Поздно

— Нет, ты не сможешь этого сделать, — выпаливает Потапенко, когда до его воспалённого сознания, наконец, доходят слова, сказанные Тиной очевидно в каком-то необъяснимом тумане. — Ты вообще представляешь, что будет? Никакой другой реакции Кароль и не ожидала, и ее вырвавшаяся усмешка злит Лёшу, который стоит перед ней точно провинившийся школьник в кабинете директора. — А ты представляешь, что со мной происходит? — внезапно переходит на крик, но тут же осекается, решая, что парковка у павильона — это не самое подходящее место для выяснения отношений. — Может, подумаешь, что Настя чувствует, когда ты шатаешься где-то?! Её видимое благородство раздражает Потапенко, и, чтобы не сорваться на певицу, у которой, к слову, ещё не окончился день рождения, он резким рваным жестом достает из кармана пачку сигарет и тут же затягивается. От едкого дыма Тина невольно морщится и тут же отворачивается, вполоборота замечая недовольный взгляд Орлова, ожидающего её в автомобиле уже минут пятнадцать. Неприятный тяжелый запах крепких сигарет как змей-искуситель обвивает шею Кароль, и она, внезапно закашлявшись, прикрывается воротником пальто. Терпеть его вредные привычки и его самого — пытка, но Тина видимо любит подобные извращения и поэтому не предпринимает попыток уйти. — Я сам ей скажу, — неуверенный голос Потапенко выдаёт его с потрохами, и он сам удивляется своему неубедительному тону. — Ты не скажешь. Ты даже сейчас врёшь, — с сожалением отвечает и, с горечью отмечая, что разговор обречён, раздражённо вырывает из его холодных рук сигарету и тушит о ближайшую урну: — И давай бросай уже. Делает два неуверенных шага в сторону автомобиля, и вдруг точно озарённая какой-то внезапной мыслью, оборачивается и, смеясь, добавляет: — У тебя это хорошо получается. Она ушла. Он проводил её взглядом до машины, в очередной раз отметив, что все её резкие, импульсивные, стремительные движения и жесты сменились на мягкие и размеренные. Такое поведение наталкивает Лёшу на странные выводы, но он тут же отмахивается от них как от назойливой мошкары, считая, что он уж чересчур богато фантазирует. Автомобиль Тины уже давно скрылся в тёмных лабиринтах автострады, а Потапенко продолжает стоять у павильона, будто вкопанный, и сам не понимает, какие силы удерживают его в этот поздний зимний вечер. В тоске любовных сожалений он, кажется, потерял остатки разума и, оказавшись в машине, беспощадно бьёт холодными кулаками по рулю, будто, наконец, нашёл источник бедствия. Какой бунт чувств поднялся у него внутри в эту минуту! У Лёши, кажется, впервые ощутившего так много и так больно, не укладывается в голове, как столько действующих вулканов могут одновременно извергаться в одной, всего лишь в одной грудной клетке. Его нутро горит, пылает, обжигает языками пламени и подчиняет жаркой хватке всё, что оказывается у него на пути, превращая в жалкую кучку пепла. Он едет по ночной трассе, едва разбирая дорогу. Снег крупными хлопьями падает на лобовое стекло, и дворники, старательно расчищающие налипшие снежинки, мелькают перед обезумевшими глазами Потапенко, старающегося выгнать из своей головы навязчивый образ Тины. За полуторачасовую поездку домой ему, наконец, удалось усмирить назойливые мысли, нагло захватившие рассудок, и все заботы из огненной лавы превратились в размеренный, едва шумящий ручей. Дома его ждала жгучая Каменских, страстный пыл которой встретил Потапенко, как только он переступил порог их уже почти семейного гнездышка. Тень разговора с Кароль тут же растворилась, превратившись в атомы, и пока полная чёрной тоски душа Тины ревёт от боли, Потапенко вновь отдаёт предпочтение другой женщине.

