Come home

Ле Блан, дитя времени и тёмной магии, никогда не просила. Она изворачивалась, плела свои интриги, заставляя ход событий идти именно так, как ей и хотелось. Ле Блан была гордой и независимой, а потому до дрожи боялась потерять своё место. Их встречи со Свейном были редкими и спонтанными, а потому так горячо желанными. Это была лишь игра, развлечение, отнюдь не привязанность. Ле Блан легко могла сказать, что не чувствует по отношению к верховному полководцу Ноксуса ничего, кроме уважения. Это был достойный соперник, соратник и любовник. Свейн, гениальный стратег, путал её планы, мешал её путам заранее определять чужие замыслы и действия. Но он никогда не мог до конца победить ложь Ле Блан, неуловимой обманщицы, которая была гораздо старше и мудрее. Иногда самонадеянность и амбиции застилали её взор, она совершала ошибки, которые были слишком близки к фатальным, но тёмная магия своими вязкими путами подхватывала её, уберегая, помогая вновь оправиться и продолжить свой путь. Ле Блан никогда не просила, именно поэтому она молча глотала свои просьбы остаться, не идти в следующий бой. Но, казалось, Джерико был слишком проницателен, словно ему и не нужны были слова: он долго и недобро смотрел на неё, словно поражаясь той глупости, о которой она сейчас могла подумать. И Ле Блан бы никогда не смогла признаться в этом даже самой себе: она переживала за него. И Свейн знал это. Их встречи были приятными. Ле Блан всегда усмехалась, завидев воронов, которые знаменовали присутствие полководца где-то неподалёку. Сначала всегда следовал долгий зрительный контакт, словно противостояние, которое никогда ни к чему не проводило. А потом женщина кривила губы в мерзкой усмешке: — Джерико Свейн, верный пёс Ноксуса. Она была ехидной и ядовитой, неосознанно, ведомая своей вечно юной, капризной натурой, пыталась пробить его извечную броню, спокойствие, которое распространял стратег. Но он никогда не позволял победить ей даже в этом, парируя её ядовитые фразы. И поцелуи горчили от её обиды. Обиды на него и на себя, тяжёлой и тучной, заставляющей Ле Блан задыхаться, казаться более слабой и подавленной, подставлять шею и ключицы под его ненасытные поцелуи. Джерико Свейн был стратегом. Джерико Свейн был победителем. Но ему никогда не стоило забывать о том, что он играет с бледной женщиной, известной иллюзионисткой. Ставки были слишком высоки. Она копила обиду, выплёскивала её в укусах-поцелуях, искала свою победу в их безболезненных стычках. Свейн всегда думал о будущем, о том, что однажды это может стать открытым противостоянием, ценой которому была жизнь. Ле Блан была талантливой и амбициозной. Джерико никогда не забывал о том, как она достигла своего места: ужасающие истории о Железном призраке, склизкие слухи о её предательствах. Свейн знал, что нельзя доверять даже самому себе, бледной женщине — тем более. В любой момент она могла вонзить клинок ему в спину, ослеплённая жаждой власти и могущества, позабыв о своих непроизнесённых признаниях. Многие поговаривали о том, что Ле Блан уже давно не была собой. Уже столько веков она обманывала всех, притворяясь кем-то другим. Не обманула ли она и себя саму ненароком? Ле Блан стала заложницей своих амбиций, эфемерной, иллюзорной силой, которая стремительно похитила венец власти, получила свой незримый контроль над миром. Они заняли свои места благодаря своей силе воли, стремлению, которое превосходило любые препятствия. Они получили свой трон, к которому в нагрузку шла куча шрамов и ответственность, что тугой петлёй грозила в любой момент затянуться вокруг шеи. А потому их встречи были избавлением. Ле Блан скидывала свою многолетнюю броню, становилась чем-то похожим на свою изначальную сущность: сконфуженной, запутавшейся, но всё такой же ядовитой и циничной. Шрамы её кровоточили, да и сама бледная женщина была расколотой, неполной. И пустоту известной иллюзионистки было нельзя чем-то заполнить — это были издержки времени, плата за отравляющий источник магии и власти. Руки её были холодны, а её прикосновения иногда были аккуратными, в них скользило что-то похожее на нежность. В эти моменты лицо её преображалось, в аккуратных чертах скользило беспокойство, размышления о собственных поступках, меняющих нить мироздания. Тогда Джерико чувствовал, как жалость появлялась в его сердце, но он быстро подавлял эту эмоцию, потому как не мог позволить себе быть одураченным бледной женщиной. Годы шли, но они так же шли по жизни вместе. Борьба, редкое сотрудничество, интриги, предательства. И однажды Свейн с тяжёлой ухмылкой признался самому себе: его проклятье — любить её до самого конца. И она, словно зная о его обещании, всегда возвращалась. Возвращалась в их пустынные небеса, страну забытых улыбок и шаткого доверия. Возвращалась, зная, что этому придёт конец. Возвращалась, чтобы однажды услышать, что он нашёл себе иное пристанище.