В конце пути

Над лагерем разлилась ночная тишина, наполненная пением сверчков и отдаленным шумом реки. У солдатских палаток, верно, было все еще шумно: лирийские воины травили байки, краснолюды гулко хохотали и перебивали рассказчиков-людей тирадами, что-де в Махакаме такие приключения сошли бы за поход за пивом, а не за боевой подвиг. У королевского же шатра было тихо. Он стоял в отдалении, в укромном закутке между просторной штабной палаткой и густыми зарослями бересклета, из которых не-нет да и доносилось чириканье ночной птицы. Мэва с наслаждением вдохнула теплый вечерний воздух — как же сладко он пах в сравнении с гнилыми миазмами ангренских болот. — Не спится? — Гаскон, как обычно, подошел едва слышно и без приглашения уселся у костра, вытянул к огню ноги. — Перевожу дух после целого дня в дороге, — ответила Мэва. В такой вечер ей вовсе не хотелось на него сердиться. Огромная часть пути была пройдена, и под ногами лежали тропинки и большаки родной Ривии. Скоро все должно было разрешиться, и предвкушение близкой развязки наполняло ее душу волнением. — Что в лагере творится, Гаскон? — Все, как обычно, — отмахнулся Гаскон. — Краснолюды пьют, Эйк рассказывает небылицы, Исбель штопает солдатские рубашки, Рейнард пытается всех образумить, но получается скверно. Все чересчур возбуждены. Как думаешь, тяжелые нам предстоят деньки, а, Мэва? — Не легче тех, что уже минули, — ответила королева. — Но мы все ближе и ближе к победе. Другого пути для нас нет. Аэп Даги пожалеет, что тронул мои земли, я это ему обещала и свое обещание сдержу. — Надеюсь, что ты права, — вздохнул Гаскон. — Знаешь ли, очень хочется покоя. Представляешь, мне — и покоя! Выспаться в кровати, поесть досыта, выпить вина, не опасаясь, что наутро придется лезть в седло с больной головой... Да что там, покой нам только снится. — Все будет, Гаскон, — улыбнулась Мэва. — Поверь, каждый из нас хочет того же. Мы все очень устали. Гаскон молчал, всматриваясь в скачущий над поленьями огонь. Потом произнес, взявшись перебирать между пальцев какую-то соломинку: — Я хотел еще раз поблагодарить тебя, Мэва. За тот разговор на кладбище. За то, что слушала. Мне... давно не хватало человека, который просто готов меня выслушать. — Не стоит благодарности, Гаскон, — тепло ответила Мэва. — Хорошо, что мы наконец все разъяснили. Когда мы вернемся в столицу, я обещаю, что ты вернешь свой титул и земли — в конце концов, у Красной Биндюги я уже тебе это посулила. А от своих слов я отказываться не собираюсь. Гаскон усмехнулся. Повисла тишина, странная, звонкая и упругая, будто струна хорошо настроенной лютни, которую стоит лишь слегка тронуть — и она зазвучит громко и вызывающе, ярко, не желая больше молчать. Мэва смотрела на Гаскона, чуть склонив к плечу голову. Мальчишка. Совсем юный, но видел уже поболее многих взрослых. Ее сердце странно заколотилось, когда он поднял глаза и посмотрел на нее — как-то иначе, не так, как всегда. В его взгляде не было привычной усмешки, издевки, лишь какое-то... ожидание. Она сглотнула и тревожно облизнула губы. Глупо было отрицать — Гаскон был красив. Незрелой, совсем мальчишеской красотой, еще не огрубелой и не отесанной возрастом, опытом и старыми ранами. Мэва видела, как его лицо приобретает странное мятущееся выражение — будто он очень хотел что-то сделать, но боялся даже пробовать. — Гаскон... — тихо произнесла она. Он встал. Зачем-то отряхнул сзади штаны и подошел к ней, устроился рядом на расстоянии в несколько дюймов. — Все в порядке? — зачем-то спросила она. Гаскон криво улыбнулся. — Нет, Мэва, — тихо проговорил он. — Не в порядке. Но... послушай, мы ведь скоро можем умереть, правда? Любой из нас? — Можем, — ответила Мэва. — Но можем и победить. И тогда отпразднуем победу вместе. Каждый