[…]

Когда в окно постучала полночь, Тина без сил лежала в кровати, с головой накрывшись одеялом, в котором хотелось задохнуться. На протяжении нескольких долгих часов Кароль желала одного — выть. Ей казалось, что на этой бедовой планете её покинули все, оставив одну на этом выгоревшем поле боя. Вокруг всё выжжено. Всё мёртво. Ничего не имеет смысла, потому что ничего нет. Она вся болит. Она изранена взглядами, неосторожными словами. Кто б смел представить, что для успешной, яркой, эксцентричной Тины Кароль каждая секунда, каждый чёртов миг горький как цедра и невыносимо больной как перелом всех костей сразу? Каждый день для неё как последняя капля, которые уже давно слились в океан, способный по своей величине соревноваться с Северным Ледовитым. Этой ночью Тина в абсолютном бреду, и пока она бьется в немой агонии, обеспокоенные филиппинцы уже набирают номер Орлова, отказываясь брать ответственность за здоровье Кароль на себя. Все слова и попытки Паши привести певицу в адекватное состояние тщетны, потому что Тина даже не понимает, кто перед ней сидит. Сознание раскачивает её на воображаемых качелях, совершая оборот в триста шестьдесят градусов. Кажется, ни один выдающийся учёный не смог бы объяснить, как одно хрупкое женское сердце может нести в себе такой груз тревоги и немой боли. Орлов, окутанный всеобщей паникой, не знает, чем помочь и как облегчить войну Тины с самой собой. Опустившись на колени перед кроватью, он нежными смиряющими движениями гладит Кароль по разгоряченной голове, что-то невнятно нашептывает, сокрушаясь, за какие грехи небеса обрекли эту обессиленную девочку на такие муки. Паша, варясь в этом адском котле всю ночь, думал, что до утра кто-то из них не доживет. Не отходя от Кароль ни на секунду, Орлов не сомкнул глаз и шагами высчитывал комнату даже тогда, когда Тина, наконец, отдалась беспокойному сну. В очередной раз непроизвольно дёрнувшись, возможно от какого-то увиденного кошмара, Кароль открывает глаза и совершенно не понимает, что Орлов забыл в столь ранний час. Вновь смотрит на часы, и время, истекавшее кровью на циферблате, мгновенно возвращает её в больные воспоминания минувшей ночи. — Ты как? — после паузы спрашивает Павел, опускаясь на край кровати. — Терпимо, — полушепотом отвечает и тут же тянется за стаканом воды, заботливо приготовленным Орловым к минуте её пробуждения. От завтрака Тина настойчиво отказывается, но Паша вынуждает поесть, и она всё-таки соглашается на несколько ложек пресловутой каши. Внезапная боль скручивает Кароль пополам, и та, поддавшись ломке, невольно прижимает грудь к коленям, убирая тарелку на тумбочку. Одним взмахом руки просит Орлова ничего не предпринимать и через пару секунд выпрямляется, словно ничего не произошло. Заставляет себя вернуться к ненавистному завтраку и продолжает свято верить в одну единственную истину: любая горечь потери лечится жизнью. — У тебя три пропущенных от него, — Паша не решается произнести его имя, но всё же уведомляет о звонках, когда телефон певицы в очередной раз вздрагивает от смс. — Боится, — слегка улыбается и, натыкаясь на непонимающий взгляд, добавляет: — Что я всё расскажу Насте. — А расскажешь? — осторожничает Орлов, забирает у Кароль пустую тарелку и, тут же очутившись на кухне, отправляет её в раковину. А она точно не знает. Как