Секрет тёмных ночей

      Темнота уже давно опустилась на столицу, но даже сейчас не было тихо, и даже спустя несколько месяцев Леша все еще вздрагивал, ложась спать. Снова в голове роились воспоминания о Бессоннице, снова он боялся заснуть и не проснуться уже никогда. Снова думал о ней… Вспоминал, как всё начиналось, как она верила в лучшее, как боялась умереть… Он не смог спасти ее, не смог спасти Иру. Права была Дашка, он не спасет никого.       Эта игра навсегда изменила его, сломала изнутри, изменила представление о всем человеческом, что есть в мире, и еще раз доказала, что жизнь очень хрупка и может быть просто игрушкой в чьих-то руках, кому-то может быть весело наблюдать за смертью (если только она не собственная), даже не задумываясь о том, что у этой «куклы» тоже есть семья, друзья; она тоже живая и имеет душу. Страшнее было осознавать это. И то, что Даша стала сломанной игрушкой в руках элиты. Ни у одного из них мускул не дрогнул, когда он говорил с так называемого пьедестала о том, что они — именно они — убили его любимую девушку. Эти лица он тоже запомнил: сытые, лощеные, балованные — они вызывали лишь отвращение. Они умирали, мучались, страдали и теряли близких в то время, как эти пили шампанское и делали ставки. Ставки на них. На их жизни.       Дашка… Теперь он ждал ее каждую ночь. Наверное, он свихнулся. Да, скорее всего, так и было, но после Бессонницы она так и не исчезла, но теперь уже не ходила по пятам — появлялась исключительно по ночам. Причем Леша не мог понять ту систему, по которой она приходила. Не было в этом закономерности. Ни полнолуния, ни одни и те же дни недели, числа — ничего из этого не повторялось или повторялось в хаотичном порядке. А он хотел бы видеть ее каждую ночь, каждый день рядом с собой. Хотел ощущать запах ее духов, слышать ее дыхание, чувствовать прикосновения ее пальцев… Всё это было ненастоящим, он знал. Она уже давно не дышала, она лежала в могиле, была мертва уже долгое время, но для него это ничего не меняло. Он даже готов был принять, что он душевнобольной, но за ее улыбку пусть будет так.       Ему было откровенно наплевать на полученные деньги. Пусть деньги огромные, но он знал, какой ценой они достались, сколько людей умерло, сколько крови пролилось. Он отдал эти деньги. Что-то — семье Олега, что-то — бабушке Иры, а что-то… родителям Даши. Остальное отдал на благотворительность. Пусть он мог больше ни в чем себе не отказывать, купаться в роскоши, но… потерял слишком много для того, чтоб радоваться этому. Он не Саша, который шел именно за победой. Не Алина, для которой важным было убить как можно больше. Вот кто психопат, а не он, Леша. Он всего лишь видит ту, которую любит. Он чувствует ее и хочет, чтоб так было как можно дольше, чтоб она не исчезла. Она приходила нечасто, но каждый такой момент Леша ухватывал, каждое мгновение рядом с ней хотел запомнить и каждую секунду просил не вслух: «Пожалуйста, еще миг, еще немного!».       А он ведь тогда сначала поверил, что она выжила. Поверил, черт возьми! А она… призраком оказалась или как там правильно? Галлюцинацией? Сначала испугался, хотел прогнать ее, хотел, чтоб исчезла, а потом привык, потом уже не смог без нее. С ней было как-то спокойнее, не ныло внутри, он видел ее живой, и хоть понимал мозгами, что ее нет, это плод его воображения, глазами-то видел: вот она. И оттого было еще страшнее засыпать. Боялся, что она исчезнет, что его отдохнувший мозг прогонит галлюцинацию, восстановится. А ему было хорошо с ней, легко. Именно она не дала ему заснуть, когда он был на это готов. Она не разрешила застрелиться. Как это мог сделать его собственный глюк?! Как то, что было продолжением его, могло так противоречить собственным желаниям и мыслям?! Он не верил в это. Не верил, что это просто съехавшая психика. Тут и в Бога поверишь, и в Чёрта. И кто с ним играет, Леша не понимал. Но просил, чтоб это не кончалось.       — Лёша… — кто-то аккуратно погладил его по ладони, — ты спишь?       Он открыл глаза и улыбнулся: перед ним снова была она, всё в том же костюме, с тем же высоким хвостиком светлых волос — вся, как и тогда. Хотелось переодеть ее, распустить волосы, сделать другой, отличной от той, которую убили, которая билась в истерике, отказываясь принимать то, что смерть уже под боком.       — Сплю. Когда тебя вижу, каждый раз думаю, что сплю, — он неспешно перебирал своими пальцами ее холодные пальчики, их хотелось согреть, ее всю хотелось согреть.       Эти тайные свидания, которые и свиданиями назвать язык не поворачивался, всегда оставляли теплый след в его душе. Первое время ему казалось, что он просто видит ее во снах, но однажды она пришла в ночь, когда ему не удалось уснуть, и положила руки на плечи, подойдя со спины к нему, стоящему у окна. Тогда он понял, что это не сновидения, что это реально. Странно, ненормально, но реально.       — Все еще думаешь, что лучше так, чем… чем нормально? — ее фразы, осмысленные, живые, вызывали больше вопросов, чем ответов, еще тогда. Она говорила не то, о чем думал он. Она говорила о другом и другое. Помогала ему, советовала. Это было так странно, но именно это спасало в момент, когда никого не было рядом. Даша была единственной соломинкой, единственным человеком, пусть и неживым, который мог подсказать, уверить или наоборот разнести его идею к чертям.       Он тогда сжег ее фотографию, сказав «прощай», а она появилась и больше не исчезла. Об этом не знал никто из его окружения. Да никому и в голову такое не могло прийти. Что можно вот так… Да что за спиритические сеансы без предварительной записи?! И только ему было комфортно именно так. Пусть считают поехавшим, пусть. Может быть, так и есть — он не отрицает, но — о Боже! — только не лечите его, только не нарушайте эту хрупкую связь. Да и можно ли вылечить кого-то, кто так отчаянно этого не хочет?       — Да. И иногда думаю, что уж лучше бы уснул тогда, чтоб никакого адреналина, чтоб Женю не убивать, чтоб Ира…       Леша обхватил голову и сжал ее. Он снова вспомнил всё, что произошло. Вспомнил тот страх, вспомнил бешено колотящееся в груди сердце. Этому никогда не уйти из его памяти, и иногда он усмехался: вот живет город-милионник, и миллионы понятия не имеют, что происходит с какой-то кучкой несчастных, которые смотрят на кровать как на заряженный пистолет, которые видят так часто кровь, которые на это не подписывались. И сейчас, в этот час, быть может, кто-то другой мучается от непреодолимого желания уснуть и от того, что убили кого-то близкого, что и он сам должен убивать для того, чтоб выжить. Для него, Леши, это позади, но это никогда не уйдет из памяти, не оставит, будет вечно покалывать в висках при слове «бессонница».       — Ты не виноват… и ты должен жить. За всех тех, кого убили, кто уже не может жить, — голос такой спокойный, убаюкивающий, нежный. Наверное, она и правда теперь такая, какой он хотел ее видеть. Может, это и правда его глюки, но хотелось думать, что это именно она сама — Даша рядом с ним. — Я бы тоже лучше уснула, чем…       Леша тяжело вздохнул. Воспоминания о том дне всегда ноющей болью отзывались в душе. Он не смог спасти ее, не смог переправить в Питер и уберечь. Она умерла. Умерла потому, что какая-то сволочь посчитала кругленькую сумму дороже человеческой жизни. И как же он тогда хотел верить, что она все же выжила, каким-то чудом, хоть растворилась в воздухе на время, хоть взлетела, но выжила. И когда он сфотографировал ее, а увидел лишь реку… его накрыл приступ истерического смеха. Ее нет. Ее никто не видел. Кроме него. А она была. Была, черт возьми, и есть! Пусть только в его убитой шизофренией башке, но есть!       — Останься, пожалуйста, — он крепко сжал ее руку и посмотрел в глаза. — Пожалуйста, не уходи!       Она улыбнулась и снова положила голову ему на грудь, как тогда, в день… в день своей смерти. Он знал, что она уйдет. Знал, что утром не останется и следа от ее ночного пребывания здесь. Знал, что так не будет всегда и однажды она исчезнет навсегда. Надеялся, что этого не произойдет как можно дольше, что она будет с ним еще какое-то время и за это время он сможет научиться жить без нее, но, казалось, это невозможно. И эти ночные встречи, их ночная тайна — это всё, что сейчас у него было. А ведь ему всего двадцать пять, а ей было каких-то двадцать шесть… Он ни разу не был у нее на могиле. Проще было вот так, ощущать ее, чем видеть безжизненный крест. Пусть она будет лишь с ним, лишь для него.       — Я останусь, останусь, а ты спи… Спи, теперь можно, — он чувствовал, как по ее щекам бегут слезы. Настоящие, живые, горячие слезы! И вновь говорил себе, что это не просто плод его воображения, это что-то, неподвластное законам физики, химии, логики — всех наук мира. И это лишь для них.       Даша аккуратно коснулась губами уголка его губ и вновь положила голову на грудь, говоря тихо, почти шепотом единственное: «Засыпай… Засыпай, я всегда рядом с тобой…». Он не отпускал ее, а она — его. И он засыпал, зная, что она рядом, но совсем скоро растворится в ночи. Совсем скоро ее смоет рассветом, и непонятно, когда она появится в следующий раз и появится ли вообще. Он знал, что она сейчас плачет, знал, что ей больно потому, что больно ему. И засыпал, держа ее за руку. Он дождется ее. Обязательно дождется следующей встречи и снова увидит. Увидит, несмотря ни на что. На все законы природы. А сейчас он засыпал, пока еще чувствуя ее присутствие и наслаждаясь короткими мгновениями счастья.