Лисьи огни

ГЛАВА 11 в которой мы чертовы извращенцы Марина уехала на следующий день, скомкано и быстро со всеми попрощавшись. Бабушку она чмокнула в щеку, мне просто кивнула, а Максимилиана тепло обняла, пристроив руку чуть ниже его поясницы. Садясь в машину, она добавила, что ждет его в гости в любое время. Конечно же, его и бабулю. Наша ночная прогулка на крышу, как я и ожидала, была благополучно забыта. Вернее, это стало негласным решением не упоминать ничего из того, что между нами произошло. Это позволяло нам обоим оставаться в своей зоне комфорта, не принимая никаких важных решений. Максимилиан, как и я, был крайне осторожен в проявлении чувств к окружающим, я поняла это еще задолго до нашего вынужденного переселения. Несмотря на природную горячность и вспыльчивость, он предпочитал остановиться, когда испытывал иные, кроме безразличия, чувства к людям. Не исключено, что он боялся, что проявление эмоций сделает его слабым и управляемым. Я понимала это, потому что боялась той же участи. — Проводи меня, пожалуйста, к дому Саши, — попросила я Максимилиана, когда он закончил со своими делами. — Мы ведь ни разу не виделись с тех пор, как поселились тут. Я плохо ориентируюсь в городе. Этот город и правда с трудом давался для моего понимания, нигде прежде я не видела такого переплетения переулков, любой из которых мог закончится глухой стеной. К тому же мне казалось, что не подвластные счету каменные львы, застывшие стражи незримого, следят за каждым шагом проходящих мимо. Недавно, прогуливаясь с Лампой по Университетской набережной, я познакомилась с знаменитым Сфинксом. Как поведала бабуля, выражение его лица зависело от времени суток: умиротворенное и безучастное днем, с наступлением сумерек оно становилось угрожающе зловещим. Каким-то внутренним чувством я ощущала, что город буквально набит множеством бесплотных и незримых. Максимилиан как-то упомянул, что под многими сооружениями покоятся капища черных богов, которые собирают кровавую дань в виде самоубийц-утопленников. — Я так понимаю, если я откажусь, ты все равно найдешь провожатого, — произнес Максимилиан и сорвал с вешалки куртку. — Чего стоишь, идем! Машина в мойке, прогуляемся немного. Поехали мы на трамвае. Двигался он, конечно, медленнее чем троллейбус, или тем более подземка, но было в этом неторопливом, размеренном перемещении по свежему, промытому с утра небольшим дождем Питеру особое очарование. Мы стояли у окна, пока я любовалась блестящими витринами, Максимилиан со скучающим видом смотрел поверх моей головы. Сзади к нему настойчиво прижималась миловидная блондинка с выразительным бюстом. — Я уже давно привыкла к твоей внешности, но никак не могу привыкнуть ко всем этим вечно липнущим особам. Тебе это не надоело? — спросила я, когда мы вышли. — Привыкаешь ко всему, — ответил тот. — Мне необходимо их внимание. Желание, ненависть, зависть, раздражение, похоть, — любое проявление эмоций по отношению ко мне питает меня энергией. На духовном уровне я ничуть не лучше госпожи Сэн, которая ждет смерти своего подопечного, чтобы полакомиться. Только мне ждать не приходится, я получаю лакомый кусок сразу. Кстати о вкусностях! Заглянув в булочную, мы унесли с собой коробку заварных пирожных. Помня о том, насколько сильно любит сладкое Саша, я планировала вручить их лично ему, но мои ожидания не сбылись. Дверь открыла Алла Аркадьевна. —Ох, Сашулечка мой в больнице, — сообщила она устало. — На днях положили, обострение у него. Но врач говорит, прогнозы благоприятные. Иммунитет ослабел с весной, а так ничего ужасного. Пока что. Услышав это неуверенное «пока что», мы с Максимилианом переглянулись. Похоже, положение было не столь безоблачным, как старалась убедить не столько нас, сколько себя саму Сашина мама. — Чайку, дорогие мои? — немедленно предложила она, но Максимилиан отказался: — Что вы, огромное спасибо, но мы, с вашего позволения, навестим Сашу. Эти чудесные пирожные мы оставляем вам, мое почтение! Чмокнув ее пухлую ручку, он заспешил вниз по лестнице. — Я знаю, где находится больница, здесь недалеко, — проговорил он. Нам действительно удалось быстро добраться до длинного, окруженного парком, здания больницы. Еще издалека я заметила на крыше очертания крылатых фигур, для каменных изваяний они располагались слишком хаотично. Когда мы приблизились, одна из них отделилась от здания и взмыла вверх, тяжело хлопая огромными белыми крыльями, за которыми невозможно было ничего разглядеть. От неожиданности я схватила Максимилиана за куртку. — Я тоже их вижу, это грифоны, — сказал он. — Как стражи этого города, они чувствуют недоброе и скапливаются в