поступить? Что сделать, чтобы в этой ситуации хоть кому-то было легче, чем ей? Уже два месяца она каждый день просыпается с мыслью, что её одурачили, предали и что она — любовница. Он своей нещадной рукой в одно мгновение клеймил её, отяготив чёрным позором каждую минуту её существования. Как выбраться из этого любовного треугольника? Как прервать эту цепь беспорядочных слов, поступков, бесконечного вранья, которые тяжёлым бременем позора тянут всех троих на дно? — Нет, не хочу, чтобы Настя прошла через всё это. Она его любит, — флегматично отвечает, будто их чувства уже давно покрыты вековой пылью. — Мне надо отойти в сторону. Даже сейчас Кароль берёт ответственность на себя. Сколько бесполезных усилий она прикладывает, пока Потапенко, поддавшись течению, смирно плывёт по реке лжи и безумия. — А ребёнок? — как бы между делом спрашивает Паша, помогая Тине приподняться. — Потапенко все равно догадается рано или поздно. Ах, да. Ребёнок. Для этого крохи Кароль уже три месяца живет словно в формальдегиде, чтобы сохранить себя для него. Или наоборот. Все мечты певицы в какой-то неуловимый момент превратились в прах, как будто именно перед её носом окошко со счастьем закрыли на перерыв. И Кароль не стала ждать открытия. Просто ушла. И он ушёл. И всё ушло. Да, прошедшая огонь, воду и ещё парочку кругов ада Тина знает, что всё можно пережить и перетерпеть, но как же укротить собственное непутёвое сердце, которое красными нитками пришито к недостойному человеку? — Это мой ребёнок. Захочет видеться — пусть. Настя все равно узнает, а дальше уже не моя война, — спокойно отвечает и, закидывая голову, прерывисто дышит. — Мне бы выносить. — Тебе надо абстрагироваться от всех проблем и сосредоточиться на себе, — протягивает свитер, но замечает, что Кароль не готова к каким-либо усилиям. — И лежать. Вибрация от входящего звонка заставляет телефон съехать на край тумбочки, и Тина, вовремя отреагировав, спасает его от неприятного падения. — О, а вот и проблема, — заметив его имя на экране, усмехается и возвращает айфон на место, оставляя вызов без внимания. — Абстрагироваться. Когда телефон успокаивается, Орлов подносит к кровати ботинки и пальто, и Тина, взглянув на часы, понимает, что съёмки злосчастного «Голоса» ждать не станут. На каждую встречу с ним Кароль снаряжается как на покорение Эльбруса: забыть что-то важное — и миссия провалена. Гордость, хладнокровие, немного равнодушия и самообладания. Стартовый пакет для поездки в павильон. Взяла всё. Но забыла взять себя в руки. — М-м, — сморщившись, невольно протягивает и держится за живот при первой же попытке встать с кровати. — Что ж такое?!. — Я б тебе сказал что, — резко парирует Орлов, но тут же берёт эмоции под привычный строгий контроль. — Да не хочу ругаться. Сиди. А дальше трёхминутный праздник унижения для Тины. Павел сам завязывает шнурки на её ботинках, накидывает на полусидящую певицу пальто, собирает все необходимые вещи в сумку и берёт Кароль на руки, отказываясь слушать любые возражения. Она сдаётся. Обхватывает тонкими запястьями его шею, опускает голову на заботливое мужское плечо и, погрузившись в мгновенный сон, даже не чувствует, как аккуратно Паша опускает её на заднее сидение автомобиля, накрывает лёгким пледом и через пару секунд выруливает со двора на заснеженную трассу.

