взрослые игры

      — Обсидиан, — повторила Мила. — Посох Тьмы. Он собирает его, Владыка. Лукой Многолик собирает Посох, я уверена.       В кабинете директора залегла неприятная тишина, эхом отбивающаяся звонким потрескиванием огня в камине. С волнением сжав пальцами колени, она не отрывала серьезного взгляда от Велимира, мысленно умоляя его поверить ей. Она чувствовала на себе взгляды деканов, разместившихся тут же, но боялась посмотреть кому-либо в глаза. Как только Мила и Лютов опять оказались в Дубовом зале, девушка первым же делом сообщила Владыке, что ей нужно рассказать ему важную информацию, но заставить взрослых профессоров поверить восемнадцатилетней девчонке оказалось намного тяжелее, чем сообщить об этой потребности.       — Но, — подала голос Амальгама, — разве Посох не был разбросан по всему миру, чтобы никто не мог найти его? Вы перечитались легенд и мифов, госпожа Рудик.       — У меня же возник другой вопрос, — на этот раз говорил Орион. — Разве Лукой не умер? Много людей прибыло посмотреть на его похороны два года назад.       Мила нахмурилась, опуская глаза. Они не поверят ей, конечно же. Будут считать безумной и глупой из-за юношеского максимализма и боли утраты, которую она пережила в последствии столкновения с Игнатием Ворантом. И Рудик не могла сильно винить их — люди хотят верить, что зло побеждают, а добро — всегда торжествует, и после похорон отца Милы, коим воплотился Многолик, они выдохнули с облегчением, не осознавая, что это была лишь часть его мерзкого плана по получении метки, а залечь на дно — удобное прикрытие для создания ещё более грандиозных и зловещих планов. Так думала Мила и её друзья, но не присутствующие в кабинете люди — те единственные, которые могут сделать хоть что-то. Выдохнув от досады и разочарования, Мила покачала головой, готовясь уйти, чтобы забыть весь сегодняшний день, но к своему глубочайшему удивлению услышала голос Альбины.       — У госпожи Рудик Северное око, — сказала она спокойно. — И то, что она видит будущее, не должно сеять у нас сомнения насчёт её слов. Я верю словам Милы, Владыка.       Последний принял весьма задумчивый вид.       — Я тоже, профессор Ледович, — ответил он. — И если мы правы, то Лукой Многолик жив и очень близок к воссоединению частей того самого артефакта, способного уничтожить мир в плохих руках. Я был готов к этому уже давно и отправил двух надежных боевых мага на поиски Посоха, получая от них сведения каждый месяц, а потом… перестал, до этого момента думая, что они мертвы.       — До этого момента, Владыка? — тихо спросил Орион.       Велимир опустил на стол глаза, напряженно размышляя о чём-то, время от времени поглаживая длинную бороду. Когда же директор оторвался от дум, возвращая долгий и задумчивый взор на присутствующих в кабинете, Мила невольно удивилась. Зеленые огни, вечно пляшущие в глазах Владыки будто потухли, а чувство волнения и сомнения тенью упало на его лицо, освещаемое лишь свечой на столе. Он собирался с мыслями, сплетая тонкие нити вины и страха в крепкий узел, подпитываемый жаждущими и требовательными взглядами присутствующих. Мила не могла винить Владыку в сомнениях, ведь сама понимала, как тяжело иногда довериться кому-то, подвергая себя ненадежным эмоциям и мыслям, но также жаждала узнать, кто же эти маги, которым Велимир доверил столь важное задание.       — У меня есть подозрение, — начал директор спокойным тоном, — что эти люди живы, но были переманены на сторону нашего врага вместе с частями Посоха, а за последним сведениям, которые мне отправили эти боевые маги, у них таких было восемь.       Не сдержав пораженного вздоха, Рудик откинулась на спинку стула, кожей ощущая резко возникшее напряжение в воздухе. Стоящая чуть ближе к ней Альбина присела на стул, а на лице у неё возникло странное выражение, резко контрастируя с привычным нахмуренными бровями и чуть поддернутой нижней губой. В возникшей тишине неловкий кашель декана Белого рога показался неприлично громким, а Мила лишь вдумчиво смотрела в стену, пока не была отвлечена холодным голосом тётки Лютова, отмечая в её тоне голоса непривычную натянутость и волнение, чего раньше Рудик также не замечала.       — Владыка, — сказала она, — позвольте узнать, кто же эти маги?       В промелькнувшей грусти в глазах Владыки было больше слов, чем он сказал дальше, но Мила буквально чувствовала как в нескольких именах складывается целая история из жизни. Не её жизни.       — Это были Клавдий и Эвтетика Лютовы.