местах, где появляется злонамеренная сущность. Стало быть, госпожа Сэн, наша старая знакомая, прибыла раньше нас. — Их видим только мы? — В прошлом веке их могли видеть и люди. Грифоны шумные создания, в полицию даже стали поступать жалобы на шум по ночам, и одному неглупому аптекарю, их хозяину, пришлось сделать их невидимыми для человеческого зрения. Правда, некоторые до сих пор слышат шум от крыльев, когда те возвращаются домой в Башню Грифонов. Недолго поплутав по стерильным коридорам, не без помощи медсестры, мы отыскали Сашину палату. Я его не узнала совершенно. Лысый, без ресниц и бровей, с сизыми кругами под глазами он был похож на маленького старичка. Похудевшее тело опутывали трубки, ведущие к подмигивающим цветными огоньками аппаратам. Увидев сидящую на его кровати госпожу Сэн, Максимилиан брезгливо поморщился. — Вот уж совсем не ожидал вас тут увидеть, — Саша заметно обрадовался. — Со мной все в порядке, просто очередное обострение, серьезнее, конечно, чем в предыдущие разы, но не смертельное. Мама панику подняла, хотела ночевать тут, но я ее выпроводил. От ее слез еще тоскливее. Скучнее места я не видел! Общаться с другими пациентами нельзя, постельный режим, харчи как в вегетарианском санатории, еще и все будто пережеванное. — Прости, но твои пирожные мы отдали маме, а тебе купили яблок, держи, — сказала я, садясь напротив. Госпожа Сэн переводила взгляд немигающих глаз с Максимилиана на меня и обратно. Наше появление ее не обрадовало, но высказываться по этому поводу она не торопилась. Я вообще не помнила, чтобы она разговаривала. — У меня сегодня уже были гости, — сообщил Саша. — Ребята сегодня всем классом идут в Эрмитаж, по пути навестили меня с учителем. Я там тыщу раз был, само собой, так что ничего особо не пропущу. Это была, судя по всему, их семейная черта — заниматься успокоительным самообманом. Ведь видно было, что Саше тоже хочется быть там, снаружи, вместе с друзьями, под весенним солнцем, а не лежать в пропахшей лекарствами палате. Мы поболтали о всякой ерунде, вроде Сашиных одноклассников и больничной кухни, пытаясь скрыть возникшую неловкость. Говорили Саша и Максимилиан, я больше отмалчивалась, словно испытывала вину перед мальчиком. Мне было стыдно за то, что я здорова и вольна делать все, что захочу. Поэтому, не просидев и десяти минут, я засобиралась домой. — Я еще приду, — пообещала я, касаясь Сашиного плеча. — Не грусти, а станет совсем скучно, позвони. Здесь же есть такая штука, телефон называется? По дороге домой (мы решили пройтись пешком) я угрюмо молчала. Максимилиан поглядывал на меня с любопытством. Я была настолько погружена в размышления, что не заметила как он исчез и вернулся уже с ведерком мороженого. — Держи, тебе вроде шоколадное нравилось, — проговорил он, протягивая пластиковую ложку. — Спасибо. Что, прямо на улице есть? Не дождавшись ответа, я устроилась на ближайшей скамейке. Максимилиан сидел рядом, искоса наблюдая, как стремительно опустошается ведерко. Мороженое было превосходное, с кусочками фруктов и шоколадными шариками, но в этот раз я почти не чувствовала вкуса. С очередной ложкой во мне точно что-то надломилось, и по щекам градом покатились слезы. Максимилиан вынул из моих ослабевших рук ведерко. От удивления его глаза стали по-детски большие и беспомощные. — Я тебя не узнаю, — произнес он. — Этот мир плохо влияет на тебя, ты расклеиваешься по любой глупости. — Какая это глупость, если умирают дети? — воскликнула я, с досадой вытирая мокрые щеки. — Случайного нет. Если что-то происходит, это всегда правильно и своевременно. Ты не можешь судить о последствиях, не видя причины. Ты видишь только то, что способен вместить твой ограниченный человеческий разум… И прекращай реветь! С каких пор ты стала кисейной барышней? Может еще все свои сбережения перечислишь в фонд борьбы с несправедливостью? — Захочу и перечислю, — не слишком уверенная в существовании подобной организации, бросила я. — Я может и не вижу того, что видишь ты, но и этого достаточно. Потому что ни одна причина не стоит таких последствий. — Страдания соразмерны. — Ты говоришь слишком умно. Не забывай, что я деревенщина. Максимилиан сощурился. — Да что с тобой, в самом деле? Остаток пути мы шли молча. От того, что Максимилиан был невозмутим, и, казалось, не обращал никакого внимания на мое разбитое состояние, мне еще больше хотелось вывести его из равновесия. Типично женская черта, которую я в себе ненавидела. У парадной стоял знакомый мне автомобиль, хозяин которого, похоже, ждал меня довольно давно. — Наконец-то, я уж думал, что уеду ни с чем, — с довольным видом воскликнул