Поздно

      Тина промучилась всю ночь. Токсикоз заставил просидеть на полу в ванной несколько часов, но Кароль не испытывала к себе жалости даже глубоко внутри. В конце концов, это ей нужно научиться отпускать ситуацию и не доводить себя до такого состояния, когда становится непонятным, кого необходимо спасать — её или ребёнка. Тина уже не понимала, что хуже — продолжать сидеть на холодном полу или всё-таки решиться подняться, имея риск рухнуть на кафель, не удержавшись на ватных ногах. Зачем-то пересматривает старые фотографии на своём телефоне, и ком подступает к горлу, когда в очередной раз проведя по экрану, видит двух счастливых. С грустью отмечает, как мало времени они провели наедине, но как много это значило. И значит до сих пор. Усилием воли заставляет себя перелистнуть фото вместе с болезненными воспоминаниями, но по горькому совпадению на экране снова он, нежно обнимающий её за плечи. Это фото в гримёрной после финала восьмого «Голоса» она не забудет даже если амнезия чёрной вуалью упадёт на все воспоминания о её жизни. Потому что это был их первый вечер, плавно перетекающий в ночь, страстную и нежную, пылающую, робкую и безумную как первая любовь. Её потерянный взгляд, унесённый воспоминаниями куда-то в прошлое, вновь фокусируется на телефоне, когда тот неожиданно начинает вибрировать. Видит его имя, аккуратно составленное из светящихся букв, и, кажется, забывает, как дышать. Медленно поднимается, опираясь рукой на раковину, и продолжает смотреть на телефон в надежде, что звонок растворится, будто его не было вовсе. Садится на край ванны и выключает воду, шумным потоком бьющуюся о белую керамику. Кароль не хочет слышать его голос и точно знает, что им не о чем разговаривать, но чувство, больно щемящее в груди, бьёт по затуманенному рассудку, и Тина сдаётся. — Да, — спокойствие в её голосе удивляет обоих. Потапенко теряет способность говорить, и пару долгих минут Тина терпеливо слушает его тяжёлое дыхание. Он не надеялся на ответ, и эта внезапность застаёт Лёшу врасплох, отчего мысли, помешавшие уснуть и заставившие его аккуратно, не разбудив Настю, нежившуюся рядом с ним, встать с кровати и выйти из спальни, чтобы услышать голос другой, разлетаются стаей птиц. — Я не помешал? — его чуть хриплый голос в мгновение мурашками осыпает её кожу. — Нет, — с трудом выдавливает из себя слова. Тело пробивает дрожь, и Кароль, дотянувшись до крана с холодной водой, открывает его до упора, подставляя под сильную бьющуюся струю и без того ледяную ладонь. Закрывает и проводит холодной мокрой ладонью по лицу и волосам, небрежно падающим на бархатную кожу. — Я не спала. Оба встревожены — в какой момент фразы, обращённые друг к другу, стали такими односложными? Холод между ними за эти два дня, кажется, превратился в вечную мерзлоту. Телефонные разговоры в три часа ночи не бывают просто так. В них нет баланса. Для ночных откровений существует две причины — любовь и несказанные слова, которые страшно произнести глядя в глаза. И первая — уж точно не их случай. — Я был уверен, что ты тоже не спишь, — напряжение между ними, кажется, создавало помехи на телефонной линии. Потапенко собирается с мыслями, а Тина по бархатному шёпоту с болью понимает, что Лёша не один. — Выслушай меня, пожалуйста. Я тебя прошу, Тина, дай мне сказать, — замолкает на несколько секунд и ждёт, что в динамике послышатся обрывающиеся гудки, но Кароль по-прежнему на связи, молчит и не может ответить на вопрос, бьющийся в груди — «зачем?». — Тина, я не хочу, чтобы думала, что я обманывал тебя. Я тебя не использовал, ты слышишь? Мне было хорошо с тобой и сейчас мне не хватает тебя. Я запутался, Тина. Тишина скрипит ультразвуком, и только часы, не останавливающие свой ход в коридоре его дома, плавно подпевают общему молчанию. — Я никогда не делил тебя с другой женщиной, — Тина сжимает зубы и чувствует, как разрывается её грудная клетка от кричащей тоски, которую она усилием воли сдерживает внутри себя. — У меня ничего ни с кем не было, пока я был с тобой, — его шёпот зарывается под её кожу, и Тине становится холодно. — С Настей было всё так неопределённо, у нас был сложный период, но, если быть