Внеземной

Его глубокие мятные глаза всегда смотрят прямо, не отрываясь от объекта своих наблюдений. Его губы почти всегда сжаты в тонкую полоску и лишь изредка по ним пробегает тень улыбки, которая отчего–то кажется ненастоящей, искусственной. Его кожа очень бледная, но на щеках почти что всегда находится нездоровый, болезненный румянец. Его волосы отливают серебром, а розовые концы похожи цветом не на глупую пожёванную жвачку, а на нежные лепестки сакуры. Его ладони скрыты чёрными, блестящими при свете ламп полуперчатками, которые мешают дотронуться до его кожи, ощутить её температуру, её мягкость и, может быть, даже почувствовать её запах. Она бы пахла цветами. В этом нет никаких сомнений. На нём всегда надет странный пурпурный сюртук, на белоснежной рубашке виднеется жабо, и при первой их встрече кажется, словно он аристократ прямиком из восемнадцатого века. Синяя роза, прикреплённая к одному из лацканов, смотрится странно. Но…так гармонично. Словно только её и не будет хватать, чтобы создать этот внеземной образ. Он сам по себе внеземной. Его эмоции такие странные, как будто он до этого ни разу не испытывал радость, волнение или же смущение, но именно поэтому так и хочется вновь увидеть оттенки различных чувств на этом кукольном, внеземном лице. Он говорит так, будто боится сказать что–то лишнее, будто его накажут за это, но это не мешает наслаждаться его приятным голосом, внимательно вслушиваться в этот внеземной тембр. Он работает на износ, совершенно не бережёт себя и вечно бормочет что–то о своей никчёмности и бесполезности. Но разве может быть никчёмным тот, кто так поистине, по–внеземному прекрасен? Он притягивает взгляд. Хочешь, не хочешь, но глаза всё равно бегают от экрана телефона, где идёт какое–то глупое обсуждение в чате, к белоснежной двери, в которую в любой момент может робко постучаться твой личный ангел. У него красивое, внеземное имя. Так и хочется проурчать первую букву, с нежностью растянуть единственную гласную и закончить на мягкой согласной. Хочется повторять его имя снова и снова, шептать его ему на ухо и видеть стремительно краснеющие кончики ушей; хочется гулять с ним по потрясающему саду, где каждый кустик, каждое дерево, каждый цветок посажён и выращен лично им; хочется смотреть на белоснежный диск луны, под которым его фигура начинает словно светиться изнутри чарующим, внеземным светом; хочется вместе с ним соединять между собой сверкающие точки звёзд на тёмном небе; хочется просто быть рядом с ним, чувствовать его запах, его тепло, слышать его мелодичный голос и видеть его внеземную красоту. Просто хочется, хочется, хочется. Когда он начинает плакать, сердце испуганно замирает. Оно просто отказывается биться дальше, выполнять свою основную задачу, видя крупные слезинки, быстро текущие по румяным щекам милого ангела. Оно сжимается от боли, и кажется, словно кто–то разрывает его на мелкие части, втыкает в него острые иглы, лишь бы эта ужасающая, тягучая боль продолжала медленно растекаться по организму вместе с заледеневшей кровью. Ангелы не должны плакать. Ангелы не должны говорить о себе, как о бесполезной, пустоголовой вещи. Ангелы не должны падать на колени и умолять простую смертную не покидать его. Не должны, но почему тогда он продолжает это делать? Руки нежно обвивают его талию, прижимают ближе к груди, согревая, даря нужную в данный момент поддержку. Рука тянется к белоснежным волосам, чтобы зарыться пальцами в мягкие пряди, ласково помассировать кожу головы, начать медленно перебирать каждую волосинку. Но она