Дима, приблизившись ко мне. — Я был у вас дома, но Евлампия Романовна сказала, что ты ушла с братом. — Отлучались по делам, — пояснила я. — Поднимемся к нам на чашку кофе? Максимилиан, скрестив на груди руки, поднял бровь: — Ева, ты забываешься. Хозяин в доме я, и я не желаю видеть в нем этого хлыща. Дима, вспыхнув, нахмурился. От оскорбления у него покраснели кончики ушей. Я закрыла глаза, чувствуя, как над нами сгущаются тучи. — За такие слова можно получить в лицо, — наконец медленно проговорил Дима. — Так чего ж вы медлите? — Не хочу испортить настроение вашей сестре. Ей и так не повезло с братом. — Прекратите, — вздохнула я. — Что за цирк вы устраиваете? Если тебе, дорогой брат, не хочется видеть нас в своем доме, то мы можем отлично провести время в другом месте. — Я же сказал, он мне не нравится, — произнес Максимилиан с расстановкой. — Зачем тебе мужчина, который и ухаживать-то толком не умеет? Разве ты не видишь, что все эти цветочные веники, ночные серенады под окном, это только повод показать всем, какой он герой-любовник? — Это я не умею ухаживать? — завелся Дима. — Так научи меня, непросвещенного, как надо обращаться с девушками, будь добр! Слегка наклонив голову набок, похожий в этот момент на любопытного лесного зверька, Максимилиан привычным движением откинул со лба волосы. Даже не взглянув в мою сторону, он вдруг повернулся и крепко прижался к моим губам. Обе его руки при этом бесцеремонно легли на мои бедра. Протестуя, я уперлась ладонью в грудь Максимилиана, но в следующую секунду сдалась, потому что демонстрация силы сменилась на нечто новое. Поцелуй затягивался, его губы стали нежнее, сердце под ладонью забилось взволнованно и быстро, как и мое собственное. — Фу, чертовы извращенцы, вы в курсе вообще, что это противозаконно?! — раздался полный негодования голос Димы. — Теперь понятно, почему ты так за ней следишь! А ты могла бы и сразу сказать, что я не у дел! — Это было сразу понятно и так, — отстраняясь от меня, произнес Максимилиан. Дышал он часто, будто пробежал приличное расстояние. Я не видела его глаз за опущенными ресницами, но была уверена, что в них появились золотые искорки, как тогда на крыше. — Мерзость какая, — морщась, продолжал Дима. — И что, как давно ты кувыркаешься с братом? Это потому, что он смазливый, или из-за того, что богатый? В следующее мгновение он оказался сидящим на земле, прямо в середине глубокой лужи. Тряхнув рукой, Максимилиан взял его за воротник куртки и легко, как нашкодившего котенка, потащил до машины. Спотыкаясь, я побежала следом. — Никогда больше тут не появляйся, ясно? — произнес Максимилиан, закинув на сиденье несостоявшегося ухажера. — Пошел к черту! — завопил тот, мигом растеряв напускную важность. Стекло на двери поползло вверх, и автомобиль сорвался с места. Выезжая из арки, Дима изрядно напугал двух старух, которые ядовито заплевали ему вслед. — Сумасшедший день сегодня, — Максимилиан осмотрел разбитые костяшки пальцев и задумчиво слизнул выступившую кровь. — Ты как собака на сене, — заметила я. — И сам ни гам, и другому не дам. Зачем ты его прогнал? Он мне даже нравился поначалу. — Сам не понимаю. Он так разозлил меня своим напыщенным видом и глупыми оскорблениями, что мне захотелось заживо его зажарить. Так что он легко отделался. — Может, стоит просто оставить меня в покое? — Нет. — Просто нет, и все, никаких аргументов? — Потому что я так хочу. Мой тебе совет — просто подожди. Пройдет неделя-другая, и мое увлечение тобой закончится. Возможно, стоило бы с тобой переспать, чтобы ускорить этот процесс, но не думаю, что ты сможешь меня чем-то удивить. Максимилиан говорил, не глядя мне в глаза, и это было не похоже на него. Совсем не похоже. Первым моим порывом после услышанного было собрать вещи и уйти, но слишком предсказуемым стал бы такой поступок. Значит, именно этого он от меня и ждет, чтобы я ушла сама. Но зачем? Продолжая высказываться в том же презрительном тоне, Максимилиан все-таки встретился со мной взглядом. Хватило секунды, чтобы понять. — Да вы трус, господин лис, — произнесла я победно. — Трус? — угрожающе повторил он. — Именно. Ты боишься того, что чувствуешь. Привязанности не только ко мне, но и к другим людям, к бабуле, к Саше. Ты ждешь, чтобы я сама исчезла из твоей жизни, и ты снова сможешь стать кем-то, взять другое имя, жить другой жизнью, как ты это всегда делаешь. Так вот, скажу сразу: я не стану решать за тебя. Возможно ты пережил всех близких, и теперь прячешься от старости и смерти, но это только твой выбор. Не перекладывай его на других. Максимилиан ничего не ответил. Он развернулся и стал подниматься в квартиру.