честным, прости, я знал, знал изначально, что у нас с тобой всё временно. — Потапенко ещё не знает, какую сильную пощёчину бьют его откровения. — Но, Кароль, ты мне нужна, как, мать его, воздух! Я понимаю, что сейчас всё так, как должно быть. Но меня тянет к тебе. Тина, я не знаю, что со мной происходит, я запутался, но, кажется, я люблю тебя. «Всё так, как должно быть» — этих слов Тине достаточно. Это единственное, что имеет силу среди всех красивых фраз, сложившихся в трепетный монолог. Она знала, что «всё так», но ей не хотелось это слышать. Закрыть уши, кричать, оглушая всех вокруг, вырвать барабанные перепонки — всё, что угодно, лишь бы не слышать слов, беспардонно топчущихся на чувствах и женской гордости. — Это правда, Тина, — шепчет, но уже поздно для каких-либо слов. Кароль неконтролируемо трясёт, и она с отчаянием проклинает минуту, когда решила ответить на звонок. Очередной бессмысленный разговор, в котором правды — минус ноль. Потапенко всего лишь поддался минутной слабости и ночи, так располагавшей к меланхолии и неожиданным откровениям. Тина знает, что следующим же утром, проснувшись в объятьях Каменских, он пожалеет о сказанных словах. Молчание затянулось, но Лёша понимающе ждёт. — Правда в тех словах, которых ты не сказал, — спокойно и сдержанно, чтобы облегчить его утренние терзания по поводу своего неразумного поступка — будучи трезвым, позвонить бывшей любовнице среди ночи. — Дурная привычка — врать. Пора избавляться, Потап. Кароль даже не пытается найти в себе силы, чтобы отключить звонок, потому что Потапенко, вспыхнувший как спичка от брошенных Тиной слов, виртуозно справляется с этим сам. В нём столько раздражения и злости, что каждая мышца на его лице, кажется, дрожит от перенапряжения. Ненавидит себя за то, что не может оставить прошлое в прошлом. И если от ненависти до любви — один шаг, то почему же расстояние в обратную сторону уже перевалило за сотню, а до пункта А он так и не добрался? Он убеждён: с Кароль, имеющей такой сложный отвратительный характер, очень легко иметь плохие отношения. Легко не дружить. Легко не любить. Вот только у Лёши всё никак не получается. Успех-слава-деньги, любимая работа и шикарная Настя Каменских, любимица всех мужчин страны, в коротком шёлковом платье цвета вишни нежившаяся прямо сейчас в его спальне. У него есть всё и даже больше, но, чёрт возьми, он — как футляр, тоскующий о скрипке. И пока Потапенко решает впредь не предпринимать попыток восстановить какое-никакое равновесие в отношениях с этой «эгоистичной натурой», Кароль с трудом доползает до своей кровати. От мысли, что завтра им снова предстоит работать вместе, Тину трясёт, и Кароль накрывает истерика. Кажется, в коридоре прекратили свой ход антикварные часы, когда дом, словно молнией, пробивает хриплый крик. Она сильной хваткой мучает одеяло, и вены на руках вздуваются все до единой. Все чувства, мечущиеся внутри, сливаются в такую тоску, что Кароль кричит так, будто никогда не была услышанной. Последние полгода проносятся кинолентой, и Кароль отказывается верить, что просто удерживала его рядом с собой. Неужели она держала его руку так сильно, что у него не было сил сопротивляться? Тине больно настолько, что она уже не чувствует боли. Маленькая хрупкая девочка внутри задыхается в жалких попытках пробиться сквозь маску сильной женщины. И когда Кароль мечется в агонии на своей постели, рядом нет никого, кто бы мог погладить её по голове и заботливо убрать с лица мокрые волосы. Никого нет, потому что она никого не подпускает. Не хочет никого тревожить своими жалкими проблемами. За эту вечную ночь глаза Тины так и не привыкли к темноте, вокруг только густой чёрный цвет, и на секунду Кароль кажется, что она ослепла. Успокоившись, она слушает своё неровное дыхание, а стены спальни вспоминают, каково это — ночь без крика. Тина не знает, как искупить свою вину за халатную вседозволенность перед ещё не родившимся ребёнком, жизнь которого и так на волоске. Она боится, что ночное исступление стало убийственным для зарождающейся жизни. Паника сменяется животным страхом, и в эту же минуту планы Тины на утро меняются: перед съёмками она точно едет к своему врачу.

