всем треплет Лаванда Браун?       Я едва сдержалась, чтобы не закатить глаза. Меня эти слухи застали еще в больничном крыле, и я даже не подозревала, как обернутся неосторожные слова про предчувствие. Лаванда оказалась слишком впечатлительной.       Как и все одиннадцатилетние девочки.       Кроме, пожалуй, Гермионы.       Такими темпами мне не понадобится работа в Министерстве — я смогу вытеснить Трелони и преподавать тут прорицания.       — Вроде того, — уклончиво ответила я. — Я могу на вас рассчитывать?       В ответ близнецы только простодушно улыбнулись, но в какой-то момент мне стало немного жутко.

***

      За какие-то два с лишним месяца в школе Перси Уизли внезапно перестала быть одинокой одиночкой, и это открытие меня слегка напрягло, но в целом даже порадовало, потому что она этого заслуживала, пусть даже после своей смерти. В моей старой жизни всегда было не больше пары-тройки людей, с которыми я могла поддерживать связь одновременно без риска вымотаться и закрыться в себе, а в новой людей как-то резко стало много. И все они как будто договорились между собой и приходили всегда в разное время, поэтому, пока я лежала в больничном крыле, рядом со мной в свободное от уроков время постоянно кто-то был.       А сейчас, когда Стивенсон лениво хлопнул по скамейке рядом с собой, я осознала, что Перси наконец оказалась на своем месте среди однокурсников, пусть они и казались почти чужими.       А еще со мной поздоровался каждый из сидевших рядом гриффиндорцев.       До этого момента я не была уверена, что знала, как звучат их голоса.       Это был просто приятный бонус ко встрече с троллем и ничего больше. Перси была кем-то более уникальным, чем кошмарная заучка, и мне комфортно в этом мире только потому, что она впахивала как проклятая с того момента, как пошла в школу. Пусть она так же много делала для того, чтобы все от нее отвернулись, сейчас было довольно славно, что люди смогли продраться сквозь стереотипы и посмотреть на нее по-новому.       Я все еще не могла считать себя и Перси одним целым и воспринимала ее как вторую младшую сестру. Радовалась за ее — пусть даже теперь уже свои — успехи и грустила оттого, что все так получилось.       Я любила ее и была готова прожить эту жизнь за двоих. Если, конечно, у меня будет такая возможность.       И поэтому надеялась, что она тоже смотрит свой любимый квиддич, отложив книжку и высунувшись наконец из задворков моего сознания.       Посмотреть было на что: после начала игры стало казаться, что на тренировочных матчах все играли максимум вполсилы. И раньше почти не использовались бладжеры, чтобы избежать лишних травм до официального начала сезона, поэтому сейчас все на порядок усложнилось.       И атмосфера — восторг, предвкушение, напряжение — затопила меня с головой до такой степени, что стало немного не по себе.       Это были две слаженные команды, два каких-то единых пугающих механизма, действовавших по одной схеме, чувствовавших друг друга на подсознательном уровне.       Имело значение все — и метлы, и габариты, и удача, и скорость реакции. Как будто кто-то вывел зубодробительно сложное уравнение и хуманизировал его с помощью четырнадцати человек.       Игроки на поле не ненавидели друг друга. Они воспринимали друг друга как равных и отчаянно хотели победить ради собственного превосходства, ради чувства собственной важности, поэтому матч действительно больше напоминал гладиаторские бои. Я начала подозревать, что у Флинта и Вуда был свой личный счет отбитых и заброшенных мячей, потому что казалось, что кульминация противостояния приходилась на те моменты, когда они оказывались друг напротив друга.       В какой-то момент я перестала следить за игрой и следила только за ними, потому что это отвлекало от бушующего океана эмоций. На десятой минуте Слизерин открыл счет, на двадцатой Вуд из-за своего упрямого нежелания пропускать гол получил бладжером по руке, потому что не успел вовремя ее отдернуть. И из-за своего же упрямства остался на поле, жестами показав мадам Хуч, что все в порядке.       Все было не в порядке.       Разница в очках росла вместе с гулом на поле. Я напоминала себе, что нужно дышать, но получалось только через раз. Трибуны напоминали воющее, бушующее море, и то, что у Гарри что-то не так с метлой, все заметили далеко не сразу, потому что он болтался ближе к слизеринской части поля, в то время как квоффл был почти все время на гриффиндорской.       Никто не успел понять, что произошло. Впервые на моей памяти близнецы разделились и перестали быть синхронными в своих действиях. Они перекинулись какими-то знаками, и один остался летать под метлой Гарри, чтобы в случае чего поймать его, а второй, делая вид, что гонится за бладжером, полетел прямо на профессора Квиррелла, замершего на переходе между слизеринской и преподавательской трибунами, и тем самым заставляя его отскочить в сторону и прервать зрительный контакт. Кажется, даже отсюда было слышно «двадцать баллов с Гриффиндора, мистер Уизли, и две недели отработок!» в исполнении нашего декана.       Гарри удержался на метле и пришел в себя на удивление быстро, как только снова обрел над ней контроль. И, кажется, заметил снитч где-то в перерыве между этими моментами, поэтому резко рванул на противоположную сторону поля. Все произошло буквально за несколько секунд, но каждая отпечаталась и растянулась в сознании.       Свой первый снитч Гарри Поттер действительно поймал ртом.       Он сверзился с метлы у хаффлпаффской трибуны, прокатился по песку пару метров, разбил нос, а после поднялся, растрепанный и счастливый, с залитым кровью лицом, и продемонстрировал, что он только что сделал абсолютно всех.       И за весь день это была, пожалуй, единственная эмоция, которую мне приятно было ощутить.

