девять по шкале бортля

Кайдзи не любил прощания. Они всегда оставляли после себя неприятный горько-сладкий привкус надежд, которые, скорее всего, никогда не сбудутся. Ему уже доводилось прощаться — в самые страшные моменты своей жизни, в ту секунду, что отделяла кошмар от блаженства. Воспоминания об этом порой терзали его память, словно он не сказал что-то еще, завершил историю точкой, но такой маленькой, что никто ее и не видел. А потому он предпочитал не прощаться. Так было проще. Всем. Ему. И все было хорошо: он абстрагировался от ненужных ему людей, не говоря им последних слов, и, казалось бы, отношения их все еще продолжались, будто то дружба или ненависть, и дальше жить можно было спокойно — ведь если ничего не завершено, то нет потребности искать нужные слова, он всегда успеет их сказать... Но иногда люди приходили к нему сами. Проблема. И самая большая пришла к нему сейчас. Прошло всего несколько дней после его игры с Кадзуей; «Тэйай» начала полноценную охоту за его головой, собираясь линчевать за самое страшное преступление — победу и попытку убить сына их предводителя, и потому Кайдзи собирался скрыться на время, до тех пор, пока охота не станет менее дикой и опасной. Вместе с сообщниками он приготовил все для побега, успел отдать даже часть денег Сакадзаки, и, казалось бы, только сядь за руль и начни новую жизнь, но... Его нашла Микоко. Они стояли на пустой улочке где-то вдали от центра и ее дома, над их головами распустились бледные созвездия, а Микоко смотрела ему прямо в глаза — но не так, как обычно. Взгляд ее был пугающе внимательным, а на лице не было и следа улыбки. Сейчас Кайдзи сумел бы назвать ее красивой — иногда серьезность делает людей привлекательней, чем они есть на самом деле. Может, с ним это тоже работало, Кайдзи не знал. Весь мир его ненавидел, и он отвечал взаимностью, пробиваясь вперед. Весь мир, кроме нее. Микоко. — Это правда? Сакадзаки рассказал ей, скорее всего. Упершись руками в колени, она тяжело дышала, а распахнутую куртку теребил ветер. Она явно запыхалась, неслась сюда бегом, и можно было лишь похвалить то, как быстро Микоко отыскала его. Сделала это намного быстрее и проще, чем пытались вынюхать его шавки Хедо. Кайдзи подозревал, как это было — как она узнала о том, где он. Сакадзаки наверняка проболтался ей о деньгах, о том, что Кайдзи ушел из их дома, он это мог. Старик всегда был слаб к просьбам своей дочери, не говоря уж о том, что было ему в радость — исчезновение нахлебника и подарок от него в размере ста миллионов иен. Чуть скривившись, Кайдзи медленно кивнул. Ему не хотелось медлить. Он собирался уехать как можно скорее, а лишние разговоры, терзавшие душу и сердце, лишь оттягивали время. Но почему-то он продолжал стоять здесь, смотря на Микоко, и ждал — чего и сам не знал. И это его пугало. Незнание было опасно. В страхе он развернулся, собираясь уйти прочь, скрыться в новом будущем, там, где его не будет беспокоить прошлое, но не успел. Или медлил намеренно, сейчас он не мог сказать наверняка. Внезапно Микоко резко выпрямилась и на выдохе бросила громко: — Кайдзи-сан! Забери меня с собой. Ее голос прорезал ночную тишину. Резко обернувшись, Кайдзи уставился на нее страшным взглядом — с таким же когда-то давно он выкладывал победную карту на стол перед Тонегавой — и медленно покачал головой. Были вещи, которые даже он, отброс из отбросов, делать не мог. Например, втягивать невинных людей в свою безумную дикую жизнь. Один раз он уже втянул. Сахара кончил плохо. Повторять Кайдзи не любил. — Нет. Он смотрел на Микоко безо всякой улыбки, без тех ужимок, с которыми общался с ней постоянно, так, чтобы она точно