Семья

      Дейзи, отойдя от знакомства со своими родителями, проанализировав всё, полностью осознала, что, несмотря на трепет встречи, ничего близкого к той любви, о которой ей приходилось слышать, она не почувствовала. Может быть, виновато то, что времени у них было настолько ничтожно мало, от чего хотелось затопать ногами, словно маленький ребенок, а может виновато то, что вся эта «семья» была лишь иллюзией, которая рухнула почти сразу при появлении первых серьезных проблем. Столько лет поисков, утраченных надежд и разочарований в итоге нашли своё логическое завершение, но от чего на душе легче не становилось. Правда бывает пугающей, Джонсон знала это, но реальность ещё хуже. И она правда не знала, захотелось бы ей этой встречи, если б знала финал.       Дейзи, сидя ночью в своей комнате, поджимала колени к груди, будто бы эта поза могла спасти от выжигающей огромную дыру в сердце боли. Ей почему-то казалось это неправильно. Каждый, кто оказывается в приюте, мечтает встретиться с родителями, провести хотя бы пару минут вместе. У неё была такая возможность, у неё были часы, дни, когда она могла быть с ними, почувствовать их любовь, понять, что всегда была желанной. У неё было всё, о чем мечтают тысячи детей, но почему она не рада? Почему нет бабочек и счастья? Откуда взялась вся эта боль, этот сгусток, сидящий глубоко внутри, откуда даже опытный хирург не сможет вырезать.       Она должна быть рада. У неё был этот шанс, счастливый билет для всех одиноких детей. Но вот ещё одна жестокая грань реальности: иногда лучше быть в неведении.       Тихий стук в дверь звучит слишком громко после часовой тишины. Дейзи садится на кровати, сглатывает и загоняет переживания глубоко внутрь, как её учила Мэй, чтобы абстрагироваться от всего на задании. Это не задание, конечно, но это хуже. Ей нужно время — может быть, очень много — чтобы снова жить нормально, отпустить всё это, а пока у неё есть уроки Мэй и пара стен, которые она успела возвести вокруг себя.       — Входите, — Джонсон немного хрипит, отчего ей приходится прокашляться в кулак, чтобы вернуть нормальное звучание голоса. Агент вспоминает о возможных тренировках вечером, про которые она могла забыть, срочных дел или запланированных миссиях, но не было ничего, почему к ней могли прийти.       — Привет, — Фил появляется на пороге неожиданно. Конечно, она предполагала, рано или поздно Коулсон зайдёт к ней, спросит о её самочувствии, может быть, даже попытается узнать что-то о том, что происходило, пока она отсутствовала, но Дейзи точно не ожидала его сегодня. Обычно он мог зайти в выходные, похвалить и уйти, но не в середине недели.       — Привет, что-то случилось?       Ей самой смешно, потому что случилось и, наверно, слишком многое, даже в их понимании слова «слишком». У неё силы, она нашла родителей, потеряла их, чуть не предала людей, которые верят в неё, по вине балагана, устроенного собственной матерью, Коулсон потерял руку. Случилось, определённо.       — Подумал, что тебе хочется поговорить. Даже если и не хочется, то, полагаю, тебе это нужно.       Дейзи почти хочет сказать, что всё хорошо, нет ничего, о чём стоит волноваться, а после смотрит на Фила, который закрывает рукой дверь, проходит в глубь комнаты, садится на кровать, напротив её самой, и вся уверенность трещит по швам. Джонсон выдыхает, закрывает лицо руками, ещё доли секунд пытаясь бороться со всем, и с треском проигрывает. Маска спадает, а на Филиппа смотрят полные боли глаза.       — Что такое? — голос Коулсона мягок и добр, почти что по-отцовски наполнен заботой. Ему не безразлично то, что происходит со Скай — Дейзи, черт — он не хочет снова отдаляться от неё, особенно сейчас.       — С самого детства я хотела найти их, — ей не нужно уточнять о ком идет речь. — Это мечта любого ребенка в приюте — познакомиться с родителями, посмотреть в их лица, узнать ответ на главный вопрос: «Почему?». И я смогла, даже узнала, что я всегда была желанной, меня любили, так почему я не чувствую, что рада всему этому? Мне сейчас могли бы позавидовать тысячи детей, я же должна…       Кажется, каждое слово выбивает воздух всё сильнее и сильнее, а в глазах появляется нечто давно исчезнувшее — потерянность.       — Ты никому ничего не должна, — серьезно проговаривает Фил, касаясь своей руки сложенных на коленях рук Джонсон, чтобы показать и физически, что она не одна, её понимают и поддерживают. — Твой случай едва ли можно назвать обычным, такое труднее принять. Это нормально, что ты не чувствуешь той же реакции, о которой тебе говорили.       Дейзи смотрит на Коулсона, а внутри впервые с момента — кто вообще знает, когда это началось, — появляется чувство правильности. Внутри ещё слишком много боли, новых ран, открывшихся старых, которым нужно время, чтобы затянуться, но она чувствует, что больше нет ощущения будто бы она — компьютерный код с ошибкой, ведь её чувства другие.       — Иди сюда, — Филипп поднимает правую руку, чтобы подарить Скай — да что б его! — объятия, в которых она нуждается не меньше, чем в словах.       Дейзи крепко обнимает Фила, утыкается носом куда-то в шею, будто бы там можно спрятаться от проблем. Дейзи позволяет себе снять абсолютно все маски, пока его теплая рука доказывает то, что это всё нормально.