[…]

Дорога до павильона впервые оказалась для певицы такой безболезненной и не утомительной. Видимо, измученный организм решил отыграться хотя бы за последнюю ночь и отвоевал у беспокойной Кароль полтора часа беспробудного сна. В гримёрке Тина успела полчаса отлежать под капельницей и уже, хоть немного отдохнувшая, сидит перед зеркалом гримстола. Сколько всего происходило в этой маленькой комнатушке, сколько страсти и любви видели эти стены! В одно мгновение все чувства Кароль, как окна в чересчур беспокойный ветреный день, — настежь! Навзничь! Освободить бы любовь из этой жалкой тюрьмы, затесавшейся между рёбрами. Выпустить бы её, гремящую, вольную, рвущую, шумным потоком. Потому что у Тины уже нет сил удерживать внутри такую мощь, больно раздвигающую кости в поисках свободы. Он ей воспользовался. Он ей излечился от ран, нанесённых другой женщиной. Он её не любит. Не любит. Не любит. И эта больная пульсация узлом стягивает виски, вновь возвращая в самые нежно-тяжёлые воспоминания. И лучше бы ничего не помнить. И лучше жить в вечной густой темноте, чем верить лжи при свете. Но Кароль в плену собственного разума, и ностальгия-предательница играет с ней в догонялки. Этот диван позади — их ложе, которое никогда не станет брачным. Сколько жара и пыла хранит в себе каждый сантиметр этого ничтожного предмета мебели. Сколько нежности, любви и абсолютного слияния душ. И больше всего ей горько именно за это родство сердец, которое ей было необходимо гораздо больше, чем просто физическая близость. Он утратил любовницу. А она лишилась близкого человека. Из этой затягивающей воронки воспоминаний Тину, словно за шиворот, вытаскивает Орлов, отмечающий, что время идти на площадку. Молча кивнув, Кароль обнуляется и, обув туфли, поднимается с кресла, тут же попадая в сильные мужские руки. За сценой как всегда вся палитра суетных метаний и громких звуков, от которых Кароль пытается абстрагироваться, чуть отойдя от коллег. Вдох-выдох, и Тина, кажется, окончательно собирается, взяв за правило сегодня не обращать на Потапенко ни малейшего внимания. Но план рушится буквально через минуту, когда за спиной она слышит знакомый голос: — Почему не отвечаешь на звонки? — вопрос звучит надменно, и Тина невольно ёжится, будучи неподготовленной к подобному напору. — А ты ещё не всё сказал? — спокойно спрашивает, сохраняя уже привычную ей флегматичность. — По-моему, это ты собиралась что-то рассказывать, — отвечает Потапенко, у которого от злости вены на шее натягиваются струной. Кароль едва сдерживает жалкий смех, когда понимает, что Лёша в очередной раз трясётся за собственное положение. Как её угораздило влюбиться в того, кто так легко отдаётся в рабство мелким, ничтожным чувствам? — Какой же ты трус, Потапенко! — возмущённо-удивленный тон Тины тут же нещадным буром врезается в уши. — Не бойся, ничего я не скажу. Лёша это оскорбление записывает на счёт Кароль, и сам себя боится, когда в сердцах заносит над головой Тины руку. Мимолетный, мгновенный порыв, перевернувший, взбудораживший сознание, затуманивший рассудок! Потапенко, раскалённый до предела, в последнюю секунду успевает опомниться и обуздать неконтролируемый порыв гнева и ненависти. Грубо хватает Кароль за плечо и трясёт, выпаливая сквозь зубы: — Повтори! — шипит и тут же, будто очнувшись от наваждения, одёргивает руку. Тина, едва устоявшая на ногах от такого урагана агрессии, впервые его по-настоящему боится. Он. хотел. её. ударить. Горячий, почти жгучий, поток невыразимой боли хлынул девятым валом по венам, но Кароль, пытаясь отыскать остатки гордости, глотает подступающие комом к горлу слёзы: — Не трогай меня, — воспалённо и больно. — Какого чёрта ты делаешь?.. Леша не даёт договорить, властным жестом притягивая её к себе. Тело к телу. Оба — оголённые провода, пылающие от собственных разрядов. Вся боль, весь гнев, вся страсть, всё неравнодушие друг к другу в эту секунду обратились демонами-искусителями, подталкивающими двух запутавшихся идиотов к краю пропасти. Потапенко прижимает Тину к себе и жадно впивается губами в её, холодные и дрожащие. Как быстро он снова её присвоил! Как быстро он сократил расстояние между ними, разрушил могучую стену, которую Кароль кропотливо выстраивала по кирпичикам в одиночку. — О, историческое воссоединение! — голос Монатика заставляет Лёшу отпрянуть и вызволить Тину из этого мучительного рабства. — Не смей!.. — едва контролируя эмоции, вскрикивает Кароль, не обращая внимания на присутствие коллег. — Никогда так делать! От досады и абсолютного бессилия она сжимает кулаки, и острые ногти от сильного давления больно впиваются в ладони. Тина просит у звуковика воды и отмахивается от Дана, который, к удивлению Кароль, первый замечает, что с ней что-то не так. Он, слегка обеспокоенный её состоянием, сидит с ней ещё минуту, но Осадчая, объявив имя Балана, вынуждает его выбежать на сцену. И пока зал шумными овациями встречает Дана и Диму, у Потапенко есть ещё пара секунд, чтобы выяснить отношения: — Тин,.. — Я не хочу тебя видеть, — устало перебивает певица и, услышав своё имя, торопится выйти из-за кулис, не желая больше оставаться наедине с Потапенко, играющим её сердцем как футбольным мячом. Она выходит к зрителям, которые нежной любовью окутывают её обгоревшую душу, приветствует зал, и неуверенные шаги легко падают в пролёты ступеней. Опускается в кресло, картинно улыбается выбежавшему на громкие аплодисменты Лёше и погружается в долгую и кропотливую работу, сосредотачивая все силы на участников своей команды.

[...]

