Твоим эхом разрушать пустоту

      Руки трясутся, словно я только что принял несколько запрещённых таблеток. Да уж, узнай кто-то, что наследник могучей империи стоит и совсем не понимает, что ему сейчас делать, можно было посмеяться бы от души над тем, какое я всё-таки посмешище. Во рту пересохло, а глаза ещё не до конца привыкли к темноте комнаты, в которой мы находимся. Каждый вдох даётся тяжело, будто лёгкие забыли свою главную функцию.       Девушка в моих руках дрожит, задерживает дыхание, словно боится, что её тихие и кроткие вздохи смогут выдать наше местоположение. Они и так знают, где мы. Они сами привезли нас сюда.       Убираю одну руку с её талии, чтобы пропустить волосы сквозь пальцы, но тут же жалею об этом. Волосы сальные, и всё равно будут ниспадать мне на глаза, каким бы образом я сейчас не пытался убрать их назад. Возвращаю руку, с ещё большей силой прижимая к себе девушку, чьё тело трясётся. Не вижу её лица, но, думаю, что она плачет. Предпринимает хрупкие попытки сдерживать всхлипы, всё из-за того же страха быть обнаруженной.       Мне хочется успокоить её, пообещать, что совсем скоро она сможет увидеть сестру, маму, друзей. Снова сможет быть всем недовольной и кричать на каждого, кто посмеет не так посмотреть в её сторону. Какая-то извращённая и израненная часть меня даже хочет сказать, что она сможет увидеть любимого. И как только эта мысль проносится в голове, я обхватываю её сильнее. Но девушка, кажется, даже не замечает этого, бормочет что-то сама себе.       Сейчас совершенно ничего не слышно, кроме самой Хазан. Бесполезно даже предпринимать попытки сбежать. Я пытался несколько раз, когда оставался один. И её просил пробовать тоже. Словно хрупкая девушка могла разрушить вокруг нас стены и пустоту, царившую среди них. Думаю, что после наших неудачных побегов за дверью теперь стоит пара-тройка молчаливых охранников, которые в любой момент будут готовы напомнить нам, что выхода у нас нет. И не будет в ближайшем времени.       Снаружи слышны голоса. Мне даже не верится и кажется, словно это галлюцинации, и мой мозг выдаёт желаемое за действительное. Эти голоса прокуренные, грубые. Конечно, я их не узнаю. Не думаю, что вообще когда-либо пересекался с их владельцами. С теми, кто их нанял — да, а вот эти ребята появились в моей жизни впервые. Голоса то приближаются, то снова доносятся издалека. Складывается ощущение, что охранники словно специально подходят к нашей двери, а потом снова делают несколько шагов назад, показывая, что отсюда всё-таки есть выход. И жизнь там, снаружи, не остановилась. Разобрать их разговоры невозможно, так что сказать, планируют они нашу смерть или просто обсуждают утренние новости — нельзя.       Новости. Я так долго не слышал ничего, кроме голоса одной девушки, что мне даже кажется, словно мы провели с ней тут, в этой комнате, всю жизнь. Хотел бы я познакомиться с ней при таких обстоятельствах, когда мы оба оказались в заложниках, но нет. У нас была другая — сложная и запутанная история. Интересно, что сейчас происходит в мире? Новая война? Может, мой отец совсем не планирует выходить на контакт с похитителем, продолжая заключать новые, очень выгодные для фирмы контракты? Оправилась ли сестра после смерти матери или всё ещё медленно, но верно сходит с ума? Если честно, я давно говорил, что Селин нужна помощь. Но никто и не думал меня слушать.       Всхлип всё-таки вырывается из груди девушки, и она тут же разворачивается, пытаясь спрятать лицо у меня на груди. Нежно поглаживаю её по спине, перебирая волосы так медленно и успокаивающе, как это только возможно. Касаюсь подбородка, пытаясь заставить посмотреть на меня, но девушка ещё больше съёживается и с новым рвением пытается найти спасение в моём костюме.       Она больше не сдерживается. Дыхание рваное, словно Хазан только что устроила марафон и пробежала несколько тысяч километров. Всё тело дрожит, но она больше не боится, что сюда кто-нибудь зайдёт. Думаю, она даже хочет, чтобы они сделали это. Появится новая возможность попробовать пробежать мимо них, новая возможность отпустить едкий комментарий, за который мы потом лишимся еды. Интересно, что происходит у неё в голове?       Нас отвлекает звук. Снаружи кто-то решил открыть маленькое окошко нашей комнаты. Теперь мы знаем, что сейчас день, ночью они не решаются на такое. Комната заполняется табачным дымом и смехом людей, которые сидят за дверью. Оказывается, эти безмолвные маньяки не такие уж и безмолвные.       Боюсь пошевелиться и спугнуть девушку. Не знаю, чего мне не хочется больше: отпускать её из своих объятий или видеть, что ей становится ещё страшнее?       — Эй, кормить вы нас теперь тоже не собираетесь? — кричу я, надеясь, что смогу перебить их гогот, но, конечно, ничего не выходит.       — Ты в порядке? — тихо спрашивает Хазан, наконец-то поднимая на меня взгляд.       В глазах девушки отчаяние, которое смешивается с холодной решимостью. В карих омутах застыл лёд, способный раздавить своей толщей сразу несколько вражеских войск.       — Конечно, я в порядке, — отвечаю я, нехотя выпуская её из объятий и присаживаясь на пол. Все эти долгие дни кроватью мне служит бетонный пол, в то время как Хазан спит на моей куртке, уверяя меня, что ей хватает и этого. Ночью особенно тяжело. Просыпаешься от любого шороха, надеясь, что тебя наконец-то выпустят или в страхе от того, что они снова придут сюда поизмываться над кем-то из нас на глазах у другого.       Хазан садится рядом и молча берёт меня за руку, долго её рассматривая. Она постоянно так делает, словно на моей ладони написана причина, по которой мы оказались в этой проклятой комнате. Мне кажется, что Хазан действительно способна читать меня как открытую книгу, держа в холодных руках мою ладонь, поэтому мне хочется отнять руку и спрятать в кармане брюк, но, конечно, я этого не делаю.       — Горячая, — шепчет Хазан, прикладывая ладонь к своему лицу, пытаясь согреться, — не то, что у меня, — добавляет она чуть громче и улыбается.       — Наверное, в прошлой жизни я был обогревателем, — шучу я, — или съел парочку в этой.       Хазан смеётся, словно шутка и в самом деле оказывается такой уж смешной. На ней свободная футболка яркого фиолетового оттенка, распущенные волосы делают её ещё более привлекательной. Первое время я даже не мог поверить, что они настоящие. Тёмно-синие штаны, казалось, были ей велики, настолько, что даже ремень не спасал положение.       — Как ты думаешь, долго мы ещё тут пробудем? — тихо говорит Хазан, словно страх быть обнаруженной снова завладел ей.       — Лет двадцать. Возможно, через полгода ты сделаешь из своих волос удавку, а потом набросишь её на мою шею, чтобы не умереть с голоду, — криво улыбаясь, надеясь, что Хазан посмеётся и над этим, но девушка остаётся серьёзной.       — Говоришь так, будто уверен, что ты вкусный. Не удивлюсь, если отравлюсь, полакомившись таким деликатесом, — язвительно бросает она, возвращая мою руку.       В комнате снова наступает тишина. Благодаря окну и слабому свету, пробивавшемуся сквозь него, глаза немного привыкают. Я лучше различаю всё, что находится вокруг. Комната маленькая. Кажется, что туалет в моей квартире больше, но жаловаться сейчас не приходится. На стенах плакаты на других языках и ни единого слова на турецком. Складывалось ощущение, что похитители могли увезти нас куда угодно: хоть в Канаду, хоть в Пакистан.       — Может, в туалет нас выпустите? — снова кричу я, но тщетно. Без приказа что-либо сделать эти парни и пальцем не пошевелят.       Хазан отворачивается, снова задерживает дыхание, словно это поможет ей выйти отсюда или хотя бы стать невидимой.       — Не так я представляла себе новую работу матери, — наконец-то вздыхает она. — Интересно, госпожа Фазилет вообще заметила, что старшая дочь пропала? — вопрос Хазан не требует ответа. Девушка погружается в свои мысли и разговаривает сама с собой.       При упоминании Фазилет я вздрагиваю, словно только что увидел кошмар. Пожалуй, мать Хазан как раз-таки и была кошмаром, сметающим на своём пути всё, что попадалось. Не знаю, как отец вообще дал ей работу или что ей пришлось сделать, чтобы получить её.       Мне сразу не понравилась наша новая домработница. Казалось, что она сразу возомнила себя хозяйкой дома, а всех его обитателей отправила в утиль, словно их там и не было вовсе. Фазилет была самой странной женщиной, которую мне приходилось встречать, сначала я даже не поверил, что Хазан — её родная дочь. Разве может человек быть так не похож на своего родителя?       Моё тело напрягается, когда я слышу тяжёлые шаги за дверью. Мысли моментально испаряются, оставляя после себя готовность сражаться и защищать девушку, сидящую рядом со мной. Смех охранников стихает, а замок на двери щёлкает. Я разворачиваю Хазан к себе и быстро произношу первое, что приходит на ум:       — Ты должна бежать, Хазан. Бежать и не оглядываться, сразу, как только я дам тебе эту возможность.       — Нет, — в глазах упрямство, — я не оставлю тебя здесь, ни сейчас, ни когда-либо.       — Ты должна бежать, — твёрдо повторяю я, сжимая её руку в своей, — это единственный выход, Хазан. Им нужен я. Мне не выбраться.       По щёкам девушки текут слёзы, когда моя рука перестаёт сжимать её руку. Дверь отворяется, и мы наконец-то видим его.