получит свою награду — ту, которую заслуживает. — Если ты не против, я возьму авансом, — хрипло выдохнул Гаскон, рывком приблизился, запустил руку в ослабленный узел волос на затылке Мэвы и прижался к ее губам. Она слышала, как бешено стучит его сердце, чувствовала его запах — юношеский пот, какие-то травы, кожа, оружейная смазка. Ощущала его теплые губы на своих, его сорвавшееся в момент дыхание, то, как в случайном порыве он собирает в кулак ее волосы. И ответила. Ответила без колебаний, так, как давно не отвечала никому — страстно, порывисто, забыв обо всем. Вслепую потянулась к его шапке, стянула и с наслаждением прикоснулась к тугим кудрям, пропустила завитки между пальцев. Гаскон глухо застонал ей в губы и прижал к себе еще сильнее. На мгновение приоткрыв глаза Мэва увидела, как на его вздрагивающих длинных ресницах блестит влага. Никого не оказалось рядом, никто не смог им помешать — возможно, сама Мелитэле отвела от костра у королевской палатки лишних свидетелей. Никто не устремился к королеве затемно со срочным донесением, а караульные бродили где-то поодаль, и Мэва, в иной день устроившая бы им взбучку, сегодня не имела ничего против. — Пойдем, — осипшим внезапно голосом попросила она, когда, наконец, их губы разомкнулись. — Куда это? — своим прежним насмешливым тоном спросил Гаскон. — В шатер, — ответила Мэва. — Там... удобнее. — Не хочу в шатер, — нарочито капризно ответил Гаскон и прыжком поднялся на ноги, протянул ей руку. — Идем со мной. Вон там, в перелеске есть поляна, где нам будет куда лучше, чем в твоем пыльном шатре, полном дурных воспоминаний. Да. Там ее пытался убить Хавьер. Там она отлеживалась, залечивая раны. Каждая ниточка в пологе была ей знакома и... противна. Она встала, опершись на его руку. — Что ж, — произнесла она. — Идем. Поляна и впрямь была чудесной. У края ее мирно журчал ручей, в воздухе разливался густой аромат примятой ногами зелени, а молодой месяц, взошедший над лесом, освещал кустарник и высокие метелки лесных цветов мягким приятным сиянием. — Кажется, что вот-вот из-за деревьев взмоют сверкающие феи в разноцветных шапочках, — улыбнулась Мэва. — Какое-то волшебство. — Ничего не знаю про фей, но то, что мы тут очутились вдвоем — и впрямь магия какая-то, — ответил Гаскон. — Может, Исбель потрудилась? Иногда мне кажется, что она видит нас всех насквозь. — Боишься, что она прочитала твои мысли, Гаскон? — усмехнулась Мэва, прохаживаясь по высокой мягкой траве. — И что же она из них могла узнать? — Сейчас покажу, — вкрадчиво сказал Гаскон и снова привлек ее к себе. Расстеленный на траве плащ казался мягче любой перины. Они торопились, будто времени им было отведено совсем мало, будто в полночь сказка должна была закончиться, а на горизонте могла появиться тяжело вооруженная нильфгаардская хоругвь. С трудом хватило терпения хотя бы частично развязать одежду, сбросить сапоги, чтобы приникнуть друг к другу, как к источнику с водой среди пустыни. Мэва распустила волосы и откинулась на плащ, позволяя Гаскону впиться нетерпеливыми губами себе в шею, едва задумавшись, что могут остаться следы. Он ласкал ее порывисто и быстро, словно жадно пил минуты близости, опасаясь, что его вот-вот от нее оттащат за шиворот. — Мэва, — шептал он, целуя ее ключицы и бесстрашно сражаясь с пуговицами на колете, — Мэва... Она помогала ему, как могла, тоже второпях, будто они делали что-то преступное, вот-вот готовые попасться. От вечерней прохлады ее соски сжались, но Гаскон тут же согрел ее, губами, горячими пальцами, собственным теплом. Резким движением он сбросил свою рубашку, и Мэва с наслаждением провела руками по его спине — кожа была на удивление гладкой и упругой, а мышцы приятно перекатывались под ладонями. «Такой молодой, — еще раз подумала она, — Боги, он