[...]

Паша ждал Тину у самого выхода, когда та, наконец, вышла из здания клиники. — Ну что? — спрашивает, подаёт руку и замечает, что Кароль, сосредоточившись на ступеньках, даже не услышала волнующий вопрос. Несвойственно медленно для неё, Тина спускается с первой и с такой же осторожностью со второй небольшой ступеньки, крепко схватившись за руку Орлова, который нервно наблюдает за аккуратными и неуверенными движениями певицы. Паша быстро открывает дверь автомобиля и волнительно отмечает: Кароль до последнего не отпускает его руку и лишь после того, как она медленно опустилась на сиденье, разжимает холодную ладонь. — Ну что? — Орлов повторяет вопрос, когда уже сам сидит за рулём. — Тина. — Всё нормально, — односложно и неубедительно. Тина пристёгивает ремень безопасности и прячет взгляд, отвернувшись к окну. — Тина, — Павел старается не давить, но волнение берёт верх, и он повторяет снова: — Тина... — Паш, — не выдержав, перебивает и резко оборачивается, позволяя ему всё прочитать в глазах и избавить её от больных вопросов. Орлову понадобилось одного взмаха её ресниц, чтобы понять. Он своей тёплой ладонью касается её руки и слегка сжимает — они оба знают: рядом с этой дружеской нежностью все слова так ничтожно малы. Он заводит машину, включает печку, везёт её на съёмки «Голоса» и больше ничего не спрашивает. Пока Тина в руках визажистов, Орлов, так и не отыскав в павильоне спокойный уголок для важного разговора, выходит на улицу и набирает номер врача, ведущего беременность Кароль. Спустя несколько вечных гудков, Орлов, наконец, слышит голос: — Павел, здравствуйте! У нас с Вами прям мысли сходятся, я сама в срочном порядке хотела Вам позвонить, — неожиданно женщина прерывается, и Орлов слышит, как она просит выйти коллег из кабинета по причине «важного разговора». — Потому что, честно говоря, с Тиной поговорить у нас не получилось. А поговорить есть о чём, и это очень и очень серьёзно. — У меня тоже не вышло с ней поговорить, — Паша, заметно занервничав, сделал ещё несколько шагов от входа, волнуясь, что кто-нибудь окажется случайным свидетелем их диалога. — Ничего не рассказывает, на вопросы не отвечает, молчит. Орлов резко замолкает, потому что чётко ощущает — женщина решительно собирается что-то сообщить. — Павел, сегодня Тина подписала отказ от госпитализации. Я так понимаю, вы не в курсе. Послушайте меня, пожалуйста, внимательно. Честно, я в ужасе. Я не знаю, как она в состоянии вообще что-либо делать, про рабочую смену в двенадцать часов я уже даже не говорю, — с каждой фразой голос женщины становился громче и раздражительнее. — Я Вам говорю честно, всё очень плохо. При угрозе выкидыша, при таком состоянии, какое мы имеем, необходима срочная, незамедлительная госпитализация. Я сегодня ей это объясняла, буквально упрашивала, правда. Я всё понимаю: сын учится в Лондоне, гастроли сейчас придётся отменить, нужно обеспечивать и себя, и детей. Понимаю, что «Голос» — это обязанность, это контракт, это деньги, в конце концов. По нашему разговору с ней, я уже поняла, что там никакие силы не заставят её лечь на сохранение, но Вы меня поймите, я не могу ей помочь дистанционно. Как бы я этого не хотела, ну я не могу! И теперь эта ответственность полностью на Вас, Павел. Потому что не умеет она рассчитывать свои силы, бросается она в эту работу, как в омут с головой. Ну нельзя сейчас так. Нельзя! Недолгое молчание как возможность для Орлова сказать хоть что-то, но