Dixi.

Вокруг толпятся люди… Кто ты? Монах? Исповедник? А, отец Иоганн, это вы? Что вы хотите? Исповедь мою услышать? Да, действительно, что еще делать умирающему, кроме как рассказать, что на душе свинцом весит, о всех мыслях, желаниях, грехах? Что вы говорите? Повторите? Ах, да. Рассказать вам о моем самом важном грехе? О том, что я сохранил жизнь и всячески защищал еретика, отца Мартина Лютера, которым вы считаете гуситом, а то и хуже – Дьяволом? Что ж, а папу он зовет Антихристом, так что квиты… Что? Требуете не шутить? Что ж, ваше право. Готовы слушать? Тогда я начну с главного. Я многого не знал. Я многого не знал, когда принимал корону курфюршества в 1486 году от Рождества после гибели моего отца. Я многого не знал – хоть и считался на удивление образованным молодым человеком. Но кто может знать все? Нет, да не скажут, что был полон самомнения – я не считал себя глупцом. Но я не знал, куда приду, вступив на эту тропу власти. Нужен был университет. Уже вовсю гремела слава университетов на земле у моих соперников, считая двоюродного брата герцога и епископов. Нужны были мудрые мужи на Саксонской земле! Но я многого не знал, когда мой брат, архиепископ Магдебургский, посоветовал кандидатуру Виттенберга. В первую минуту мне хотелось спросить «Брат мой, вы смеетесь?!», да расхохотаться в лицо. Виттенберг! Маленький грязный городишка на Эльбе, ничем не примечательный и попросту бедный. И сделать такую милость – именно в нем заложить университет! Но Эрнст меня уверил в том. Я многого не знал. Меня волновали другие заботы. Опять выл Рим. Рим! Казалось, как много высокого в этом слове, что заставляет смотреть сквозь слезы восхищения! Казалось, что эта крепость святости и добродетели сильна! Но, позвольте, я многого не знал, но зато много смотрел и слушал. До сих пор над Святым городом, куда ведут все пути, звучат отголоски все преступлений Александра VI, чей разврат, порок, бесчинства были способны переполнить самую бездонную чащу терпения. Потом был Юлий II, которому пристало быть воином, а не монахом, потом Лев X, ведущий себя разве что сдержаннее, чем предшественники. Рим! И папа, который все время вмешивается в наши дела, используя свой догмат о своей божественной сущности. Рим! Город, где считается привычным, что в церкви служит сын другого священника, где сам папа не стесняется и не страшится Божьего гнева. Главное для святого отца – власть и деньги. Я могу его понять – я сам не против власти, я сам не против денег. Но все-таки пусть он остерегается лезть в мои дела. Что, монах, что ты смотришь на меня отнюдь не с христианским смирением и милосердием? Задел за живое, незажившее? Ах, ты ревностный католик… Ты совершаешь преступление, когда исповедуешь того, кто измазал себя связью с еретиками? Уж прости за подставу. Позволь мне честным быть хотя бы перед смертью. Я многого не знал. Помнишь, как все начиналось? «Денежка в ящик звяк – душа из чистилища прыг!». Всего лишь за четверть флорина можно получить место в райских кущах. Еще один способ пополнить прохудившийся кошелек папства. Я слышал вопли философов и гуманистов, возмущенных таким торгашеством. Я слышал крики тех, кто стал опровергать проповедь Тецеля, этого доминиканца, который ходил по моей земле, призывая быть щедрым, как святой Лаврентий, покупая отпущение грехов. Многих волновало искренность раскаяния тех, кто покупал эти бумаги. Я слышал многое. Я не присоединялся к хору возмущенных – я просто запретил проповедникам продажу индульгенций на моей земле. Думаешь, что меня волновала искренность раскаяния или я был возмущен продажей в храме? Остынь в своем