На огненной колеснице

Валялкин не любил весну. Особенно раннюю, когда мерзко и слякотно, когда русалки охотятся за суженными и болотники выходят из спячки. Но эта весна была сухая. Настолько сухая и душная, что он задыхался под этим куполом, выбегал на улицу в поисках воздуха, свежего, как раньше. Но находил лишь унылую гору снега на куполе и такие же грустные пейзажи острова. Остров от спячки не отошел. Привыкший к таким серым будням, он и не думал просыпаться. Он лежал на спине на твердом матрасе. Рядом лежала Гермиона с книгой в руках. В ее комнате дышалось легче, хоть и спирало легкие от другого. Девушка бегала глазами по строчками с привычным остеревнением, будто вот-вот у нее заберут эту книгу, когда она на самом интересном месте. Ванька любил смотреть, как она покусывает губу и дергает ногой во время чтения. По вечерам, когда было принято выключать свет, она клала книгу на одну из стопок томов в комнате (о которые Валялкин постоянно спотыкался) и увлеченно с горящими в темноте и при свечах глазами рассказывала о том, что прочитала. Он слушал молча, лишь потому, что других тем у них не было и оставалось только слушать её монологи ночи напролет. Но ему нравилось — было спокойно и познавательно. Одним вечером он слушал об астрономии, в другой — о древних магических тюрьмах, а иногда Гермиона рассказывала о маглах. «Лопухоидах», — поправлял он, и она стукала его по ноге. Он мог поддержать диалог о немагах, но все воспоминания которые остались после них, были не самыми приятными. Ванька помнил отца, помнил намного более ярко, чем хотелось бы. Почти не помнил мать и одноклассников. Тибидохс будто стер их из памяти и только отца и оставил. Того, благодаря кому он сюда и попал. Грейнджер не знала ни об отце, не о проклятии, которое его постигло. Обычно говорила она, а он думал. Сейчас только шорох страниц и её тихое сопение были слышны в комнате. Гермиона простудилась. Ванька укрыл её одеялом и приткнулся рядом, упираясь головой ей в живот. От книги пахло древностью, а от Гермионы — корицей. Эти ароматы преследовали его повсюду. — Время ужина, — шепнул он. Гермиона кивнула. — Тебе принести чего-нибудь? — Если разрешат, — ответила она, тоже шёпотом. Гроттерша бы разрешила, хотя никому нельзя было выносить еду из зала. Но Гроттерша не зверь, и она изменилась, подобрела рядом с Поттером. — Принести тебе чего-нибудь особенного? — спросил он, сползая с кровати. Гермиона ухмыльнулась. — Например, картошки с огурцами? — Он пожал плечами. — Могу достать шоколада. Она оторвала взгляд от книги и покачала головой. — И горячего чая… — Она втянула воздух забитым носом. — Только если разрешат. Ванька кивнул. Конечно разрешат. Он поправил футболку и заправил край в джинсы. Прошел мимо комнаты с Черными шторами, где уже долгое время жила только Гробыня. Таня переехала в соседнюю. К «шрамоголовому», как выражалась Склепова. Комната была закрыта. Ванька почесал затылок и подумал, пошла ли хозяйка на ужин. Хозяйка пошла на ужин и сидела за столом темных, дожевывая морковку. Морковка горчила, и девушка морщилась. Ванька обернулся к ней, когда присел за стол светлых рядом с Кузей Тузиковым. Она смотрела на морковку, а потом резко посмотрела на него в ответ и тут же отвернулась. Ванька сжал губы. Гробыня встала, отнесла тарелку к преподавательскому столу, откуда посуду забирали на помывку дежурные старшекурсники. Ванька проследил за ней, засовывая в рот огурец. Девушка подошла к Гроттер, сидевшей в углу зала на полу в обнимку с курткой. Она раскраснелась, и на щеках появился румянец. Валялкин отвернулся, сгреб в тарелку картошку, морковку и нарезанную тонкими кусочками колбасу, которую на стол ставили крайне редко. Кузя удивленно поднял брови, и Ванька приложил палец к губам. Сверкнула искра, и тарелка пропала. — О! Не прикидывайся, что мы не видели этого! — крикнула Таня, и все обернулись к нему. Ванька состроил умоляющую рожу. Девушка пригрозила ему кулаком. Валялкин подошел к ней и Склеповой, не выпуская невидимую тарелку из рук. — Гермиона заболела, — сказал он тихо, но точно видел, как Склепова закатила глаза. Таня понимающе закатила глаза. — Да! Я понимаю! Но на, — она кинула ему куртку на тарелку, — отнеси в мою комнату! А еду я заберу! — она сделала вид, что берет из другой руки тарелку и подмигнула ему. — Клоуны, — шикнула Гробыня. Таня пихнула её. Валялкин послал ей воздушный поцелуй и пошел к выходу. Девочки зашептались у него за спиной. — То есть, когда я просила стащить картошечки в комнату, ты мне не разрешила! — Ты хотела посмотреть тот старый скачанный на зудильник фильм, Склеп… — Заткнись. Валялкин поежился и покинул Зал Двух стихий.