Паша теряет способность говорить. — Вы простите меня, что я так эмоционально, — врач слегка успокаивается и говорит чуть тише. — Я, действительно, переживаю. Я вижу, что ей непросто: там, наверное, какие-то личные проблемы, меня это не касается. Я просто хочу, чтобы Вы меня сейчас услышали: Тине необходим полный покой. Когда я говорю «полный покой», я имею ввиду, в первую очередь, постельный режим. Я не знаю, как Вы будете с этим справляться, но это необходимо. Я так понимаю, не идет речь об её уходе из проекта, поэтому любая свободная минута для Тины должна проходить в горизонтальном положении. Я сейчас не утрирую, — каждая фраза бьёт по сознанию мужчины, и он не замечает, как начинает нервно метаться из стороны в сторону, раскачиваясь словно маятник перед входом в павильон. — Павел, Тине достаточно просто неудачно присесть, просто резко встать с того же кресла, и она в эту же минуту может потерять ребёнка. Всё более, чем серьёзно. Никаких переживаний, никаких нервных потрясений — ничего этого быть не должно. Касаемо какого-то медикаментозного лечения: естественно, это те гормональные препараты, которые были прописаны ранее, ни дозировку, ни время приёма не меняем, всё в соответствии с моим рецептом. Касаемо успокоительных препаратов, а они несомненно должны иметь место: это может быть валериана, настойка пустырника, но я бы всё-таки настаивала бы на успокоительных травяных сборах, потому что и так достаточно большое количество медикаментов, и травить организм лишний раз не хотелось бы. Проблема в сильном токсикозе. Тина не набирает вес, она не ест! Это, конечно, перестройка организма, но на это также влияет стресс. И это очень острый вопрос. Потому что речь идёт о больших нагрузках, Тине физически тяжело. Ребенок забирает часть энергии, поступающей с пищей, и, собственно, организм матери потребляет ровным счётом ничего. Видела я, как Тина ест, у неё, действительно, тяжёлая форма токсикоза, поэтому тут один выход — это капельницы. Одна-две в день — это обязательно. С нашей стороны, безусловно, наш специалист готов к Вам выезжать и ставить капельницы, хотя бы тридцать-сорок минут в день. — То есть, возможно, например, сейчас в гримёрной поставить капельницу? — Орлов не имеет привычки переспрашивать очевидное, но волнение от всего услышанного затуманивает рассудок. — Конечно. Я сообщением вышлю Вам номер коллеги, и Вы сможете сами в индивидуальном порядке договариваться с ним о встречах, — услужливо и заботливо. — Павел, мне уже необходимо идти. Я очень надеюсь, что всё будет хорошо. Я знаю, что Вы очень переживаете. Поверьте, я не меньше. Вы, пожалуйста, будьте всегда на связи. Если что, Вы в любой момент, в любое время можете мне звонить. — Спасибо, — как-то отстранёно, будто мыслями уже где-то далеко. — Спасибо вам большое, что нашли время всё мне так подробно рассказать. Я Вас услышал, всё понял. Спасибо. До свидания. Ещё несколько минут Орлов, точно вкопанный, стоит у входа, резко снимает очки и отчаянно трёт глаза, в которых застыли слёзы. Паша не помнит, когда последний раз он плакал и плакал ли вообще. Да и сейчас ничто не упало на его щёки, покрасневшие от морозного декабрьского воздуха. Он расстёгивает пальто и позволяет ветру пробраться сквозь плотную вязку свитера прямо до кожи и покрыть её мурашками. Вновь надевает очки, кладёт телефон в карман и, войдя в павильон, направляется прямо в её гримёрную, осознав, что действительно переживает его подруга.

