здесь сброшены орлы ради бройлерных куриц

После победы Ито Кайдзи прошло около двух недель. Страшное темное время. Сколько лет Ямадзаки работал на «Тэйай», столько помнил, какой тяжелой была грызня за место под солнцем. Чем ближе к председателю — тем лучше. Раньше эта глупая бессмысленная война шла только на нижних уровнях, ведь наверху, там, где сидели избранные их богом орлы, уже все давно было расписано на долгие годы вперед. Все знали, кто и где будет через несколько лет — и принимали это как должное. И Ямадзаки тоже. Свыкшись с ролью подчиненного Тонэгавы, он и предположить не мог, что произойдет нечто подобное, как то, что случилось летом девяносто шестого. Нечто страшное, нечто непозволительное... Видеть падения звезд от рук какого-то бродяги, безликого пса, чье имя стало пугающим слухом лишь после этой игры. Так говорили ему те, кто видел эту игру лично — кому удалось застать матч, в котором единственный выживший одной из безумных игр их председателя решил отомстить за всех погибших — и отомстил. Так считал Ямадзаки — и пусть он слышал о том, что впоследствии этот человек, Ито Кайдзи, проиграл все деньги председателю, он полагал, что это чудовище все же добилось своего. Одна разрушенная жизнь за десяток других. Справедливое наказание. Так сказал бы Ямадзаки, будь он порядочным человеком. Но таким он не был. «Тэйай» был не для порядочных людей. Здесь работали монстры в иерархической цепочке демонов, что тянулась на самый верх, туда, где заседал самый страшный из них. Настоящие чудовища в людских шкурах, что успешно изображали из себя безликую толпу, на деле же являясь кошмаром всех тех, кто оступился на своем пути и связался с этой грязной конторой. По телевизору скандировали о любви «Тэйай» к своим клиентам, в самом ее названии был иероглиф «любовь», но ничего этого тут не знали. Это место ненавидело всех тех, кто работал на нее и взращивал, словно неблагодарное чудовищное дитя, требовавшее все больше и больше. А аватаром этого порождения был их председатель, лишившийся рассудка когда-то давно. Может, с ним что-то произошло. Ямадзаки не знал. Может, он тоже пережил нечто страшное, что сделало из простого человека настоящего монстра. Чудовища появляются из людских сердец, а то, что называло себя «Тэйай», выгрызало душу изо всех, кто переступал порог. А потому никому не было дела до того, что стало с их боссом. С Тонэгавой — лишь обрадовались, потирая руки, что дышать станет легче, а сладкое место около председателя освободится. Ямадзаки зло смеялся над наивными, что думали, что смогут занять его, ведь за годы работы на корпорацию прекрасно понимал, что ныне кресло Человека Номер Два может принадлежать лишь одному. Но его не волновало это. Тонэгава больше не был заместителем председателя — его имя вычеркнули из списков корпорации навечно. Он знал тысячи секретов этого места, но это было тогда, до сражения с Ито Кайдзи, после которого все могло измениться. Ямадзаки видел много пыток на своем веку и знал, что не все завершаются благополучно для рассудка и здравомыслия. Он верил в способность их босса преодолеть все на пути, но все равно боялся, что Тонэгава останется Простым Человеком. И что у истории будет печальный финал. После произошедшего их старую команду распустили и распределили по разным отделам. Лишь Саэмон остался в центральном офисе, и вместе с ним Ямадзаки изредка вспоминал ту страшную ночь. Тот видел ее — и оттого хорошо знал о последствиях, таких, что кровь стыла в жилах. И, наклоняясь близко-близко, Саэмон шептал тихо. Об огненном извинении. О том, как пахнет горелая плоть. О том, сколько крови там было. Ямадзаки видел многое. Но от этих сцен его, отчего-то, начинало воротить по-настоящему. После этого они с Саэмоном редко обсуждали произошедшее, а собственные мысли Ямадзаки предпочел держать при себе — почему-то ему почудилось, будто бы подобное нарушает устав. А сам он не мог разобраться в том, что об этом думает. Это чувство убивало его сильнее любой бумажной волокиты. Была ли это жалость? Но он не мог чувствовать подобного к Тонэгаве. Было ли это уважением? Но за что? За «огненный поклон»? Мерзкое чувство собственной бесполезности и незнания... Недоверие самому себе... Словно сейчас он пытался скрыть от себя ту самую правду, очевидную, но неприятную, которую так не хотелось вскрывать, но которую он знал. И чем дольше он терпел, жаждал отложить ее раскрытие на следующий день, тем сильнее гноилась эта рана. Проще было Убежать от себя и не размышлять, было ли это жалостью или теми крупицами уважения. Может, именно поэтому он и не посещал