За пять с половиной часов съёмок Тина растратила себя без остатка и к её финальной паре не осталось и грамма прежней наставницы, единственное желание которой — побеждать. Отправив Орлова решать накопившиеся дела, певица вынуждена доживать этот день в ощущении постоянного беспокойства. Потому что она одна. Без тыла. Без стены, за которой можно спрятаться в случае внезапного огнестрела. В Потапенко, кажется, проснулась эмпатия, и он учтиво не докучал Тину, обходя её стороной каждый перерыв. Кароль всего лишь нужно пережить последнее выступление боёв и как-то добраться до репетиции концерта, назначенной на поздний вечер. Она бросает взгляд на время, волнительно вздыхает и, объявив своих подопечных, нервно ждёт их появления на сцене. Вышедшей паре необходимо достойно выступить, не подведя наставницу, а Тине всего лишь нужно перетерпеть песню, от которой в груди разрывается тонна тротила.

Чи знаєш ти, як сильно в душу б'є

Безжальний дощ?

Так ніби він завжди чекав лише мене

Сердце Тины, исколотое до изнеможения, останавливается, не в силах больше терпеть эти пытки. Она сама выбирала эту композицию, и теперь, схватившись за подлокотники до посинения пальцев, расплачивается за собственные ошибки.

А як болить зимовий спокій нашого вікна,

Ніжно-пастельний, як і твій улюблений Моне

Она пропевает строчки вместе участником, и от произнесённых слов слёзы, пережидавшие часы покоя, вновь напоминают о себе. Кароль на мгновение закрывает глаза, чтобы ни в коем случае не дать им вырваться наружу и оголить всё её больное нутро. В эту секунду Тина и Лёша, интуитивно отвернувшиеся друг от друга, абсолютно чужие. Каждое острое слово разрезает пространство между ними, и нити, их связывающие, плещут алой кровью.

Така, як ти

Буває раз на все життя

І то із неба

Така, як ти

Один лиш раз на все життя

Не вистачає каяття,

Коли без тебе я...

Для Лёши легче живым лечь в гроб, чем дослушать эту песню, и он, сцепив зубы, старается невозмутимым видом словно щитом отбиваться от летящих в него слов.

Забути все, здається, я б ніколи не зумів

Новий дзвінок скидає відлік волі на нулі

І погляд твій — він вартий більше, ніж мільони слів

Вічно далеких, як і твій улюблений Далі

Каждая строчка умножает боль, которая растёт внутри обоих в геометрической прогрессии. Фантомная любовь мелькает где-то на горизонте, и Потапенко хочется сорваться с места и оказаться рядом с ней, врезавшейся в кресло от пустой скорби. Он ненавидит её за выбор композиции, но невольно вспомнив выступления собственных участников, понимает: они вдвоём обменялись уколами, беспощадно проткнув друг друга острыми шпагами. Чёртово фехтование на чувствах.

Такий, як ти

Буває раз на все життя

І то із неба

Тина вскакивает, забыв про необходимую осторожность, и, тут же ощутив лёгкое головокружение, опирается на столик, не сводя глаз со сцены. Лёша впервые обращает на неё свой взгляд и желает только одного — анестетик. Чтобы проклятое сердце окончательно обуглилось, почернело и перестало чувствовать.

Така, як ти

Такий, як ти

Женский вокал сливается с мужским, и неожиданно для обоих неведомая сила заставляет их встретиться взглядами.

Така, як ти

Он ловит каждое её микродвижение и влюбляется, пока она ускользает сквозь пальцы как воздух.

Такий, як ти

Она многократно мертва, но его взгляд воскрешает её сегодня, и она влюбляется, принося себя в жертву на алтарь этой больной любви.

Така, як

Такий, як

ти

Две жертвы обстоятельств. Они заблудились в коварных любовных лабиринтах, в которых каждый райский уголок — мираж. Да, они запутались. Но если им кто-нибудь укажет путь, они оба готовы попробовать ещё раз. Даже если каждый шаг как боль от тысячи шипов роз. Последние аккорды вынуждают Тину собраться и сделать выбор между участниками. Выпотрошенная певица рассыпается в благодарностях, осторожно поднимается на сцену, обнимает Яну, покидающую проект, и понимает, что на сегодня она закончилась. Дальше всё как в тумане: аплодисменты, финальные слова ведущих и радостное «Дякую! Це було неперевершено!» от Потапенко. Бои отсняты, и Кароль даже не может поверить в то, что она это выдержала. Звучно выдыхает, нервно одёргивает платье, всё ещё переживая за свои едва округлившиеся формы, и торопится покинуть сцену, у самой лестницы встречая звуковика, ожидавшего её по просьбе Орлова. Она медленно доходит до своей гримёрной и падает на диван, в секунду сбрасывая каблуки. На часах без четверти девять. Мысль о том, что в одиннадцать необходимо быть на репетиции предстоящего концерта, шокером бьёт Тину, которая явно переоценила свои силы при составлении расписания.

