Грязь

Нам только кажется, что все вокруг чисто. На самом деле грязь везде. И от нее никуда не деться и не спрятаться. По молодости я пытался сопротивляться ей, пыжился чего-то, а потом понял, что все это напрасно. Я принял в себя грязь, как некую данность, как клеймо, пометившее меня на всю жизнь. Но где-то в запыленных закоулках памяти остались воспоминания о далеком и чистом. Они брезжили, маячили передо мной, а потом, смеясь, исчезали, оставляя меня в загаженном мире. Грязь пожирала меня, стирая границы реальности и бреда. Причем реальность казалась бэд-триповой галлюцинацией, от которой хотелось бежать. И я бежал, оставляя за собой строчки и аккорды, от которых в экстазе бились тысячи, бежал, чтобы забиться куда-нибудь в угол, вколоть в себя очередную порцию грязи и забыться мертвым бредом. А потом я снова оказывался внутри колеса реальности, как белка. И снова перед глазами мелькали картинки детской чистоты, заставляя грызть стены и расшибать себе бока локтями в жуткой, неизбывной тоске. Грязь разъедала мозги, не давая самостоятельно мыслить. Да, в принципе, у меня и не было сил на это. Порой я даже забывал, где я нахожусь, кто я, зачем я. Существование в полусне, полутумане давало хоть какую-то отдушину от льющихся со всех сторон грязевых ливней серых, как бетон, серых, как мир вокруг. А ночью или во время трипа я видел яркий теплый свет, видел пятна красок, бежал к ним, но не добегал, падая в пропасть серой гущи, и просыпался. Я просыпался обратно в мир, населенный картонными фигурками людей, замазанный грязью по самое не хочу. Я ходил по улицам, поскальзывался на склизкой грязи, падал, барахтался в ней, все больше замазывая себя, впитывая ее, вбивая себе ее в самое нутро. А потом снова засыпал в ней, теряя счет времени, теряя счет прожитым жизням. Я однажды подумал, что я кот. Но у кота девять жизней, а я умирал каждый день и даже не по разу. Наверное, я бы сдох от одиночества и безысходности. Но у меня были руки, на которые я всегда мог опереться и на которых всегда мог выплакаться. Их владелец для меня всегда был островком чистоты, хотя сам был в грязи не меньше моего. Правда, он умудрялся сохранять достоинство, тоже периодически уплывая в дымный бред, иногда даже посильнее, чем я. Мы барахтались то вместе, то по отдельности, в зависимости от того, как нам хотелось на текущий момент времени. Но в какой-то момент я решил, что лучше барахтаться одному в своей личной выгребной яме, и оттолкнул эти теплые надежные руки. Он иногда еще возникал, вытаскивая мою задницу из разных передряг, а потом исчез. Насовсем. Не сумел выбарахтаться, выплыть, и грязь поглотила его. А я все еще барахтаюсь, как та лягушка в крынке молока, окончательно теряя дно под ногами. Иногда мне хочется перестать умирать по несколько раз на дню, а иногда хочется сдохнуть, чтобы уж наверняка. Каждое утро я поднимаю лицо из грязевой жижи, иду куда-то, вливаю в себя грязь, валяюсь в ней, как поросенок, изливаю ее на окружающих, пачкая их еще сильнее, хотя дальше уже вроде бы и некуда, и стремлюсь смыться подальше отсюда, в свой бред, где я снова буду бежать к чистоте, к яркому теплому свету.