На двоих

Сидя на кожаном диванчике, Артемида медленно цедит крепкий, сладкий коктейль, тревожит соломинкой лед в высоком бокале. Лучи цветного света раскрашивают смеющиеся лица, отблесками зажигают глаза. Музыка пульсирует битами, раскачивая в едином ритме танцпол. В окружении друзей именинница Меган сияет, и рядом с ней даже хмурый и серьезный Коннер выглядит помягчевшим и, наконец, успокоенным. Калдур’ам, Затанна, Дик, Ракель, Барбара — все беззаботно отрываются в ночном клубе. Разбросанные по городам, наконец, собрались в одном — в кои-то веки без масок. Как и прежде Артемида смеется над шутками, улыбается солнышку-Меган, лениво перебрасывается беззлобными подначками с Диком-давно уже не Робином. Без дрожи в руках поднимает бокал, когда кто-то неловкий и несвоевременный предлагает выпить за Уолли. Глаза сухие до рези. Губы помнят когда надо улыбнуться, правильные слова сами приходят на ум. Не весело и не грустно, не хорошо и не плохо — просто размытым все видится, словно сквозь тускло-серый фильтр. Дыра в душе зажила — а пустое место под ребрами так и осталось, и только чужая радость теперь отражается в пустоте глухим эхом. Незаметно ее увлекают за собой на забитый до отказа танцпол. Меган и Коннер не сводят друг с друга глаз, не размыкают рук даже в толкотне. Ракель, Барбара и Затанна смеются и отплясывают поодиночке, яркие и живые как огоньки пламени. Дик с кем-то флиртует и беззаботно смеется у барной стойки, Калдур’ам рядом с ним. У каждого за душой тоже своя затаенная боль. Разгоряченные, все двигаются в такт биению сердца музыки словно единое и живое море — какое-то время в этом море и Артемида послушно колышется брошенной в воду веткой. Но импульс извне быстро исходит на нет. Прямо в толпе она так и застывает вдруг в ступоре — неловкая, негибкая, неподвижная, даже когда по ногам проходятся и случайно толкают в бок. А внутри оглушающе пусто. И еще раздражающе колется чертово кружево белья под платьем — вот и все. Даже чертово сердце словно не бьется. Кто-то сзади осторожно кладет ей руки на талию. Выученным приемом Артемида автоматически почти бьет локтем, но вовремя останавливается. — Я ведь в другой раз и врезать могу, Дик, если будешь подкрадываться. И врежу. — А ты не спи на танцполе. — слышит она веселый голос Найтвинга. — Как ты меня узнала? — Твой парфюм — экологическая катастрофа. Ты что, целый флакон на себя вылил? — Половину. — беззаботно смеется он за ее спиной. У него уже давно переломался голос, у него приятный смех, по-мужски низкий и теплый. Артемида рассеяно перекидывает собранные в тугой хвост волосы через плечо. — Мажор. — Злюка. — заключает Дик позади. От него пахнет смесью дорогого парфюма, текилы и разгоряченной кожи. Исходящее от него тепло она ощущает всей обнаженной платьем спиной. — Все та же злюка. Не убирая рук с ее талии, он начинает двигаться в каком-то своем медленном ритме, далеком от быстрых битов музыки. По инерции Артемида позволяет ему увлечь себя. Ступор понемногу отступает. В кипящей толчее танцпола они расслаблено покачиваются не в такт, на какой-то своей волне. Мальчишка с дурацкими каламбурами и глазами, вечно скрытыми под темными очками, давно вытянулся и повзрослел. Но по-прежнему ее друг. Ему она доверяет свою спину, его руки все еще легко касаются ее тела сквозь тонкую ткань платья. И ей спокойно. Потому что это — Дик. Ему можно. Даже если расстояние между ними почти исчезает, даже если она не видит его лица. Горячее, влажное дыхание касается ее беззащитно открытой шеи, когда он что-то снова говорит ей на ухо и смеется. Внезапная дрожь электрическим разрядом вдруг простреливает вдоль спины. От него за милю несет текилой, в ней плещется немало коктейлей. Но это не причина коленям вот так слабеть. Потому что Найтвинг — друг. Друг ее и друг Уолли, и сколько раз почти умирали вместе и выживали где уже казалось нельзя, и перевязывали раны, и раз за разом вместе спасали этот чертов мир. И господи как же мерзко чувствовать себя такой похотливой тупой сукой. Но ощущение жгучей, жаркой дрожи еще не остыло, еще не стерлось там, где так долго была пустота. Чувстовать, чувствовать еще, еще больше, еще ярче до ослепления… С жадностью такой, что почти больно, ей хочется почувствовать снова хотя бы что-то, и за эту внезапную, бездумную жадность она сейчас почти ненавидит себя. Артемида закрывает глаза и делает почти незаметный шаг назад. Обнаженной вырезом платья спиной прижимается к его груди: мягкая ткань