ведь годится мне в сыновья! Сколько ему — восемнадцать? Что я делаю?» Но Мэва, начав бой, никогда не отступала. Его горячая кожа, спутанные, влажные от пота волосы под ее пальцами, рваные, торопливые толчки узких бедер, когда он, наконец, проник в ее естество — это было уже почти забытым, давно оставленным в прошлом простым человеческим удовольствием, которого она была так долго лишена. Влажные шлепки их соприкасающихся тел, прохладный ветер в волосах, шум травы, его горячий бесстыдный шепот, ее стоны — мелодия украденной у случая возможности любить и отдавать, возможно — в последний раз в жизни. Гаскон брал ее напористо и уверенно, подхватив под левое бедро, и пот с его груди капал ей на живот. В глубине ее лона начал собираться горячий тугой вал, вот-вот готовый разлиться по телу огненной волной, но дыхание Гаскона стало рваным и прерывистыми, и Мэва подумала: «Не успеет...» Но он умелым жестом положил руку на ее лобок, и... ей хватило нескольких движений ловких пальцев, чтобы последний раз сжаться и выстрелить в присыпанное звездами небо ничем не сдерживаемым криком. Он выскользнул из нее через секунду и, стиснув зубы, излился на смятую траву. Мэва привстала на локте и, по-хозяйски притянув его к себе, влажно поцеловала в искусанные губы. — Не стоило, — успокаивающе произнесла она. — Я уже не могу иметь детей. — С тобой все время происходят какие-то чудеса, Мэва, — переведя дух, съязвил Гаскон и принялся завязывать штаны. — Совсем не хочу чудом оказаться папочкой очередного пустоголового принца. Мэва нахмурилась. — Извини, — поправился Гаскон. — Сболтнул лишнего. — Зато теперь я знаю твое мнение, Гаскон, — усмехнулась Мэва. — Впрочем, я тоже никогда не считала Виллема в достаточной мере смышленым. — Я своего мнения никогда и не скрываю, — фыркнул Гаскон и улегся с ней рядом на плащ. — Ну разве что в крайних случаях, — и, приподнявшись, поцеловал ее в губы. — Чтобы не злить Рейнарда. Мэва вздохнула. Рейнард... Да, конечно же она обо всем догадывалась. Он любил ее, любил давно и никогда ничего не требовал даже тогда, когда умер Регинальд. Даже теперь, в этом долгом и изнуряющем походе, когда у него было множество шансов объясниться. Рейнард был отличным стратегом, но вот одну войну он выиграть никак не мог. Наверное, потому что решил вдумчиво осаждать крепость, а тем временем Гаскон... Гаскон, как обычно, пинком открыл парадную дверь. — Над чем ты смеешься? — прервал ее размышления вопрос Гаскона, заданный удивленным голосом. — Смеюсь? Я смеялась? — Мэва блаженно потянулась, глядя в ночное небо. — Ты только что смеялась, Мэва, — кивнул Гаскон, который все еще смотрел на нее сверху, опираясь на руку. — Неужели я был настолько плох? — Нет, Гаскон, — улыбнулась она. — Я просто размышляла о военной стратегии. А она, знаешь ли, иногда бывает очень забавной. — Ты нашла, о чем сейчас думать, — фыркнул Гаскон. — Впрочем, ты, как всегда, права. Пора нам возвращаться в лагерь. Завтра военная стратегия во всех своих забавных и не очень ипостасях накроет нас с головой, а значит — нужно выспаться. Хотя бы немного. Уже хорошо перевалило за полночь. Мэва не стала спорить. Они просочились прямо за спиной караульного, Мэва скользнула в свой шатер, а Гаскон... Гаскон отправился к солдатским палаткам, что-то невозмутимо насвистывая под нос. Наутро они отправились в путь, как всегда — по обе руки от Мэвы ехали Рейнард и Гаскон и, казалось, пережитое вчерашним вечером ей просто почудилось. — Ваше Величество, — вдруг окликнул ее Рейнард. Мэва обернулась и прочитала на его лице плохо скрываемую тревогу. — С вами все в порядке? — Все ли со мной в порядке? — нахмурилась Мэва. — А почему со мной должно быть что-то не в порядке? — Вы выглядите... взволнованной, — ответил Рейнард. — Что ж, я буду рад, если ошибаюсь. — Ты ошибаешься, Рейнард, — спокойно ответила Мэва. — Все хорошо. Просто слегка беспокойно спалось. Краем глаза она заметила тень усмешки на лице ехавшего рядом Гаскона. «Все это не к месту, — подумала она. — Идет война, а я позволяю себе... невесть что. Да и вообще, таким интрижкам место в замке, где можно принять горячую ванну, где волосы чистые и пахнут настоями из ароматных трав, белье свежее, а постель... постель не колется соломинками и прутиками, отломившимися от окружающих кустов. Хотя, стоит признать, это было хорошо. Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой». Впрочем, она ничуть не удивилась, когда Гаскон прокрался к ней в шатер следующей же ночью. Она вывесила за полог шатра вымпел, означающий, что королева не принимает посетителей, и они любили друг друга почти до утра, оставив лишь пару часов до побудки, когда Мэва, наконец, заснула, а Гаскон, вывернувшись из-под шкур и одеял, растворился в предутреннем тумане. Такой же была и следующая ночь. И еще несколько ночей потом. Однажды, когда Гаскон склонился над ней, Мэва заметила, как из-под расстегнутого ворота рубахи выпал наружу рукотворный амулет на кожаном шнурке и не преминула спросить, что это. — Это... Исбель дала, — внезапно смутился Гаскон. — Ну... чтобы не было маленьких принцев, понимаешь? — Кто еще знает? — сурово спросила Мэва. — Все знают, — вздохнул Гаскон. — Это ведь военный лагерь, Мэва. Тут мало что можно утаивать слишком долго. А что, тебе есть дело до сплетен? — Королеве до всего есть дело, Гаскон, — ответила Мэва чуть тверже, чем хотела бы. — Это, увы, одно из проклятий, которые налагает власть. — Что ж, — пожал плечами Гаскон, отстраняясь. — Это твое право, переживать из-за каких-то пересуд. А мне... мне нет никакой заботы до того, о чем там сплетничает солдатня. Я хочу быть рядом с тобой, Мэва. Столько, сколько получится. Конечно, он не мог знать всего, что произойдет потом. Не мог предвидеть, как она будет выть над его телом, истерзанным нильфгаардским оружием, чувствуя, как с остывающей кровью на плиты ривийской крепости вытекает его жизнь. «Мой мальчик, мой красивый мальчик, — будет про себя причитать она, чувствуя спиной тяжелый взгляд Рейнарда, а потом — и его ладонь в латной перчатке. — Почему именно ты?» Не мог знать, что носилки с его телом с почестями вернут к родовой усыпальнице, что он и впрямь вернет себе имя и титул — увы, посмертно. Не мог предвидеть и того, что под Альдерсбергом Мэва попросит Рейнарда остаться с ней. Как генерала, как друга... и не только. Что ей будет слишком холодно, что в груди останется зиять невидимая никому, кроме нее, рана. Что Рейнард согласится. Без колебаний, но и без торжества. С достоинством. И с желанием. В их первую ночь не будет места плотским утехам. Мэва просто уснет на жесткой груди Рейнарда, чуть колючей от седых курчавых волос, проплакав почти до зари, а Рейнард, ничего не говоря, будет гладить ее по голове. Он никогда ее не упрекнет. Ничего не расскажет о том, что пережил, когда узнал, что несносный Кобель, юный бандит каждую ночь посещает палатку королевы, а выходит лишь под утро. Как почти потерял надежду, но собрался с духом и... дождался. Крепость сдалась, но не такой победы он желал. Они будут вместе еще множество лет. И каждый год вдвоем будут привозить к склепу под гербовой легавой цветы и свечи из храма Мелитэле. Ее красивому мальчику, который сумел подарить ей несколько недель счастья. Его заклятому другу, к которому он, несмотря на первоначальные разногласия, позже готов был с легкостью повернуться спиной. Вероятно, когда-нибудь они все втроем встретятся, и Гаскон, оставшийся навсегда восемнадцатилетним, спросит у них, седых и уставших от прожитой непростой жизни: — Ну что? Как у нас дела?