[...]

— Тина, — зайдя без стука в гримёрку, негромко окликает её, сидящую на кожаном диване и спрятавшую взгляд в экране телефона. — Нам есть, что обсудить, народная. Кароль блокирует телефон и, не спеша сбросив белые тапочки, медленно закидывает ноги на диван, опираясь руками на подлокотник. — Ты знаешь? — догадывается, о чём пойдет речь и подпирает рукой голову, зарываясь пальцами в пшеничные волосы, уже завитые для предстоящих съёмок. — Знаю, — Орлов садится рядом и не сводит с неё глаз, отмечая, что даже макияж не перекрывает бледность её лица. — И я знаю абсолютно всё, Тина. Скажи мне, что ты собираешься делать? — Я собираюсь выиграть девятый сезон «Голоса», принять участие во всех телевизионных шоу, которые у нас с тобой уже расписаны, — так решительно, что на мгновение Паша понадеялся, что это дурацкая шутка. — Собираюсь следовать концертному графику: рождественские концерты и основной тур. И в перерывах я смогу восстанавливаться и отдыхать. Даже у Орлова слова закончились. Ему впервые хочется кричать. От какого-то бессилия, отчаяния. От того, что ему не исправить ход мыслей той, которая напрочь забыла о себе. И нет того человека, какому он бы смог рассказать о самой сложной доле в его жизни — наблюдать за женщиной, которая снова и снова бежит сквозь пламя, будто в сотый раз сгорать уже не больно. — Кароль, очнись! — почти крик, и Орлов видит, как Тину это напугало. — Это невозможно! Я отменяю нахрен все гастроли, я буду говорить с Завадюком — твоё состояние и бешеный ритм «Голоса» — это нет. Это невозможно. И этого не будет! Тина меняется в лице, и её счастье, что она сейчас сидит. Орлов замечает, как её грудь стала подниматься и опускаться с ненормальной частотой. Кароль — трудоголик, потому что остаться без работы — её главный страх. Ведь рядом с ней команда профессионалов, которых она не может оставить без финансовой поддержки, и, в первую очередь, сын, которого нужно собирать в школу, дарить подарки на Новый год, которому нужно быть и за маму, и за папу. — Я не могу, — шёпот, который дрожью пробивает Орлова. — И ты это знаешь. И я тебя прошу, пожалуйста, если ты готов пройти это вместе со мной... Она бросает фразу незаконченной. Смотрит на него, практически не моргая, и для обоих всё становится понятным. — Иди ко мне, — Орлов пододвигается чуть ближе, и в следующую же секунду она утыкается в его шею. Паша размеренно, заботливо гладит её по голове, скользя ладонью по золотым локонам. Тина лежит на его плече и не знает, чем она заслужила такого Пашу Орлова, и кого за него благодарить. Впервые за сегодняшний день ей просто с п о к о й н о. — Как ты спала? — вопрос, заставший врасплох. — Если честно, я совсем не спала сегодня, — это всё, что Павлу нужно знать о минувшей ночи. — Ни минуты. Орлов молчит, и Тина знает: ему нужно время, чтобы подобрать нужные слова. Желательно, без мата. — Я рад, что ты сказала правду, — негромко, но уверенно. — Я хочу, чтобы ты мне всегда всё говорила. Это важно. Особенно сейчас, — глубокий вдох, и, наконец, говорит самое важное: — Скоро придёт врач, поставит капельницу. Ты поспишь. — Хорошо, — на удивление Паши, спокойная реакция. — Но мне важно, чтобы никто не знал об этом. Я не хочу слухов. — Не переживай, — улыбается и нежно целует в макушку. — Прорвёмся.

[...]

