— А с чего вы взяли, что ваши судьбы для меня окажутся важнее моей собственной? — Это я им сказал. Я им раскрыл твой стратегический секрет, Кать. — Какой? — Я сказал, что ты добрая.
Побег не удался; ходы перекрыты. До следующего самолета остается ровно час, но уже всем понятно, что он улетит без нее — и хитро улыбающемуся Теме, и суетливо переговаривающимся курсантам, и стоящему у нее за спиной Мишке; но главное — ей самой.— Вас что, ни на минуту нельзя оставить одних?!
Давит в строго-командном голосе предательскую улыбку, а на сердце так горячо, что больно даже — от мысли одной, что хотела сбежать от всего, от всех них: от вечно дурачившегося Захоронка, от неизменного, верного Мишки, от курсантов с их постоянными проделками и привычкой влипать в истории. И больше не было бы просторных коридоров универа, тяжести погон на плечах, разборов очередного дела вместо лекций, совещаний с Чиглинцевым в кафе за чашкой кофе, даже обыденно-раздраженных претензий Кудилиной. Был бы только бесцветный дождливый Лондон из окна столичной высотки, груда бумажной работы, элегантно-нудные костюмы взамен привычной формы и острое осознание своей неуместности. Но...— Метод Лавровой в действии. Первый раз самостоятельно получилось. — Это мы все организовали, и драку, и ДПС... — Чтобы вы не уехали. — В Лондон не улетели.
А ведь когда-то она искренне считала их всех безнадежными: и самоуверенного заучку Миско, и артистичного раздолбая Саблина, и дерзкую вспыльчивую Марину, и всех, всех остальных — но не заметила и сама, как вымуштровала, выучила их всему, что в оперской практике знала и умела сама — так, что ничем не примечательные курсанты еще немного и станут настоящими сыщиками. С весьма своеобразными методами, надо сказать.— Кать, может останешься? Ведь неизвестно, что они еще могут выкинуть...
У Мишки в голосе — искренняя надежда и ожидание вердикта; они все — ждут, ждут ее решения с нетерпеливо горящими глазами; они все не хотят ее отпускать. Апрельский полустаявший снег влажно поскрипывает под каблуками; ветер с реки рвет серую вату облаков, обнажая клочки лазурно-бездонного неба. И где-то там в невидимой вышине мерно рычат моторы — самолеты уходят в рейсы. Но это уже абсолютно неважно. Ведь московский въедливый смог по-прежнему роднее лондонских хмурых туманов.