***

5 месяцев назад. Валялкин поцеловал Гермиону в щеку, прикусил себе язык и выполз из-под одеяла. Девушка спала, обхватив подушку ногами. Он быстро оделся и вытащил из тумбочки сверток бумаги. Тот был уже помят, потому что Ванька таскал его с собой везде и засовывал в задний карман, прикрывая футболкой. Так же он сделал и сейчас, сверток покоился у него в кармане джинсов, и он шел по коридору в смутных сомнениях. В комнате с черными шторами было темно. Гроттерши как обычно не было, она точно развлекалась где-то с Поттером, но Гробыня лежала на кровати с открытыми глазами и перебирала в руках одеяло. Стояла глубокая ночь, даже дело близилось к утру и девушка так и не сомкнула глаз — то подушка неудобная, то гробик слишком узкий, то что-то страшно визжит снаружи. Да и Гроттерша пропала, а Гробка привыкла к ее сопению и бормотанию во сне. Она лежала, когда в дверь постучали, тихо, почти ногтями поскребли. Гробыня очнулась, помотала головой потерла глаза и встала. — Кого там нелёгкая принесла? Вы что, совсем сдурели?! — она взглянула на часы. — Четыре часа утра! Дверь она открыла, и девушка увидела Валялкина, его соломенные волосы были растрёпаны. Стрижка у него была конечно жуткая, но взгляд еще более пугающий. — Гроттерши нет, Валенок, проваливай. — Склепова уже хотела захлопнуть дверь, но Ванька схватил девушку за запястье и вошёл в комнату. — Я к тебе. — Он достал сверток из кармана и потянул ей. Гробыня посмотрела на него как на умалишённого, но сверток приняла, развернула резинку, которой он его скрепил, и рот ее открылся. — Откуда это у тебя? — спросила она поднимая, на него два немного раскосых глаза. Тогда они были одинакового цвета, потому что девушка на ночь снимала разноцветные линзы. Теперь Валялкин смотрели в два бездонных шоколадных океана. Если у Гермионы они становились медовыми при виде его, то у Гробыни — темным горьким шоколадом. — Откуда это у тебя?! Ванька спокойной подошёл к окну, будто не замечая ее истерический крик и сказал: — В подземельях нашёл, у Поклепа, в папке «Под особым контролем», — ответил он. Склепова взметнула на него взгляд из-под жидких ресниц. — Как ты вообще попала в Тиб? — Я не буду с тобой откровенничать, Валялкин, — сказала она, скатывая листы обратно в трубочку. — Это не твое собачье дело. — Я и так уже все знаю, Склепова, то, что ты её дочь, — прошипел он. — Мне не очень-то хотелось тянуть на себе груз твоих секретов. — Так какого черта ты рылся в документах? — возразила она и всплеснула тонкими руками. Валялкин промолчал. — Меня никто бы не взял, кроме Сарданапала, — понизила она голос. — Если ты считаешь меня опасной, то можешь сказать ему об этом, только Гроттерше не говори. — Она не знает? Гробыня иронично хмыкнула. — Гроттерша только думает, что знает о нас все. — Гробыня развернулась и села на кровать. Валялкин смотрел на нее теперь сверху вниз. Выглядел он подавлено, а она — еще хуже. — Я хранила эту тайну пять лет, и все учителя тоже, я в одной комнате сплю с той, которую моя мать хочет прикончить. Плохая из меня сподвижница Той-Кого-Нет. Ванька все еще молчал и смотрел на нее изучающим взглядом. Он никогда её особо не разглядывал, даже одного мимолетного взгляда было достаточно, чтобы понять, кто это. Она всегда яркая, всегда в первых рядах. Она не такая, какую хочется разглядывать. Но сейчас в темноте комнаты, она смотрела на свою детскую фотографию, и в карих глазах разлилась нефть. — Когда ты собиралась ей рассказать? — Никогда, — спокойно ответила девушка. — Либо ты ей скажешь, либо я, — сказал он. Гробыня подняла на него глаза. — Ты с этим жила, а я не смогу, она моя лучшая подруга. — И моя тоже, — сказала она шепотом. — Единственная, поэтому ты не посмеешь. Валялкин мотнул головой. — Ты не поверишь, но она мне важна, потому что мы с ней в этом говне с самого начала, она мне ближе всех на свете, у меня не было нормальной семьи, но она стала ей, и ты ни слова ей не скажешь, потому что она возненавидит меня из-за того, что я вылезла из чрева чокнутой фанатички. — Она поднялась и пошла к нему, ткнув пальцем в грудь. Валялкин сглотнул. Она была высокой, выше Гроттерши и Лотковой, и сейчас она дышала ему в лицо. Тем не менее она казалась хрупкой, такой, которую можно сломать один ударом, но сейчас она была непреклонна, с этими черными глазами. Она убрала палец. — Но когда-нибудь придется. — Я предпочитаю об этом не думать. Решаю проблемы по мере их поступления. — Одна проблема поступила к тебе при рождении, — хмыкнул он. Гробыня сжала зубы. — Я же не смеюсь над тем как твой отец сдал тебя сюда и спился. Он замолчал. Склепова теперь не смотрела на него, смотрела на грудь задумчиво и туманно. Они молчали, скрепленные одной тайной и теперь у них было еще что-то общее, кроме Тани Гроттер, и они оба это ощущали, и сейчас, когда они стояли, почти прислонившись друг к другу, между ними образовалась эта неразрывная молчаливая связь. — Держи, — она протянула ему сверток. — Это теперь и твоя тайна, — произнесла она с разочарованием в голосе. Он принял сверток и засунул его обратно в карман. — Я умею хранить секреты, даже такие, но ей лучше… — Откуда тебе знать, как Гроттерше лучше? — они вдруг замолчали. — Мне лучше, когда по моей матери меня не судят. Я не она. Валялкин вздохнул. Из её уст звучало убедительнее всего. Она развернулась и легла обратно в свой гробик. Ванька последил за ней и последовал к выходу. — Имя ты такое дурацкое выдумала — Гробыня Склепова. — Да пошел ты, Иван Валялкин. — Спокойной ночи. — Ужасных снов.