***

      — А мне кажется, что он знает об этом, — третий раз отметил Ромка, лениво переворачивая страницу «Троллинбургской чернильницы».       Мила лишь покачала головой, скармливая Шалопаю овсяное печенье из пакетика. Вдвоем с Лапшиным они сидели в гостиной, разговаривая обо всём, что смогла узнать вчера Рудик. Мысль о том, что Нил мог быть причастным ко всему, что творится сейчас в мире, она отметала, вспоминая непоколебимость и принципиальность бывшего врага, чем не мог удовлетворится Лапшин. Он уверенно бросался заявлениями, обвиняя Лютова во всех гражданских изменах и вспоминая, как несколько раз тот пытался убить рыжую. Мила отрицательно отвечала другу, пытаясь стойко выдержать «оборону» златодела, но про себя отмечая необходимость поговорить с ним. Тяжело вздохнув, рыжая бросила косой взгляд на окно, где свинцовыми тучами над Троллинбургом застыло небо, а неблагосклонные порывы ветра безжалостно терзали оголённые местами деревья. Белка несколько часов назад убежала на дополнительные уроки с Шляхом, а Соколов не появлялся в гостиной с утра, так что с ним Миле так и не удалось поговорить о вчерашнем. Она старалась не думать о том, что предельно рада возможности отложить неприятный диалог на какое-то время.       Засев за занятия Рудик по привычке забыла и про обед, и про ужин, сосредоточенно занимаясь боевой магией, антропософией и сдавая Ромке на память все заклинания метаморфоз. Неудовлетворённая отсутствием головной боли и бесконечной усталости Мила заставила друга пройтись с ней по всем щитам, и на заднем дворе Львиного зева они долго метали друг в друга сильные заклинания, не переходя тонкую черту к чёрной магии. Когда измученный и, как он сам сказал, натасканный Лапшин объявил конец занятий, было уже довольно поздно и темно. Отметив про себя, что Марк так и не вернулся в Дом, Рудик закрыла справочник с боевыми заклинаниями, отпивая немного чая из кружки. Чувствовать себя измотанной было пиком удовольствия для меченоски, а потому, довольная и зевающая во весь рот, она пошла в комнату, где уже спала в своей постели Векша. Кончики её пальцев были испачканы краской, а уснула она в том же, в чём уходила из Дома, разлёгшись поверх одеяла. Вздохнув, Мила растормошила Белку, вытягивая из-под неё покрывало и стаскивая с девушки носки. Недовольно проворчав что-то крайне неразборчивое, Векша уткнулась щекой в подушку, умиляя Рудик ещё больше. Почувствовав, что валится с ног, Мила, переодевшись в ночную сорочку легла спать, блаженно закрывая серые глаза и освобождая голову от груза бесконечного потока проблем.       Нил Лютов устало пожал плечами, перебирая под столом сигарету. Он до конца не мог решить, стоит ли ему закуривать перед матерью или всё-таки скрыть факт подлой зависимости. Проявив неуважение, он мог сделать ей больно — одно из занятий, которое он практикует каждую их встречу — но заодно показал бы и одну из своих слабостей. Ни то ни другое не приносило должного удовлетворение, но помогало ему держаться на плаву. Такое нужное ему сейчас чувство контроля будто протекало сквозь пальцы, оставляя в его впалых глазах немой вопрос. Привычным движением он ударил кончиком пальца по фильтру, будто сбивая невидимый пепел. Напротив него в совершенно спокойном состоянии комфорта сидела, забравшись с ногами в кресло, Эвтетика, заинтересованно глядя в книгу. Лютов казался чуть более раздраженным, чем всегда, не только из-за невозмутимости родительницы, но и из чистого чувства жадности и собственничества: пальцем с длинным ногтем черного цвета она переворачивала страницу его любимой книги. Конечно же опускаться до мальчишеской злости и истерик ему казалось непозволительным, но чувства испытываемые им в тот момент были слишком сильными. «Мысли в Бутылке» Анжара Куприянова — одна из восьмидесяти книг художественной литературы в квартире Лютова, и именно её взяла Эвтетика. Зубы Нила крепко сжимались, остывший чай без сахара оставался нетронутым.       — И что же случится с Гилей? Неужто она таки позволит этому бесчувственному Эриху завербовать её сестру? — спросила вдруг его мать чуть возмутительным тоном.       