поняла — это не шутка. Не попытка избежать очередного разговора и отложить его до завтра. В этот раз он не поддастся на ее чары и не согласится делать все так, как желает она — но сделает по-своему. И это, как считал Кайдзи, было единственным правильным решением сейчас. Он сам был хозяином своей жизни, а она – хозяйкой своей. И сегодня их пути должны были разойтись окончательно: его — в далекую тьму подпольного мира, туда, где даже «Тэйай» не сумеет его достать, а ее — в то единственное светлое будущее, которое было доступно ей. Счастливое и хорошее, что должно было продолжить быть таковым, ведь она не приняла участия во всех тех играх, что и он. — Кайдзи-сан... Микоко вяло улыбнулась и медленно подняла взгляд на него. Кайдзи часто видел ее глаза — она постоянно заглядывала ему в лицо. Его раздражала эта ее привычка, но сейчас что-то было не так. И дело было не во внезапной тишине, не в отсутствии всхлипов и плача. Ее лицо – оно было спокойное, почти пугающее. Наконец Микоко горько улыбнулась. — Как жестоко ты поступаешь... — Иногда жестокость нужна во благо, — пробормотал Кайдзи, облизывая внезапно пересохшие губы. Он поступал жестоко часто — но так было надо. И он ни о чем не жалел, почти. Всегда нужно уметь провести ту грань, которая разделяет жалость и сочувствие с собственным желанием жить. Выжить хотелось? Хотелось. А для этого ему пришлось сломать немало судеб. Ведь игры — они как яд, убивали. Душа Кайдзи была отравлена дурманом азарта, который сделал его своим вечным рабом. Последние несколько лет Кайдзи жил только играми и желанием достать больше денег, и сегодня в этой мерзкой истории была поставлена точка. Так он надеялся. Но эта же точка разделяла его с прошлым, со старыми друзьями и врагами — а значит, и с чьей-то чужой неразделенной любовью. Он хорошо умел ломать и разбивать. В том числе чужие сердца. — И ты никогда больше не вернешься? Эти слова были произнесены без надежды, просто и прямо, но Кайдзи видел этот взгляд. Микоко смотрела ему почти в душу, и где-то там, далеко внутри, он услышал тихую мольбу остаться рядом. Взять ее с собой в тот далекий и чудесный, по ее мнению, мир приключений и безумной жизни, что казалась слаще серой повседневности. Так и ему казалось когда-то, но тогда Кайдзи не знал всей правды. И Микоко не знает. Для нее он рыцарь, спасший отца, а на деле он гораздо хуже. — Послушай, Микоко... Сейчас ему надо было совершить нечто ужасное. Разбить чужое сердце. Это казалось Кайдзи почти невыполнимой задачей. Он сумел пройти над пропастью, но сказать кому-то правду? Девушке? Легче было повторить прогулку на высоте пары сотен метров. — Это прозвучит жестоко, но я не хочу, чтобы ты и дальше забивала мной себе голову. Найди кого-нибудь получше! Того, кто будет соответствовать твоим идеалам о красивом и правильном молодом человеке, а не меня. Я только и делаю, что трачу твои деньги на игры. И от игр зависим. Я тебя не л... — Я все знаю. Кайдзи замолчал. Шумно выдохнув, Микоко резко отвернулась назад и уставилась внимательным взглядом вдаль, туда, где виднелись едва виднелись звезды. Едва заметные в городе, они казались Кайдзи олицетворением его собственных желаний, далеких и слабых на фоне ужасающей реальности. Медленно он оторвал взгляд от едва проглядывающих созвездий и перевел его на Микоко, и сейчас ему почудилось, будто бы все его давнишние сравнения ее с отцом оказались неправдой. Верно кто-то подмечал, что некоторые ракурсы делают человека абсолютно иным, приоткрывают его красоту, и сейчас было ровно то же. Словно завороженный, он продолжал смотреть на Микоко, и вздрогнул лишь в тот момент, когда она вновь заговорила. — Я