***

      — Что?       Осознав, что больше не могу наблюдать за происходящим в гостиной как будто через экран, потому что внезапно оказалась в центре этого балагана, я немного пожалела, что Перси училась не на Слизерине.       Потому что сейчас, в тишине библиотеки, рядом с каменно спокойным Флинтом, у меня даже понемногу переставала болеть голова. Быть частью Гриффиндора оказалось бесконечно здорово, но очень утомительно, и обнаружив, что вчерашний восторг не то что не прошел, но и усилился, я просто сбежала в библиотеку.       У меня был повод — следовало доделать домашние задания на неделю, потому что меня ждали дни почти непрерывных патрулирований. Мне предстояло заменять тех старост, которые заменяли меня, когда я лежала в больничном крыле, и это было достаточно справедливо — дать им отдохнуть.       Но в какой-то момент я поймала себя на том, что смотрю на Флинта, который писал эссе по зельям (у него был довольно кошмарный почерк, и он не делал ничего, чтобы писать понятнее — все еще демонстрировал «преданность одному делу»). Он вообще никак не показывал свое отношение ко вчерашнему поражению. После матча довел Вуда до больничного крыла, проследив, чтобы тот не убился по пути, перестав следить за дорогой в своем бесконечном капитанском восторге, а сейчас преспокойно сидел в библиотеке. Не уходил в себя, не замыкался, ничем не показывал свое расстройство — если, конечно, был расстроен, и не оторвался от своего занятия, даже когда заметил мой взгляд. Это ненормально. Даже у Фарли, ледяной принцессы, есть хоть немного индикаторов эмоций.       Флинт не мог ничего не чувствовать, иначе не заводил бы друзей. Не присматривал бы за Вудом и не приходил бы ко мне в больничное крыло.       Не стал бы капитаном для своей команды.       И важной частью своего факультета тоже не стал бы, какими бы скрытными слизеринцы ни были.       — Фарли рассказала мне о своих причинах общаться со мной. Может, ты хочешь рассказать мне о своих?       Тонкая душевная организация была мне намного ближе полного экранирования эмоций. Я не знала, как разговаривать с Флинтом о личном, кроме как прямо. В конце концов, он либо ответит, либо…       — Нет.       Прямой ответ на прямой вопрос. Но по крайней мере он отложил перо в сторону и поднял на меня взгляд в стиле «и что ты теперь будешь делать?».       — Это же не чувство вины? — на всякий случай спросила я, хотя и сомневалась, что и тут дело было в этом.       — Я не настолько ответственный, Уизли.       — Не настолько так не настолько, — пожала плечами я, возвращаясь к работе, хотя не совсем понимала, на чем остановилась и что писать дальше. Это было последнее эссе — про самоудобряющиеся кустарники, которое казалось мне идиотским от первого до последнего слова и явно нуждалось в том, чтобы я пересмотрела его и переписала. Сколько бы книг я ни читала и сколько бы времени ни прошло с начала учебы, в моих работах все равно проскальзывали совершенно имбецильные ошибки, и постоянно требовалось очень внимательно читать их и переписывать.       Вуд появился в библиотеке практически перед началом ужина. Его выпустили из больничного утром несмотря на то, что он был в порядке уже вечером («я залечила ваш перелом, мистер Вуд, но категорически не желаю видеть ваше лицо каждый день, поэтому сегодня вы воздержитесь от праздника»), но днем он сел разбирать с командой матч, пока воспоминания были свежими, и я не стала его дергать, когда сбегала из башни.       Я заметила, что, бросив взгляд на Флинта, Вуд постарался убрать с лица слишком довольную улыбку, несмотря на то что это далось ему с трудом, настолько много для него значила эта победа.       Значит, индикаторы эмоций все же были, просто я их не замечала. Или, чтобы понимать Маркуса Флинта, нужно быть Оливером Вудом и никем другим. Они были и очень похожими, и совершенно разными одновременно. Это создавало между ними какую-то особенную связь.       — Всем отличникам пора на ужин.       