Взволнованный, Лёша сидит напротив мирно спящей Тины, в вене которой иголка. Пятью минутами ранее, удачно заметив, что Орлов-таки вышел из гримёрной Кароль, Потапенко не раздумывая направился к Тине, решительно настроившись расставить все точки над «i» и объясниться за ночные откровения. Мужчина явно не ожидал увидеть её, ещё в джинсах и толстовке, но уже с безупречным макияжем, такую красивую, но почему-то с трубкой, идущей от её вены на левой руке. По обыкновению сон Кароль очень чуткий, он это знал точно, но, видимо, сегодня уставшая певица спит крепко, потому что вот уже пять минут она не реагирует на его прикосновения. Потапенко не нужна капельница, чтобы заметить — вид у Тины, и правда, болезненный. Даже забыл, зачем пришел и вряд ли бы нашел слов, если бы она вдруг неожиданно проснулась. Ему просто хочется смотреть на неё, и Лёша ловит каждое вздрагивание её ресниц. Не понимает, в какой момент он стал противоречить собственным решениям, когда утратило вес его мужское слово? Ночью, после вспыльчивой беседы, он решительно не хотел её видеть, но почему-то без стука вошёл в гримёрную и минутой ранее поцеловал её чуть тёплую руку. Проклинал «Голос» и надменную коллегу, хотя сам бы вряд ли согласился на новый сезон, если бы в тренерском составе не было Кароль. Ведь разве есть без запаха цветы? Их первая ночь и первое утро — всё пронеслось в голове Лёши, пока он ласково поглаживал её руку, нежно проводя от иголки на сгибе локтя до кончиков пальцев. — Потапенко? — резкий, но не громкий голос Орлова вынуждает его рефлекторно одёрнуть руку. — Ты что-то хотел? Может, выйдем поговорим? — В чём дело? — вопросом на вопрос. — Что с ней? — Тина готовится к туру, много работает, — продолжает шёпотом, чтобы не разбудить Кароль, которая явно разволнуется, увидев в гримёрной гостя. — Устаёт. Выйди, пожалуйста. Минута тишины, за которую мужчины успевают прожечь друг друга недовольными взглядами. — Может, я могу что-нибудь сделать? — Орлов видит, что Лёша, действительно, разволновался. — Ты уже сделал всё, что мог, — едкий сарказм, и Потапенко отстраняется. — Этого достаточно. Лёша сдерживается, чтобы не ударить. Задевает Орлова плечом и спешно выходит, бесшумно закрывая дверь. Павлу кажется, что он слишком резко с Потапенко, но извиняться не намерен. Мысли о неприятном диалоге занимают десять минут его времени, а позже просыпается Кароль, и он полностью переключается на подругу, которая после сна стала выглядеть куда лучше. — Сколько до эфира? — ещё чуть сонный голос. — Двадцать минут, — вытаскивает иголку, помогает аккуратно подняться, протягивает стакан воды и пару таблеток. — Ты успеваешь спокойно переодеться. Через несколько минут Кароль в платье и с шикарной укладкой. Всё личное осталось здесь, в гримёрной, Тина обувает туфли, и снова она — дива.

[...]