знаю, что не любишь. Какой же ты эгоист, Кайдзи-сан... Всегда знала. Грязное чувство. Они оба играли роли, хотя знали правду. Не любит. Для Кайдзи Микоко — лишь способ получить наличку на развлечения, а для нее он — та единственная возможность убежать от собственных страхов, что любовь никогда не найдется. И как же глупо Кайдзи считал ее дурочкой — может, все это время она была гораздо умнее него. Намного умнее. И в итоге он вновь оказался в дураках. Повернувшись, Микоко бросила на него тоскливый взгляд. — И про азартные игры я тоже знаю, — она вяло улыбнулась. — Разговорить отца бывает очень легко. Все-все-все про тебя знаю. О том, кто ты и как получил деньги. — И продолжала играть роль влюбленной дурочки? Вторя ей такой же улыбкой, Кайдзи издал нервный смешок. Он был уверен, что прочитал ее полностью с самого начала, а оказалось, что читала она. — Любовь зла, не правда ли? Он не любил ее, и она это знала — но сама продолжала лелеять надежду, что когда-нибудь их чувства станут взаимны, и что дальше все будет хорошо — так, как никогда не было до этого. Кайдзи должен был чувствовать облегчение, что правда наконец вскрылась, что ему не надо будет ничего объяснять, ведь Микоко и так поймет — она ведь умная, просто хорошо скрывала, но на душе еще сильнее заскребли кошки. Она умная — а продолжала надеяться на глупость. Ждала чуда, как и он сам все время уповал на судьбу. В чем-то они были излишне похожи... до боли, отчего Кайдзи лишь сильнее сжал кулаки. Он хотел было протянуть руку, предложить убежать вдвоем далеко-далеко, на край света, туда, где их никто не найдет, но собственная протянутая рука показалась ему гадкой лапищей демона, а шрамы, оставленные напоминанием о глупости и сломанных надеждах — змеями, что утащат еще одну невинную душу на дно той трясины, на которой застрял сам Кайдзи. Он не хотел такого для Микоко. Ни для кого не хотел, но для нее — особенно. Неясное стремление защитить нечто хрупкое, ходящее по краю ядовитой лужи азартных игр и денег. — Жизнь — еще злее. Микоко вновь подняла на него взгляд. Она смотрела с таинственным прищуром, подозрением, желанием что-то сказать — в ее глазах читалось нечто, словно вот-вот с языка спорхнет нечто важное, такое, что заставит Кайдзи еще сильнее разрываться в пучинах собственных противоречий, и, ощущая, как пугающее чувство конца становится все ближе, Кайдзи резко вскинул вперед руку и крикнул: — Стой! Голос его эхом пролетел по пустынным улочкам, разорвав тишину. Подняв руки к лицу, Кайдзи закрыл себе рот. Микоко повторила его движение, после чего он проговорил, но уже тише: — Ничего не говори. И я тебе ничего не скажу больше. Лишь одно. Он приложил палец к губам. — Жди меня. Может, когда-нибудь он об этом пожалеет. Кайдзи привык ходить по острию лезвия, вся его нынешняя жизнь состояла из этого. Прошлое оставило шрамы, неясные сны, оно должно было учить его, но Кайдзи не привык прислушиваться к нему, упрямо идя вперед. Он сам писал свою жизнь — и жаждал сотворить ее такой, чтобы никто не смог ничего ему сказать. Даже прошлые «я». В далеком ночном небе, том, что не искажалось светом фонарей и неоновых вывесок, Кайдзи видел свое будущее — мрачное, неизвестное и опустошенное. Оно, как чернь небосвода, не показывало ничего — только мрак. И лишь тусклые звезды были тем путеводным светом, что давал ему надежду на то, что когда-нибудь все станет хорошо. Он начнет новую спокойную жизнь. А Микоко дождется. Кайдзи развернулся назад, резко, так, чтобы больше не видеть ее лица, после чего быстрым шагом направился к стоянке. Они даже не попрощались. Но разве есть смысл прощаться тем, кто когда-нибудь встретится вновь?