рубашки, гулкие удары сердца, теплый металл цепочки в распахнутом вороте — она захлебывается ощущениями и тонет. На мгновение Дик застывает и напрягается. Но прежде чем она успевает пошевелиться, ладони его мягко, но уверенно скользят по ее бедрам, привлекая ближе. Кажется, он понимает ее прежде нее самой. Смесь тепла его тела, запаха мужского парфюма и чертовой текилы обволакивает ее, будоражит давно забытым напряжением, пока они двигаются не в такт меняющейся музыке. Биение пульса сливается с ритмом. Зашкаливает. Губы касаются ее шеи невесомым поцелуем, но все еще можно списать на неловкую случайность. Все еще можно спасти. Их еще можно спасти. Стиснув зубы, Артемида заставляет себя обернуться, высвободиться, но он вновь привлекает ее к себе. Губы легко, но настойчиво касаются ее губ первым после Уолли поцелуем. И одна часть ее разума в ужасе бьется внутри и кричит, а другая, слепая и темная, наслаждается. Ее губы отравляют его болью как ядом, жгут чувством вины. — Что ты делаешь? — шепчет она беспомощно, и Дик тихо смеется. — То, что ты хочешь. — и сразу же добавляет, не оставляя ей шанса. — То, что я хочу. То что мы хотим. Теплые, жесткие ладони его требовательно опускаются ниже, забираются под подол ее платья, задевают край резинки чулок. За слабость, за податливость она ненавидит себя, с ненавистью кусает губы до крови, наслаждаясь каждым мгновением, наслаждаясь обжигающим жаром, разливающимся под кожей. Извращенная неправильность только подбрасывает топлива в этот костер. Потому что кажется, хуже быть не может — а значит терять уже нечего. Взяв за руку, Дик уверенно ведет ее сквозь толпу прямо к выходу, и мгновение спустя вдвоем они уже на заднем сидении такси. Сколько у них времени и куда едет машина по ночным улицам Артемида не знает, не знает куда девать руки, как дышать и что говорить. Ошеломленная, уязвимая, она позволяет Дику все сделать самому. Это легко, если верить, что он как всегда знает что делает. Опустив отделяющую их от водителя перегородку, Дик улыбается ей, прежде чем без колебаний снова найти губами ее пересохший как пустыня, искусанный рот. Языком он мягко, но настойчиво раздвигает ее губы, целует умело и выверенно — по-настоящему. Со знанием дела легко расстегивает ее платье, стягивает почти до пояса. Ей и стыдно, и сладко, когда ладонь его в первый раз касается ее груди, и удовольствие обжигает ее ядовитым огнем. Где надо напористый, где надо нежный — Дик хороший любовник. Пусть и не с кем особенно сравнивать - не так уж и много их у нее в анамнезе. Но он целует не как Уолли, трогает не как Уолли, все делает не как Уолли. И он — не Уолли, черт возьми, потому что никто в целом мире не Уолли кроме Уолли. А Уолли — мертв. С внезапным отчаянием Артемида цепляется за его плечи короткими ногтями, сама целует настойчиво и зло, прихватывая зубами нижнюю губу. За тонированными темными окнами машины расплывчато мерцает свет фонарей. Водителю, должно быть, впереди все слышно сквозь тонкую перегородку, но какая теперь разница… Не они первые, кто трахаются в такси, чаевые окупят неудобства. Дик зарывается лицом в ложбинку между грудями, горячее дыхание ласкает почти болезненно чувствительную кожу. Прямо сквозь тонкую ткань бюстгальтера накрывает ртом сосок. Прохладный воздух в салоне обжигает сквозь влажное кружево, когда он чуть отстраняется, и с губ ее срывается первый тихий, почти жалобный стон. — Ты покраснела. — смотрит он снизу вверх из-под темных ресниц, улыбается ей с лукавой насмешкой. — Такая миленькая, когда краснеешь. Щеки у Артемиды еще сильнее вспыхивают жгучим стыдом. Хочется то ли врезать ему, то ли поцеловать — только пусть перестал бы трепаться. — Просто заткнись, Дик! — не выдерживает она. — Пожалуйста. Незаметно он заводит руки ей за спину и ловко избавляет ее от бюстгальтера, отвлекая еще одним поцелуем. — Такая застенчивая... — проводит губами он по ее шее. - Недотрога. — А вот ты где умудрился нахвататься всего вот этого? — шипит она, запуская пальцы ему в мягкие волосы. — Чудо-мальчик… С довольным смешком он бегло касается ее губ, и тут же спускается снова к груди. Вскоре она уже стонет не сдерживаясь, извивается, пока он гладит нежную кожу на внутренней стороне ее бедер, задевая сползшую до колена резинку чулка. Какого-то черта вся она открывается ему навстречу как шкатулка с секретом. Слишком много ее секретов он всегда знал. Даже когда шершавые пальцы его легко касаются ее уже влажных трусиков, желание