останавливается, замирает прямо над чужой головой. Разве такая грязная, осквернённая рука может касаться чистого и невинного ангела? Аквамариновые глаза смотрят беспокойно, но на их дне, в самой глубине зрачка догорает маленький уголёк надежды на прикосновение. В этих невозможных, внеземных глазах всё ещё стоят слёзы, которые, ещё немного, и побегут вниз по алебастровой коже, оставляя после себя мокрые дорожки, которые, высохнув, будут неприятно стягивать и жечь нежную кожу чужих щёк. Рука всё же зарывается в белые волосы, мягко поглаживает, с лаской накручивает на пальцы розоватые концы. Тело рядом напрягается на доли секунды, а затем обмякает, но жмётся к теплу чужого тела всё так же сильно. Ладони, скрытые кожей перчаток, робко обхватывают в ответных объятиях талию, и можно с лёгкостью ощутить сотрясающую их дрожь. — Прошу тебя, не плачь. Ты не должен плакать, — голос звучит беспокойно, но мягко. Именно так, чтобы успокоить подрагивающее в тихой истерике тельце в руках. — Т–ты права. Такой идиот как я не заслуживает лить слезы. Тот, кто ни на что не годен, должен усердно работать, а не плакать. Я–я… — маленький ангел продолжает бормотать о своей бесполезности и глотать непролитые слёзы, но даже это не может изменить того факта, что он всё также прекрасен. — Нет, Рэй. Ты не должен плакать, потому что ангелы не плачут. Но…даже твои слёзы так же прекрасны, как и ты, как и твоя улыбка, как и твой неуверенный смех. Ты самый прекрасный ангел, Рэй. Мятные глаза удивлённо расширяются, а сбивчивая речь прекращается. Аккуратные белоснежные брови удивлённо изгибаются, губы цвета розового пиона приоткрываются, и из них вылетает прерывистый вздох, а щёки ангела вмиг окрашиваются приглушённым красным, словно кто–то рисовал на них воздушными фломастерами. Такое наивное, искренне удивлённое лицо маленького ангелочка, который цепляется пальцами за чёрную ткань платья на чужой спине. — Ан–ангел? Я–я? Голос дрожит, срывается на хрипы. Он не верит. Не верит в то, что кто–то может считать его – глупого, бесполезного, пустоголового, слабого идиота – прекрасным ангелом. Глаза цвета морской волны внимательно вглядываются в глаза напротив, ищут тень лжи на чужом лице. Но видят лишь неподдельную искренность, чистейшую правду, не скрытую, оголённую перед его, Рэя, взглядом. — Да. Ты самый прекрасный ангел. Такой потрясающий, внеземной. Прошу тебя, не плачь, Рэй. — Н–не буду, — голос всё ещё дрожит, но сейчас уже от смущения, накрывшего его с головой, поглотившего его израненную душу. — Обещаешь? — Да. На губах расцветает лёгкая, но такая искренняя улыбка. И ангел рядом тоже растягивает свои губы в робкой полуулыбке. И на этот раз она сверкает ярче, чем солнце и все звёзды вместе взятые, она не кажется теперь искусственной, приклеенной чьими–то грубыми руками. Теперь она настоящая. **** Её милый Рэй, её маленький ангел, её внеземной принц пропадает. Он тонет в бездне боли и страданий, пытается выплыть из океана ужаса и страха, но ему не дают. Его топят, с силой давят на голову, заставляя окунаться в холодную воду снова и снова, погружаться в беспокойные воды его собственного сознания. Его кидают на дно пропасти, прямо в когтистые лапы его худших кошмаров, заставляют скрыться за тонким зеркалом, покинуть её. И он не может сопротивляться. Он опускает руки, погружаясь всё глубже и глубже в воды бушующего океана, выдыхает оставшийся в лёгких кислород и закрывает глаза, напоследок умоляя его не трогать и не вредить той, кто дорог его сердцу. У Неизвестного другие глаза, другой голос, другой