Вуд начал бодро, с нейтральной темы, но тем не менее это была единственная фраза, прозвучавшая за весь путь, что мы шли до лестницы. Не было неловкости, но вместе с этим я чувствовала себя слегка неуютно без его болтовни, как будто она стала необходимым фоном для стабильной жизни.       И чертова лестница, словно желая растянуть эту тишину, повернула на третий этаж.       Я не сразу поняла, что не так, и рассматривала проход довольно долго, пока от осознания внезапно не пересохло в горле.       Кроме иллюзии, здесь не было ни одного заклинания. Возможность видеть магию уже вернулась ко мне, я проверяла, поэтому не сомневалась в том, о чем подумала. Кто-то снял все заклинания, всю мерцающую завесу оповещающих чар.       И что-то профессор Снейп пока не летел сюда нести возмездие. Похоже, кое-кто решил проверить, насколько легким будет этот отрезок пути.       С одной стороны, это была возможность узнать, был ли там цербер, с другой — мне как-то ни капли не хотелось встречаться с ним после тролля. Сейчас или никогда, Гарри, Рон и Гермиона уже начали копаться в своих подозрениях по поводу профессора Снейпа и приписывали ему все смертные грехи — я слышала обрывки разговоров.       Они могли и не дойти досюда, но что-то мне подсказывало, что какие-то вещи происходят все равно, сколько ни пытайся их предотвратить.       — Идите без меня, — сказала я, слабо веря в то, что это сработает. — Приду позже.       И сделала несколько шагов вперед.       Иллюзия исчезла сразу же, стоило ее переступить, и я понадеялась, что это бонус только для тех слабоумных, которые сюда добрались.       — Чисто для справки, Уизли, — иронично заметил Флинт, поравнявшись со мной. — Ты вышла из больничного крыла только позавчера.       — А я — сегодня, — хмыкнул Вуд. — Так что если мы попадем туда вдвоем одновременно, мадам Помфри растеряется, кого убивать первым.       Я хотела попросить их заткнуться, но дверь, за которой слышались неясные шорохи, неожиданно возникла прямо передо мной.       И, как оказалось, не была заперта…       …хотя, в конце концов, дуракам везет.       За следующую минуту я поняла две вещи: что знаю целых четыре запирающих заклинания (одно из которых, кажется, вплавило дверь в косяк, но это было уже неважно) и что было не так уж и плохо находить приключения в компании двух квиддичных игроков. Флинт дернул меня в сторону в тот момент, когда гигантские желтоватые зубы опасно щелкнули в сантиметрах от моей палочки, а Вуд практически через мгновение после этого захлопнул дверь, кажется, от души двинув несчастной зверушке по одному из носов.       Цербер — одна штука — был чертовой адской тварью, на вид страшнее стада фестралов, и огонек Люмоса делал ту морду, с которой я едва не познакомилась, еще более жуткой. У него не было мягонькой на вид шерсти, как в фильме, был только обтянутый черной кожей череп, покрытый рубцами, и красные, горящие лютой ненавистью глаза.       Если его и могла усыпить какая-то колыбельная, то только состоящая из двух слов — «Авада Кедавра».       И то не факт.       — Извини, Уизли, — ядовито сказал Флинт, когда мы как по волшебству очутились на площадке перед входом в коридор. — Мы не спросили, хочешь ли ты справиться с этим сама.       Ох, кто-то у нас буква «з» в слове «злопамятность». Это меня слегка отрезвило, потому что я собиралась умереть от ужаса вместе с белкой-истеричкой, которая даже не шевелилась и не подавала признаков жизни.       — Вспомни об этом, когда начнешь говорить, что животные тебе еще ничего не сделали, — отдышавшись, почти ласково сказал Вуд. — И предупреди, когда снова захочешь куда-нибудь свернуть, чтобы мы успели взять с собой аврорат, ладно?       — Больше никаких опасных тварей до конца этого года, — пообещала я, покосившись на Флинта, который хоть и ослабил хватку на моем запястье, чтобы не сделать меня пациентом мадам Помфри раньше времени, но выпускать, судя по всему, не собирался.       Это, возможно, было и к лучшему, потому что, когда я сделала шаг вперед, мне в голову пришла мысль, что опасные твари не закончились, и в начале следующего года так или иначе кого-то в этой школе ждал дракон.       И от нее подкосились колени.