Быть женой Зодчего

Быть женой часового архитектора непросто. Я не жалуюсь: вообще не люблю жаловаться и считаю это бессмысленным занятием, ибо всегда найдется тот, кому в сотни раз труднее. Через тернии к звездам, как говорится. Быть женой Миракла — значит кормить людей леденцами и плюшками в своей кондитерской. Они будут восхищаться: «Как же это вкусно!», «Клянусь личным временем, качество этих круассанов не уступает французской выпечке». Но клиенты понятия не имеют, что ты не вкладывает ни грамма души в свои десерты, пока муж, может, гибнет. Ты месишь тесто, грубо вонзая обгрызенные от волнения ногти в нежную белесую субстанцию. Ты готовишь чаролад — не вручную, как полагается, а с часодейной уловкой, по-фейски, лишь эферя ровные слои из шоколада. Все потому, что нет времени поступить иначе. Клиенты безлики, а муж — это муж, родной человек. Я готова потратить все свое свободное время на родню, но не на незнакомца. Эгоистично? Да. Впрочем, такова наша природа. Быть женой Зодчего — значит, жить как на пороховой бочке. Никогда не знаешь, что случится в следующий момент: придут ли гости, добрые друзья. Принесут много интересных подарков для Тома и Феликса: летающих механических жуков, музыкальные шкатулки с длиннейшими часолентами, мини-клокеров, которые могут записать маленькое сообщение. А, может быть, муж ворвется в дом с коротким и громким «Срочно переезжаем». Ведь быть женой Зодчего — значит иметь много друзей, а еще больше — врагов. Нам постоянно поступают угрозы, порой, даже в самых грубых формах. Однажды даже витрина кондитерской пострадала от каменного послания некого недоброжелателя. Моего мужа не любят, особенно полудухи. Ведь он спасал жизни, портя их планы. Фалькору Ляхтичу он в свое время много «вреда» причинил. Быть его женой и быть женой военного — одно и то же. Один момент — и ты готова бросить даже дело всей твоей жизни для того, чтобы словно супруга декабриста последовать за ним в неведанную даль и неведанное время. Мы нечасто переезжали, так как Миракл соблюдает строгую конфиденциальность при общении со своими просителями. Он делает невообразимое количество временных петель, мотаясь из настоящего в будущее и прошлое, и обратно, чтобы запутать врагов. Наносит грим, пьет часовые зелья, меняя голос. Но слава о нем не утихает — слишком хороший специалист мой благоверный. Да и многие его товарищи, ученики знают наш адрес, что небезопасно. Поэтому, быть его половиной также означает, что ваше родовое гнездо похоже на бункер. Правда, умело замаскированный. Так что, бункер вполне уютный. Невообразимое количество паролей на каждом ящике, потайные ходы для побега, комплекты с противогазами, огнеупорными одеялами, походные рюкзаки, оружие в горшках с фикусами — и это лишь малая часть того, что у нас припрятано. А также это инструктаж, каждый вечер. Словно мантра: «Если я не предупредил о приходе через часолист или браслет, то это повод насторожиться. Следует обратить внимание, сколько я отсутствую — они вполне могут скопировать с меня двойника…». Мой муж — не псих. Но повторяет это, как заведенный. А иногда вскакивает с постели темными ночами, беззвучно кричит, вытирает холодный пот и ложиться обратно. Его мучают кошмары. И мучает то, что кошмары были не в прошлом. Кошмары живут с нами, словно соседи. И вполне однажды могут попроситься в гости. Также жить с моим мужем — быть всегда как на войне. Она живет в памяти каждого человека, ведь я и сама лет четырнадцать назад прошла через войну духов, лютов, фей и часовщиков. Но Миракл — человек, в котором война живет каждый день, двадцать четыре часа в сутки. Всегда строгий распорядок дня, переодевание за считанные минуты, трубка и махорка, которые он прячет по карманам своих пиджаков. Даже удивляюсь, как мой франт так ловко надевает свое повседневное «обмундирование», но выглядит как денди, не меньше. Быть женой зодчего — значит иметь спонтанный секс. Иногда нежный, долгий. Тянущийся как патока, потому что он хочет напомнить мне, как мы близки. Боится, что мне не хватает нежности, страсти. Но