оказывается сильнее стыда. Он осторожно сдвигает в сторону тонкую полоску ткани и трахает ее пальцами, сначала медленно, но с каждым ее стоном, с каждым ответным движением бедер все быстрее и глубже. Инстинктивно Артемида вцепляется ногтями ему в спину, ощущая как напрягаются сильные мышцы под горячей кожей. — Пожалуйста... — безотчетно просит она, широко распахнув глаза, и тонет в синеве его взгляда. — Пожалуйста, Дик. Странно, но ей даже не стыдно вот так просить. Ей не стыдно, когда он что-то неразборчиво и нежно шепчет ей на ухо, что-то обещает, и слова сливаются в одну мягко опутывающую ее нить. Звуки, мокрые и бесстыдно хлюпающие, эхом отдаются у нее в ушах. И под аккомпанемент собственной похоти она кончает неожиданно быстро и всхлипывает от забытого уже удовольствия, судорожно сжимая его руку коленями. Впервые за долгое время она снова чувствует себя живой. — Тише, тише… — слышит она его удивительно мягкий смех. — Слишком быстро, тигрица. Мы только начали, а ты уже все… На гладкой, смугловатой коже его вызывающе краснеют полумесяцы-следы ее ногтей. — Сам слишком быстрым не окажись. — огрызается она беззлобно, но он только смеется и тянет ее к себе на колени. Осторожно Дик собирает подол ее платья до талии, и кружевные трусики неловко цепляются за острый каблук туфли, прежде чем быть отброшенными куда-то под сидения. Ей снова становится страшно, словно в первый раз. Все правда в первый раз — в первый раз после Уолли, и сдавать обратно уже, наверное, слишком поздно. — У меня нет… — запоздало вспоминает она про презервативы, которые никогда не покупала сама, как будто бы это причина передумать. Дик ласково проводит пальцами по ее горящей щеке, убирая прилипшую прядку. — У меня есть. Ни о чем не думай. — Утром я буду ненавидеть себя за это. — вырывается у нее глухо. Но руки все равно уже тянутся обхватить его за шею, привлечь теснее — живого, горячего, близкого. Дыхание у него уже тяжелое, и сердце бьется тяжело и гулко под ее ладонью. — Утром я буду с тобой. — обещает Дик, чуть улыбаясь. Мягко, но уверенно сам разводит ее колени. — Сможешь меня ненавидеть, если уж надо кого-то. С обаятельно-легкой улыбкой он пытается снять с ее плеч груз ответственности, груз вины и переложить на свои собственные. Но вопреки возможности еще чуть-чуть побыть слабой, Артемида вспоминает что все еще сильная. С нежностью обнимает его напряженные плечи, касается пальцами и поцелуями губ, скул, щек, и приросшая к нему маска мальчика-чудо, мальчика-который всегда знает что делать трескается вдруг. В глазах у него эхом отражается ее боль и усталость. Черта с два она позволит ему взять на себя еще и груз ее сожалений. — Как же я могу тебя ненавидеть, черт возьми. — сжимает она его лицо в жестких ладонях, вглядывается в глаза. … если только с тобой я могу не делать вид, что у меня все в порядке. Потому что, черт возьми, я совсем не в порядке, молча думает она. … если мы совсем не в порядке. — Никак. — с тенью улыбки склоняет Дик голову чуть набок, касается губами впадинки между ее ключиц. — На то и расчет. Хитро, правда? Сердце в груди у нее, там где пустота, почему-то щемит. Боль размывает последние хрупкие границы между любовью и дружбой — на двоих общая. Под расстегнутой рубашкой губами Артемида находит его старые шрамы — на груди, на животе. У него не так много шрамов, но почти все их она знает наизусть. И те, что глазу не видны, тоже. Для него ей хочется вспомнить как это — быть нежной. И в ответ его словно прорывает вдруг. Неловкий, какой-то потерянный, он льнет к ней за лаской, впитывает ее как солнечный свет, в ответ зацеловывая ее шею и плечи. Искренняя, жадная нежность поцелуев теперь горчит на вкус. В тесном салоне такси, где-то в ночном городе, где-то между «до» и «после» рваными краями, осколками острыми и неровными они вплавляются друг в друга накрепко. И, быть может, в итоге получится даже нечто целое. Медленно и осторожно он входит в ее узкое, но уже податливое тело, гладит по обнаженным плечам. Тягучее тепло удовольствия с каждым новым движением разливается по ее венам, словно яд, и в его объятиях ей так хорошо как давно уже не было. — Все будет хорошо. — тихо шепчет Артемида ему в губы и сама подается навстречу. Общая боль на двоих сливается в резонанс, превращаясь одновременно и в нежность, и в желание, в болезненно-неотвратимое притяжение. Еще не любовь и уже не дружба. Нечто между и тем и другим — но вопреки всему так становится легче. Обоим