идеализме - мне просто не хотелось, чтобы мои подданные тратили деньги в пользу Рима. Ты требуешь от меня главных слов. Что ж, слушай. Я услышал впервые имя этого молодого монаха-августинца в тот же день, когда он вывесил на дверях приходской церкви в Виттенберге свои тезисы против произвола папских монахов. То было на день Всех святых. Он был преподавателем в моем университете, но до этого я не мог припомнить его имени. Имя, которое изменило наш мир. Отец Мартин Лютер. О Боже, монах, ты не знаешь, сколько неприятностей мне тогда досталось из-за этого имени. Как был оскорблен его дерзким письмом молодого доктора архиепископ Майнцский, как переслал их в Рим. Папа потребовал разбирательств. У меня тоже стали требовать объяснений. Постоянно. До сих пор требуют. Вот ты смотришь на меня с укором… Знаешь, я никогда не был его сторонником. Но меня он интересовал. Он был горячим спорщиком, он был весьма резким и колким, но пылким и уверенным в своих словах. В его глазах было что… странное. Я не знаю, я не отвечу тебе, монах, кем он был ведом – Богом нашим или самим Дьяволом. Он твердил, что его ведет Бог… и сам в это верил. Он не умел молчать. Поэтому всегда практически лез на рожон. Я ему не мешал. Я просто наблюдал этот спектакль. Письма, письма, письма! Всегда письма. То от отца Мартина с просьбой помочь ему, чтобы я применил свою власть, чтобы защитить его, то от брата Георга, который предупреждал, то от папского легата с просьбой выслать Лютера в Рим. На первые я отвечал с уважением и затаенным любопытством, на вторые – с не меньшим уважением, лишь с легким несогласием, на последние предпочитал никак не реагировать. Я многого не знал. Но мне хотелось все использовать в свою пользу. И Лютера с его идеями – тоже. Нужен был кто-то, кого можно было выставить против Рима. Я не жаловал его идеи – мне они были не всегда понятны, а вестись на любую пылкую проповедь было бы не слишком благоразумно. Мне главное – сохранить Саксонию. А в вопросах веры пусть разбираются Лютер и мой брат Георг. Но мы боялись. Просто поразительно, но мне тоже было не по себе. Лютер боялся быть отлученным. Просто поразительно – он после всех своих заявлений еще твердил, что он верный сын Церкви, просто мы отошли от той евангельской чистоты. Смешно. Чистых никогда не было. Мы все пачкаемся в грязи. Рим и Виттенберг – оба города грязны. Ох, отец Мартин, как он ошибался! Как он верил… Мне бы так верить. Я так не мог. Поэтому и использовал этого монаха на пару с Гуттеном. Помимо Лютера у меня были и другие головные боли. После смерти императора Максимилиана, царство ему Небесного, начали искать ему преемника. Мне тоже предлагали. Я отказался. Может, стоило согласиться? Кто знает. Император Фридрих… Заманчиво? Не слишком. Нет, я вполне доволен своим курфюршеством, сваливать на себя заботы о всех этих землях, где восточная часть все хотела укусить западную и наоборот, где север с югом грызлись – просто неблагоразумно. Для меня это важнее. Поэтому императором 28 числа июня месяца 1519 года от Рождества стал Карл, внук Максимилиана, король Испании, который толком на немецком не говорил. Правда, на испанском тоже с грехом пополам. Но Бог ему судья… Он поклялся «защищать католическую веру». Эти слова взволновали меня, но никак не отца Мартина – он предлагал новые и новые диспуты. Ему так хотелось доказать свои идеи. Он уже ничего не боялся. Даже когда его стали обвинять, что он гусит. Гусит! Самая опасная ересь в наше неспокойное время. А он уже не боится ни отлучения, ни смерти. Поразительно. Этот человек был бы превосходным воином – такого упорства хватит на не одну