Ведущие уже на сцене, весь тренерский состав за кулисами, каждый в ожидании своего выхода. Все привычно волнуются, отчего атмосфера накалена и отравлена неудачными, неловкими шутками. Потапенко и Кароль даже не смотрят в сторону друг друга, и у Монатика, разделяющего их в этом небольшом закулисном пространстве, кажется, лопаются капилляры от напряжения, царящего между ними. Неловкую паузу разбавляет Балан, нарушающий тишину своим сладким тембром: — Тина, я сегодня намерен загладить свою вину, — довольно улыбается и, кажется, поедает певицу глазами, не отрывая взгляд от её манящего декольте. — Надеюсь, моя королева простит меня. Когда Дан наклоняется к ней и оказывается слишком близко, Тина невольно делает шаг назад и не находит подходящих слов. Зато их находит Потапенко: — Смотри, Балан, как бы не пришлось пасть ниц, — усмешка. — Крутит она тобой, как хочет, — говорит громко и при всех, укорительно и адресно. — Вот, что значит — сноровка. Все молчат. Никому не смешно, да и Потапенко вроде не шутил. Алексей победно отворачивается от коллектива, а в ушах Тины — белый шум. Последней фразой убил сразу двух зайцев: неожиданной колкостью полностью обезоружил и унизил при всех, прилюдно. Тина, ещё не потеряв самообладание, глазами ищет Пашу, заведомо зная, что он уже в зале. Монатик что-то говорит, пытаясь разрядить обстановку, но Кароль уже не слышит и, переступив с ноги на ногу, медленно оседает на пол, хватаясь за стену позади неё. — Тина! — Дима и администратор, проверяющий микрофоны на наставниках, быстро подхватывают певицу и садят на ближайший стул. Пока Лёша успевает понять, что произошло, Кароль уже принесли воды, и все кроме него находятся рядом с ней. За кулисами и в душе Потапенко — сумбур. Балан вынужден отпустить руку Тины, когда слышит своё имя, объявленное режиссёром. Лёша опускается перед Кароль на колени и пытается разглядеть лицо, которое она виртуозно прячет за упавшими волосами. Видит, как дрожат её ноги, и ему самому становится страшно, когда он слышит, как администратор через подслушку просит объявить Тину последней. Минута, и Монатик, убежавший на сцену, оставляет их одних, но Потапенко, переволновавшись, даже не может воспользоваться этим шансом. Он опускает голову на её колени и молчит, мысленно благодаря небеса за то, что она не отвергает. — Прости, сонечко, прости, — говорит искренне, неразборчиво и впопыхах, когда публика овациями уже ждёт его появления на сцене. Тина остаётся одна и не чувствует ничего кроме ответственности и пустоты. Делает ещё один глоток воды и благодарно протягивает бутылку администратору. — Всё нормально? — подаёт руку и с трепетом спрашивает мужчина, когда приходит её время выходить. — Сможешь? — Да, — уверенно отвечает, принимает помощь и осторожно поднимается. — Прошу прощения. Мужчина что-то говорит в подслушку, но Кароль, настраиваясь на тяжёлый рабочий день, уже не слышит. — Тина Кароль! — слышится голос режиссёра, и зал взрывается аплодисментами. Тина выжидает секунду, делает глубокий вдох и оставляет все проблемы за сценой. Паша, наблюдающий из зала и встревоженный тем, что певица выходит последней, сжимает зубы, когда Кароль, уверенно поднявшись по лестнице, грациозно вышагивает по сцене. Тина изображает удивление, увидев на своём кресле цветы, и останавливается перед ступеньками, замечая, что к ней уже бегут обеспокоенные Дима и Лёша. — Дякую, — не сводит глаз с лестницы и благодарит, когда мужчины под обе руки не спеша помогают ей спуститься. — А що там сталось? — Це ти нам поясни, — Потапенко трепетно доводит до кресла и не отпускает руки, пока Тина сама её не вырывает. Балан театрально нюхает цветы, позволяет себе подойти ближе и вдохнуть аромат её волос. Потапенко еле сдерживается, чтобы не сделать колкого замечания, и не понимает, почему Тина до сих пор не поставила его на место, популярно объяснив ему вне съёмок, как себя вести не нужно. — Дан, ты что-то объяснишь, нет? — ревностно бросает, убирая руки в карманы. — Может, эти цветы помогут нам начать всё сначала? — единственная фраза, которую Тина расслышала во всём его монологе, который она комментировала на автомате, просто желая поскорее опуститься в кресло и начать работать. Наконец, когда развлекательная часть окончена, вызывают первого участника, и Кароль ощущает на себе пристальный взгляд Лёши, всё ещё чувствовавшего вину за брошенные за кулисами слова. Кароль смотрит на него, медленно опускает веки, и по его телу растекается приятное тепло, когда он узнает этот знакомый взгляд — «всё в порядке».