***

Гроттер уткнулась подбородком ему в плечо, и Гарри заерзал на месте. Девушка улыбнулась и провела пальцами по его подбородку с щетиной, которую он не брил уже неделю, специально, чтобы она каждый раз морщилась, когда прижимался щеками к её смугловатой нежной коже. Таня прижалась к нему и посмотрела вдаль на мирно покачивающийся океан и шуршащий лес. На крыше было хорошо, тихо и спокойно, а они оба любили, когда ничего не мешает. Поттер, бывало, проводил там целые дни, пока Гроттер шаталась по замку со своими негласными обязанностями. «Мне не сложно!» — шептала она, когда убегала разбираться с нежитью в подземелья. Сама того не подозревая, она закопалась в эти занятия и взвалила ответственность на свои плечи. «Мне не сложно». А ей было сложно. Гарри видел её усталость, её мозоли на руках от уборок, постоянных разборок в подземельях, в которых все еще стояла вода, напоминая о том самом времени, когда были учителя. Тане было сложно, но она улыбалась. Он никогда не видел прежде её настолько улыбчивой. — Обними меня крепче, — сказала она. Гарри придвинулся ближе и обвил её руками. Её ноги свисали с крыши, Гарри сидел в позе лотоса и положил голову ей на плечо. Поттер привязался к ней, сейчас он особенно понимал это. Он уже не представлял себя без их тихих проведенных часов вместе. Дело было не в том, что им не о чем было говорить, нет, просто их молчание было красноречивее. Они могли говорить часами, лежа в темноте комнаты Гарри, и шептать друг другу на ухо свои размышления и заблуждения. «Если они не вернутся, мы сможем всегда быть вместе». «Тань, ты же сама делаешь все, чтобы их вернуть». «Я сумасшедшая. И люблю страдать». «А я, что ли, нормальный?» — Это страшно? Умирать? — спросила она, и Гарри мотнул головой. — Мне однажды сказали, что это как будто быстро засыпаешь, — ответил он. — А ты как это почувствовал? — Мне было не страшно, я был готов. — Как почувствовать, что ты готов? Гарри выпрямился и посмотрел на нее стеклянным взглядом. Таня боялась этой его задумчивости, потому что он никогда не рассказывал ей, о чем он думает. Девушка выдумывала разные страшные сценарии. — А убивать? — спросила она после минутного молчания. Поттер дернулся и тоже свесил ноги, упираясь подбородком в перила. — Думаю, когда-нибудь придется… — Ты чокнутая, — пробормотал он. Таня улыбнулась и уселась к нему сзади и обвила руками и ногами его тело. — Если ты кого-нибудь убьешь, то мне придется тебя ловить. — Еще один повод, — улыбнулась она ему в спину.