***

      Мир рухнул подобно карточному домику, свалился к её ногам, оставив после себя лишь обломки и тьму, которой нет ни начала, ни конца. Сейчас, когда огонь от разрушений стих, остался только полупрозрачный дым и еле слышимое потрескивание в каких-то отдаленных частях души, ей кажется, что она абсолютно одна. И ей отчего-то страшно, словно ей четыре, а проблем серьёзнее, чем монстр под кроватью, она не встречала. Но вот ей вовсе не четыре, а монстры под кровать, после всего, что ей пришлось пережить, уже кажутся друзьями.       Это её вина. Она должна была умереть в холодном космосе рядом с Улием, с существом, который заставил её биться против друзей. Она, не Линкольн. Это Дейзи сейчас должна быть мертва физически — морально она мертва и так, — её должны оплакивать, ведь это было судьбой Джонсон, она видела. Дейзи не сможет жить с этой кровью на руках, потому что Линкольн человек, которого она любила, а теперь он мертв. Его кровь, как кандалы, благодаря которым она заточена в этой темноте.       Это невыносимо. Она не справится.       Джонсон плачет в своей комнате весь первый вечер. Она не кричит, не шлёт всех к черту, не сотрясает стены базы способностями. Дейзи просто лежит, обняв подушку, которая как верный часовой хранит его запах, мелко дрожит и просит кого-нибудь о чуде. Она, конечно, знает, что не будет никакого чудо — они же не в сказке — и, словно по волшебству, Линкольн не выжил, но столкнуться с реальностью снова оказывается слишком сложно.       На второй день слёз уже нет. Дейзи выходит из комнаты, перед этим даже принимает душ, немного красится, капает в глаза, чтобы скрыть красноту, но никого этим не обманешь, как минимум, тут. Каждому знакома на вкус горечь потери. Она просто делает то, что просят, не задаёт вопросы, не общается с кем-либо, только если спросят, а на идиотский вопрос про самочувствие, кидает лишь дежурное: «Нормально».       Ложь.       Дейзи лжёт всем — и в первую очередь себе — на протяжении недели, пытаясь делать вид, что все хорошо, она правда в порядке, готова работать и вовсе не теряла любимого неделю назад. Джонсон плачет ночами — очень тихо, чтобы кто-то заметил, — и просыпается под утро в панике, потому что видеть раз за разом смерть Линкольна нереально. В голове нет ничего, кроме одно: виновата виновата виновата.       Это все сказывается на Дейзи. Она становится еще более рассеянной, из рук валятся вещи — в частности кружки, — а один раз чуть не падает сама, пока спускалась из кабинета Коулсона в гостиную. С каждым днём на базе становится тяжелее. Начинает казаться, будто бы Джонсон зверь, загнанный в клетку, никак иначе. Эта база пропитана счастливыми воспоминаниями: их смехом, их улыбками, их поцелуями, их тренировками, их страстью. Всё это было их, а теперь от этого осталась только она.       