запах. Несмотря на то, что он и Рэй находятся в одном теле, у Неизвестного другое всё. Мятные глаза, раньше смотревшие с детским восторгом, счастьем или же удивлением, сейчас смотрят с насмешкой и чистейшим безумием, которое даже не пытается спрятаться в глубокой радужке. Голос, раньше лившийся словно мёд и заставляющий сердце взволнованно трепетать, а мозг отключаться, сейчас скачет с тональности на тональность и ежеминутно срывается на истерический смех. Тело, раньше отдававшее запахом цветов и чем–то сладким и морозным, похожим на фисташковое мороженое, сейчас пахнет чёрным кофе и женскими духами, которые противно въедаются в рецепторы, раздражают как само сознание, так и тело. Чёрный костюм заменил привычный сюртук глубокого цвета орхидеи, а цепочка на стоячем воротнике стала заменой элегантной синей розе. Он не Рэй. Он не упал прямиком с небес. Он не прекрасный ангел. Он – самый настоящий Демон. Он здесь, потому что выбрался из пучин самого Ада. Он не Рэй. Но он почему–то тоже кажется внеземным и по–своему прекрасным. Его очарование не в робких улыбках, не в неловких касаниях и не в тихом смехе, который Рэй так боялся показывать. Его очарование в жёстких взглядах, в грубой хватке, в кабэ–доне, который происходит каждый его визит, и в вечных словах об уже её бесполезности. Но если же она так бесполезна и неинтересна, почему этот демон продолжает приходить к ней в комнату? Почему соловьем поёт о собственной важности и силе? Почему заставляет смотреть только на него одного? Взгляд направлен прямо в глазок камеры, где приветливо мигает красная точка. Улыбка расцветает на искусанных от нервов губах, а веки прикрываются, добавляя к залёгшим синевой синякам под глазами тени от вееров тёмных ресниц. Спустя несколько секунд игры в гляделки в комнату врывается беловолосый вихрь. Рычание рвётся из горла Неизвестного, длинные пальцы впиваются в оголённую кожу чужих предплечий, а руки с силой толкают к одной из стен нежно–розового оттенка. Аквамариновые глаза горят безумным огнём, мечут молнии и высекают искры, и зрачок в них расширяется до невероятных размеров, когда Неизвестный делает глубокий вдох. — Ты…жалкая, пустоголовая идиотка! Как ты посмела?! Ты – всего лишь моя игрушка! Я могу вышвырнуть тебя в любой момент! Разве это так сложно понять?! Или ты ещё глупее, чем я думал?! Отвечай! Он тяжело дышит, с хрипами втягивая в себя воздух при каждом новом вдохе. Улыбка не сходит с искусанных губ, уставшие глаза всё так же полуприкрыты. Вспоминается недавний разговор о её запахе, о послушных игрушках и полной никчёмности Рэя. — Говорят, что, когда человек смотрит на то, что ему нравится, его зрачок расширяется. У тебя сейчас огромные зрачки, Сэран. Имя непривычно слетает с языка, но так надо. Он ведь не Рэй. Нельзя называть его им, нельзя урчать первую букву и мягко тянуть гласную. Сэран. Сэ-рррр-ан. Это имя хочется произносить иначе. Хочется прошипеть змеиную букву, протянуть первую гласную, зарычать на середине, а затем, так же протягивая оставшуюся гласную, закончить, произнеся четкую «н». — Это значит, что я тебе нравлюсь? Невинное похлопывание ресницами и яркая улыбка окончательно выводят из себя демона. Он рычит словно дикий зверь, вдавливает хрупкое тело в стену со всей силы и дышит быстро–быстро, заставляя собственные лёгкие чуть ли не гореть от такой порции кислорода. — Да как ты смеешь?! Ты… — Я хочу вернуть Рэя. Он не слабый. Он потрясающий. Так же как и ты. Но ты…не такой. Он давится своими же словами и удивлённо смотрит на печальный взгляд напротив. В