бывшего босса в больнице — боялся осуждения за навязчивое сочувствие. Но ведь и это было ложью... Ямадзаки и правда часто думал о том, что надо было навестить его в больнице. Босса. Уже бывшего. Но все это время он словно боялся, страшился ступить внутрь больницы и сказать то, что думал. «Тэйай» мог посчитать это предательством — так говорил себе Ямадзаки, безуспешно убеждал себя в бесполезности собственного желания. Раз за разом он думал о том, что стоит зайти и навестить босса — бывшего босса — и высказать то, что было у него на уме. Пожаловаться на творившийся в организации хаос, позлиться, что не видел этой игры собственными глазами, что не сумел ничем помочь и ничего не сделал. От этого Ямадзаки ощущал страшное опустошение и бесполезность, словно все те годы, что он отдал этой прогнившей изнутри корпорации прошли впустую, ведь в самом нужном месте он так и не успел оказаться. Это место выело в нем дыру, и та росла с каждым годом. Но сегодня он все же решился. В больничном холле раздался цокот каблуков о кафель. Ямадзаки резко обернулся, почувствовав, словно чужой взгляд уперся ему в затылок — и позади он увидел Нисигути-сан. Почему-то он ничуточки не удивился, может, полагал, что она была той самой единственно правильной — кому шло к лицу нарушение их немого устава об отречении от прогнившего председателя. Кто все же осмелился явиться сюда и сделать правильные вещи. В руках у нее были цветы — крохотный букет мелких белоснежных соцветий, и, заметив пристальное внимание к ним Ямадзаки, Нисигути отчего-то постыдно скрыла их за спиной. Она была новенькой в их корпорации; боялась, наверное, что он доложит обо всем председателю. Это вызвало отнюдь не самую веселую улыбку у Ямадзаки, и он медленно покачал головой. Какая глупость, весь этот «Тэйай», все то, что они делали. Потеряли то немногое, что делало их людьми — и стали ничуть не лучше мусора, над которым медленно заносили обезглавливающий топор. Не верили сами себе и скрывали свою же человечность — то, что от нее осталось. Был ли смысл в этом всем? Если все это требовало таких жертв? Ямадзаки чувствовал, как нервно колотится у него сердце от мысли, что все это он заметил лишь сейчас, после того, как удар коснулся их босса, человека, которого он уважал. Он никогда не был лучше никого из «Тэйай», один из тысячи безликих исполнителей, что несут чужую волю другим с жестокостью и силой. Раньше он мало заботился об этом, но сейчас это кольнуло особенно больно. Кто бы мог подумать, он всегда боялся председателя и ругал его за то, что тот со временем превратился в бездушного страшного монстра, а в итоге сам оказался таким же, да еще и лицемерным. И почему-то ему вдруг страшно захотелось отыскать этого Ито Кайдзи и спросить его, узнать, что тот думал, когда смотрел на унижение своего противника, на ту пытку, что тот выносил из-за этой безумной победы? Ито Кайдзи заплатил за победу кровью — и отчего-то Ямадзаки казалось, будто этот человек такой же безумный, как и председатель. Проиграв одному монстру, Тонэгава пал от второго. Какая глупость!.. — Ты здесь тоже... из-за этого, да? — робко поинтересовалась Нисигути. Она смотрела на него с опаской, страхом, ведь для нее он был образцом одного из исполнителей воли председателя, а жалость и сочувствие были не тем, что жаждали видеть в их корпорации. И чтобы развеять это наваждение, Ямадзаки вымучено улыбнулся и стянул с лица очки. Чтобы не быть одним из «Тэйай» хотя бы сейчас. — Да. Нисигути внезапно улыбнулась. — Это хорошо. Я думаю, сэнсэй будет рад, — произнесла она загадочным шепотом, после чего тоскливо взглянула на букет в руках и обняла его крепче, отчего белые цветы показались еще ярче на фоне черного строгого костюма. — Я слышала, что рядом с ними раны заживают быстрее. Вот глупость, верно? Ее несчастная улыбка заставила Ямадзаки вздрогнуть, и, сам того не ведая, он вдруг кивнул. — Абсолютная правда! Я тоже это слышал! Ничего он такого не слышал. Но сегодня он играл роль хорошо человека, а значит, один раз можно было и соврать. Во благо. Ведь вера — это тоже очень важно. Букет в ее руках показался Ямадзаки таким же чистым и невинным, как и она сама. «Тэйай» убивал все хорошее в людях, но даже в них оставались крупицы того, что продолжало делать их людьми. И сегодня он докажет себе, что в нем оно тоже осталось. И скажет боссу то, что думал. Не соврет себе в первый раз... После чего обязательно пожелает выздоровления, ведь именно за этим он пришел сюда. Верно? — Ты идешь? Обернувшись, Нисигути уперла в него свой взгляд. И, чуть помедлив, Ямадзаки кивнул. Да. Пора.