я привыкла — даже одно прикосновение его вечно холодных огрубевших пальцев меня будоражит как в первый раз. И мне этого хватает. Но я все же принимаю его дары. Жмусь к нему, как котенок, целую напряженную спину, испещренную шрамами. Целую мелкий, розовый — от осколка на Часовой. Потом крупный, почти через всю спину — от времмы восточного часовщика-смертника. Где-то есть следы от пуль, ожоги. Среди них потерялось его родимое серое пятнышко под лопаткой и мелкие созвездия родинок. Потом насаживаюсь на него и двигаюсь вверх-вниз, всегда нежно обнимая. И никогда не прошу быть быстрее, потому что я ценю это время. Но иногда наше соитие бывает диким, болезненным, как глоток воды после трехдневных скитаний по пустыне. Он набрасывается на меня, оголодавший, немного грубый. В его глазах появляется что-то животное. Но я никогда не корю его за эти порывы, потому что внутри я такая же голодная и злая. И каждая царапина, каждый синяк и засос — это напоминание нашей любви. Правда потом он все же корит себя за несдержанность. Мажет мне любовные укусы мазями и просит, чтобы я отомстила ему сполна. В такие моменты он похож на неопытного мальчишку, шкодливого и жалостливого. И этому Мираклу я даю не меньше любви, чем нежному опытному часодею. Нередко половой акт у нас тихий, ведь с нами живут дети. Мы научились понимать друг-друга с полувзгляда, поэтому ему стоит всего лишь задержать свои серые «грозовые» глаза на моем фартуке, задержать мою руку, когда я беру солонку, чтобы я все поняла. Иногда Феликс чувствует, что что-то назревает, ведь все дети обладают куда большей интуицией, чем мы, взрослые. Но ему не хватает опыта, чтобы разгадать родительский шифр. А иногда это отсутствие какой-либо близости вообще. Ведь нередко он прибывает домой уставшим и вялым. Тогда он смертельно бледен. И я вообще боюсь к нему прикасаться, будто он развалится как старый проржавевший механизм. Но в его глазах даже в такие моменты я читаю что-то вроде восхищения. Я чувствую нашу связь, хоть не имею права дотронуться до него. Но жена зодчего видит не только затянувшиеся раны и ночные триггеры. Я с ужасом вспоминаю его окровавленный рот, когда он выворачивал легкие во время лихорадки. Помню все его треморы после командировок на восточную сторону. Памятую о обожженных кислотой пальцах, загноившейся ране, паразитах после грязной воды. Помню, как он прятал конфеты и хлеб под подушкой после двух недель голода. Иногда под подушкой были не только продукты. Нож, револьвер. Отучился только спустя месяцы. Иногда хочется хоть как-то помочь ему, но я не психолог. А чужим он никогда не позволит копаться в его чувствах и переживаниях. Даже мне он не говорит всего — волнуется, что и мне передастся его нервозность. Но бывает так, что он не может молчать и говорит: долго, срываясь на хрип. Иногда плачет. Особенно по детям. К умершим детям он привыкнуть до сих пор не может. Благо у него есть и другая личина — светская, праздничная, важная. Такая, которую заглатывают Радосвет, Зодчий круг (кроме Нортона — с ним у них особенно доверительные, братские я бы сказала, отношения), словом, все. Веселость, бренди, карты — напоминают ему о молодости, когда он реконструировал житейские клубки. Но это временная мера, потому, что война, чужая боль и насилие продолжают жить в нем. Поэтому, зарывшись под простыни, он глухо воет в матрас. Быть женой зодчего — значит жить с его тараканами. Дикими, но любимыми. И принимать их так, как даже он не может принять. Быть женой Миракла, значит быть Мираклом. Быть той его частью, которая не дает согнуться, сломаться окончательно. Быть его стержнем. Но, надо сказать, на моем муже лежит такая же обязанность. Я — защитник Миракла. А он — мой, Феликса и Тома. Этот дом, каждый предмет, каждая дощечка — его заслуга. То, что Феликс и Том получают лучшее образование — его заслуга. То, что на первом этаже моя кондитерская — его рук дело. И моих, конечно. Но прежде его. Быть женой Зодчего — жить так, как никто не живет. Но внутренне понимать, что на самом деле... Имя нам легион.