армию! Снова жалобы, протесты… Господи, как мне это уже надоело! Снова обвинения, снова уговоры, еще Бог знает что. Снова проблемы. Но я уже ввязался в эту игру. Не в силах остановиться. Лютер слишком пылок, слишком рвется в бой. Новая книга в очередной раз вызвала по округе вой римских собак. Он хотел разломать все, эту стену схоластики и косности. Он пытался сделать невозможное. Сколько неприятностей, сколько бед – и все из-за этого человека. Но я его защищал. Я пытался усмирить его пыл. Но он уже не слушал. Монах, не суди, осталось еще немного. Шестого числа января месяца 1521 года от Рождества. Холодно. Карл созывает рейхстаг. Было сложно уговорить императора пригласить туда Лютера. Пришлось хитрить и интриговать. Он в ловушку попался. Он вообще был тогда нерешительным, робким, неуверенным, все время старался спрятаться за кого-то. А Лютер был в восторге. Он был уверен, что его призывает на рейхстаг Господь наш…. Глупец. Господь мудр – и он против самоубийств. Это ничем не помогло. Карл подписал указ об изгнании отца Мартина. Пришлось организовать театральное представление, хотя, видит Бог, я очень не люблю этих кривляк. Изгнанник оказался похищен неизвестными. Сколько пришлось мне выслушать версий – и что это император, и что это мои враги, что это вообще сам Дьявол. Мне лишь приходилось кивать головой, делая вид, что не знаю, куда делся этот чертов еретик. Мне пришлось это сделать – иначе мне самому пришлось бы нелегко. Но да – я верил этому человеку. Монах, не кривись – по-моему, тебя толком не научили милосердию к умирающим. Ты слышишь? Земли Германии охвачены мятежом, поднятым Мюнцером! Слышишь? Пожар! Слышишь – проповедь Мюнцера, который обещает рай на земле. Слышишь? Как звенят оружия? Как скрежет мечей оскверняет божий дом! Слышишь, как сейчас Лютер мечется, как белка, критикуя бунтовщиков, пишет о священности расправы над восставшими крестьянами? Не слышишь ты скрип его пера? Красный и черный, боль и слезы, молитва здесь слышна ежеминутно? Только покажите мне человека, который просит о Царстве Небесном, а не о спасении шкуры! Неужто ты, монах? Зарево пожара. Но меня это уже мало волнует. Сейчас я смотрю и думаю о том, что ждет меня после черты. Прав Лютер? Прав Папа? Я узнаю. Надеюсь, мне дадут объяснения на том свете? Я многого не знал. Никогда не знал. Я жил так, как жил. Интересно, как меня прозовут? Фридрих Глупый? Фридрих Предатель? Фридрих Еретик? А может, как-то иначе? Не знаю. Да и уже не волнует. Потому что в смерти многое становится пустячным. И без разницы, кем ты предстанешь перед Богом, последователем Лютера, гуситом, папистом. Наверное, ты проклянешь меня и запишешь мою исповедь на гнилой бумаге. Наверное, Лютер меня проклянет за эти слова – но я верю, что моих добрых дел хватит, чтобы я не показался особенно изощренным грешником. Sola fide? Простите, отец Мартин – то я не могу принять. Хотя бы потому что я человек. И поверить совсем, что добрыми делами нельзя сделать ни себе, ни другим лучше, я не в силах. Но ты, монах, не добьешься от Лютера отречения. Он упрям – он верит. И вам его веру, кто бы ни вел, Бог или Дьявол, не сломить. И начнутся беды, раздоры с новой силой. Я этого не увижу. Я многого не знал. И сейчас не знаю. Я не знаю, когда все началось и кого винить в всех нынешних бедах Германии. Наверное, мы все виноваты. Никто не бывает прав в раздоре. И я, наверно, тоже где-то был не прав. Но хватит об этом. Все, монах, иди. И что ты ждешь? А. Я понял. Нужно сказать еще какое-то слово…. Ах, да. Amen. Нет, не то…. Вспомнил! Dixi. "Sola fide" (лат.) - "Только верой" "Dixi" (лат.) - "(Я)сказал"