Дейзи сидела в гостиной, а часы давно уже показывали за полночь, но её это вовсе не волновало. Кофе приятно грел пальцы, напоминая о реальности, пока сама нелюдь была глубоко в мыслях. Ей надо бежать отсюда, потому что ещё маленько, и она сойдет с ума, позволит грузу прошлого раздавить её, сломать те небольшие остатки, которые нашли под завалами, называемые сердцем. Джонсон знает, что никто добровольно её не отпустит, но никто не сможет ей помешать уйти, если никто не будет знать.       Все до боли логично и просто. Бежать. Именно это всю жизнь Дейзи и делала. Так почему бы не использовать старую тактику? Почему бы не подарить себе мнимую иллюзию освобождения?       — Ты должна перестать себя винить, — голос Мелинды раздаётся откуда-то сзади, отчего Дейзи дергается, чуть не проливая на себя кофе.       Ей хочется сказать: «Я и не виню», — но это будет ложь, на которую Мэй не купится, уж слишком хорошо она знает и саму Джонсон, и эту ложь. Именно поэтому Дейзи молчит, абсолютно потеряв все свои аргументы перед Мелиндой.       — Он сам сделал выбор. То, что ты обвиняешь себя в том, где нет твоей вины, не вернёт его, — она давит на самое больное, козырь, что есть в рукаве. — Дейзи, он бы не хотел этого.       — Это должна была быть я, — шепчет Джонсон, поставив кружку на стол, а после повернувшись к Мэй. — Я видела будущее, в том квинджете должна была умереть я, а не он.       Она не скрывает всю степень того, насколько она сломана. Сейчас, в темноте ночи и приглушенных ламп гостиной, она открыта, спокойно показывает трещины, разошедшиеся по ней, как по фарфоровой кукле.       — Дейзи, ты сама говорила, что видела только эмблему Щ.И.Т.а и крест, но ты не видела кто. В этом нет твоей вины.       — Он оттолкнул меня своей силой. Эт…       Голос срывается, буквы переходят в еле различимый шёпот, а на глазах снова встают слезы, которые Дейзи пытается убрать, чтобы не упасть в глаза Мэй еще сильнее. Джонсон не может больше контролировать себя, все идет крахом, размывается, уносится ветром. Она плачет, сидя на стуле, медленно и бесповоротно ломаясь, слушая как молотком разбивают её сердце.       Мэй подходит к ней впервые с начала их разговора, а после, ничего не говоря — даже забыв про то, что ненавидит объятия и нарушения личных границ, — обнимает Дейзи, крепко, поглаживая по спине, разделяя с ней эту боль, эти слезы, это горе. Она тихо шепчет о том, что ни в чём нет её вины, что он бы этого не хотел, и надо жить дальше. Мэй остается с ней до самого последнего всхлипа, до самой последней слезы. Ей нужно было это освобождение, эта поддержка, нужный человек рядом, который поймёт и найдёт те фразы, что помогут.

***

      У Дейзи уходит несколько лет, месяцы скитаний отдельно, чтобы понять почему тогда, далеко в прошлом, она не почувствовала ничего — ни трепета, ни радости, — к биологическим родителям. Все просто: у неё уже были родители. Самые лучшие.