[...]

      Кароль чувствует себя откровенно плохо, когда в её гримёрку без стука входит Потапенко, сообщая, что сам повезёт её домой через десять минут. Дверь за ним захлопывается раньше, чем она успевает что-либо возразить. Пусть так. При нынешнем самочувствии, может быть, это и к лучшему. Тина заставляет себя сбросить платье и переодеться в повседневную одежду, так надёжно прикрывающую все части тела, которые могут вызвать у Лёши вопросы. Кароль не ела весь день и не может себя заставить сделать это и сейчас, поэтому дотянувшись до бутылки воды, решает уберечь вымученный организм хотя бы от обезвоживания. Первая попытка встать закончилась провалом, и Кароль, вновь приподнимаясь, решает тут же опереться на стоящий напротив дивана стол, чтобы хоть как-то обезопасить себя от падения. Наконец, поднимается, набрасывает пальто и целенаправленно не смотрится в зеркало, чтобы не видеть свой жалкий, уничижительный вид. Выходит из гримёрки, чуть согнувшись, и медленно преодолевает коридор, пока стены в её глазах плавают, теряя чёткость форм. Лёша, как чувствуя, встречает её прямо у выхода и провожает по скользкому асфальту до автомобиля. В абсолютной тишине. Молча. Он придерживает дверь, пока она аккуратно опускается на сиденье, кладёт её сумку на пассажирское и просит пристегнуться, когда, оказавшись за рулём, выезжает с парковки.       Почти час дороги они проехали, не сказав друг другу ни слова, потому что Тина, очевидно чувствовавшая себя неважно, спала, изредка невольно постанывая от периодически накатывающей боли. Внезапная остановка прерывает чуткий сон певицы, и Кароль открывает глаза, не понимая, что случилось. — Пробка, — констатирует Лёша, ругаясь на непогоду. — Заглох кто-то впереди. Придётся подождать немного. Тина ничего не отвечает, вновь откидывается на спинку сиденья и внезапно ёжится от пробежавшегося мороза по коже. Потапенко замечает это и тут же включает печку: — Я выключал, пока ты спала, — объясняется, как будто Кароль требует от него каких-то оправданий. — Мне показалось, тебе было душно. — Нам долго ещё стоять? — спрашивает, игнорируя все намёки Леши на её самочувствие. — Мне надо на репетицию с бэндом. — Я везу тебя домой, — резко отвечает, словно ему есть дело до её здоровья. — В таком состоянии ты никуда не поедешь. — С каких пор ты считаешь, что имеешь право... — С таких, Кароль, — импульсивно обрывает на полуслове, и одним нежным движением руки убрав прядь от её лица, целует её как в первый раз. Всё замерло. За эти несколько долгих минут все времена года успели смениться трижды, обрушив на них первый снег, первый ливень, грозу и запорошив их листьями. И когда все впереди стоящие машины ринулись вперёд, только их автомобиль остался недвижимым, вынуждая водителей, желающих продолжить путь, нервно сигналить. Казалось, ничто на свете не способно разлучить их в это мгновение, но резкая ослепляющая вспышка света справилась с этим без особых усилий. Отпрянув друг от друга, оба, будто уличенные в чём-то постыдном, с опаской вглядываются в лобовое стекло. — Ч-ч-чёрт, — выпаливает Потапенко, звучно ударяя по торпеде. — Сняли, суки. Кароль смотрит на него и не узнаёт. Она не понимает, что её пугает больше: его вмиг изменившийся, озлобленный и при этом трусливым взгляд, или то, что завтра с лёгкой руки папарацци, их спонтанный поцелуй станет достоянием общественности. Потапенко, обуреваемый желанием поскорее доехать до дома Кароль и выпроводить её из своей машины, газует и несётся по ночной трассе. Тина всё понимает. И отвернувшись, разрешает себе уронить одну слезу, горько осознавая, что любовь бывает страшнее смерти. Смахивает со щеки холодную каплю и снова, с чистого лица, учится принимать свою жизнь без него. Из последних сил.