мятных глазах мелькает странная искра, ранее насмешливое лицо искажается в гримасе ужасной боли, тело отступает на несколько шагов назад, а руки с силой вплетаются в волосы. И сердце вновь отказывается биться. Неизвестный выглядит так беспомощно, так потеряно. В нём не видно Рэя, нет. Но почему–то чувства к нему так же сильны. Руки ласково обвивают дрожащее в приступах боли тело, губы находят лицо, искривлённое гримасой мучения, и начинают покрывать быстрыми поцелуями болезненно румяные щёки, бледный лоб с испариной, аккуратный нос, прикрытые мятные глаза и даже залёгшие под ними мешки. — Эт–это ты? Рэй. Милый, внеземной Рэй. Этот взгляд испуганных глаз, это наивное выражение лица, этот мелодичный голос, дрожащий от смеси страха и боли, – это всё милый ангел, вернувшийся из глубокого океана боли и страданий, куда его загнали Сэран и Спасительница. — Да, Рэй. Сэран…он ушёл? — С–сэран никогда не уйдёт. Я…я…я…Сэран – настоящая личность. А…Рэй…Рэй был создан, чтобы Сэран стал сильнее…слабый Рэй…глупый Рэй…Сэран…вернётся…прошу тебя, уходи…не хочу тебе вредить…прошу… Капли слёз одна за другой быстро скатывались вниз по щекам, всхлипы прерывали и так сбивчивую речь, а эти невозможные глаза цвета аквамарина смотрели с такой болью, с такой печалью, что пропадало само желание жить. Милый ангел оказался лишь созданием демона? И пускай. Пускай. Рэй был внеземным, потрясающим, невероятным. Он светился, был самой яркой звездой на тёмно–синем небосводе. А значит и Сэран где–то глубоко внутри имеет это сияние. Нужно лишь его найти среди густых, тёмных джунглей и беспокойных вод его тягучей и чёрной души. **** Видеть, слышать, чувствовать эту женщину просто не хотелось. Она была отвратительна. Её лживая улыбка, лживое беспокойство в янтарных глазах, лживый смех и лживые эмоции – всё было отвратительно до цветных пятен перед глазами, до скрежета зубов. Белокурые волосы тяжёлыми кудрями спадали на хрупкую фигуру в чёрном элегантном платье, маска скрывала красивое лицо, и вместе всё это создавало по истине завораживающий, загадочный образ. Точнее, создавало бы. Если бы не знание о лживой натуре этой мистической красавицы. Руки чесались ударить это личико. Хотелось повалить «спасительницу» на холодный и жёсткий пол, выплеснуть на неё всё, что накопилось в душе: от её унижений Рэя до пыток, которым подвергся Сэран. Но нельзя. Нельзя, ведь об этом узнает её милый ангел. Он бы не хотел, чтобы применялось такое нелюбимое им насилие. Поэтому оставалось лишь стойко терпеть, щурить глаза и прятать сжатые в кулаки руки за спиной от пронзительного взгляда желтоватых глаз женщины. Плевать на оскорбления в свою сторону, плевать даже на оскорбления других членов R.F.A. Но терпеть оскорбления в сторону доброго, искреннего и по–настоящему светлого ангела было попросту невозможно. Так же невозможно, как и слушать её ложь в сторону Неизвестного. Эта дрянь ещё получит своё. **** Сэран был невероятным. Он совмещал в себе невинность и наивность Рэя и яркость эмоций и отчуждённость Неизвестного. Эта смесь таких разных сторон будоражила кровь, заставляла щёки гореть пунцовым румянцем, а сердце биться чаще, словно от тахикардии. Сэран робко улыбался, смотрел своими невероятно глубокими глазами и нежно целовал в губы, плавно переходя на щёки, нос, лоб. Его щёки покрывались ярким румянцем даже при малейших прикосновениях, тело подрагивало от захватывающих его чувств и эмоций, которые были ранее ему недоступны. Сэран был нежным ангелом и холодным демоном одновременно. Сэран просто был внеземным.