Не сдержав ухмылки, Лютов отодвинул в сторону «уснувший» экран ноутбука, бросая косой взгляд на женщину. Подлая натура его хотела рассказать всё до последнего, чтобы убить её заинтересованность в любимой книге златодела, но и выкладывать все карты казалось ему слишком уж по-детски. Чуть приподняв левую бровь, Лютов откинулся на спинку стула растягивая момент.       — Гилю расстреляют, — лениво ответил он, наслаждаясь разочарованием на лице матери.       — О, нет! А как же её сестры?       Лютов лишь хмыкнул, пожимая плечами.       — «Знаешь ли ты, Стефания, основной принцип правильной смерти? Нужно быть готовым к ней в любой момент. Вместо того чтобы думать: «Я умру очень-очень нескоро», рассуждай в том ключе, что это может произойти, скажем, сегодня вечером. Тогда, реально столкнувшись со смертью, ты не почувствуешь бесконечной обиды на жизнь.» — процитировал главную героиню «Мыслей в Бутылке» Нил.       Изумленно улыбнувшись Эвтетика загнула правый верхний краешек страницы, которую читала, чтобы продолжить завтра. При этом лицо трепещущего над книгами Нила дрогнуло от подобного кощунства, выдавая с головой его очередную слабость. Хорошо только, что его мама удачно извернулась, не замечая изменившегося сына и пошла в свою спальню, предварительно пожелав ему спокойной ночи. Ответив неразборчивым мычанием, Лютов наконец-то достал столь желанную сигарету, поджигая магией её конец, застывая с блаженным выражением лица от вдыхания дыма. Он и не заметил, когда превратился в столь чувственную к сладостям его жизни натуру, принимая её дары с неслыханной радостью. Не сдержавшись, подошел к креслу, забираясь туда с ногами, как и его мать. Косой взгляд упал на деревянную ладонь низкого столика, где одиноко лежала его любимица в мягкой обложке, изрядно потрепанная его к ней верностью, доказанной годами. Вот книжка уже покоилась в его надежных руках, непроизвольно открывая пятьдесят восьмую страницу, где сразу же бросилась в глаза Лютову подчеркнутая обычным карандашом фраза, тут же вызвавшая на лице Лютова слегка заметный румянец — редкий и нежеланный гость в холодном царстве златодела.       «В тот момент Гиле показалось, что стоящий перед ней мужчина соткан из тысячи хрустальных нитей слёз тех женщин, чьи сердца перегорели в его честь. Чтобы серые глаза сверкали столь ярко, будто зажженные огни Свердловска, где каждый третий брошенный мужчина кричал «Москва горит!», а белые ночи Петербурга сдались и потемнели, поддаваясь холодным серым вечерам глаз господина Эриха Виттенберга.»       Невольно Нил Лютов вспомнил своё очарование столь крутыми метафорами, когда впервые прочитал эту книгу в возрасте четырнадцати лет. Тогда же он долгими зимними ночами увлеченно отдавался раздумьям над каждой заинтересовавшей его детали, отдавая каждой главе чуть ли не месяцы его жизни, растягивая невидимую сласть удовольствия и влюбленности к этой книжке. Он никому не расскажет, что может процитировать чуть ли не всю книгу дословно, предавая изумительную чувственность философским раздумьям двадцати пяти летней Гили Шварц — беженки-еврейки, заботящийся о её младших сестрах Стефании и Марии, лишившихся родителей в Бабьем Яру, или же жестокую рассудительность немецкого офицера-вдовца, своими руками расстрелявшего жену Ивон, как изменницу, но полюбившего вновь, получая шанс искупиться в чувствах. Глубокое чувство преданности офицера заставит его убить Гилю, как одну из двадцати девяти спасшихся из Бабьего Яра, но любовь к ней же руководит его предательством в переправке душевнобольной Стефании и совсем молоденькой десятилетней Марии к берегам Англии, где, найдя девочкам пристанище души, он приставляет в голове тот же автомат, которым убил двух излюбленных ему женщин, предаваясь длинному монологу, пугая напряженной автобиографической историей единственного свидетеля его смерти — юношу по кличке Кай, в будущем написавшего об этом книгу, и от повествования которого идут события.       Почувствовав побежавшие по руке мурашки, Лютов, глянув на часы, удивился, обнаружив двадцать минут на третий час ночи. Поддавшись искушению он вновь и вновь перечитывал монолог Эриха, пропуская сквозь свой израненный и перегоревший рассудок одни и те же фразы, поглощающие его разногласия с миром.       «— Ещё после смерти Ивон мне следовало утопиться в Рейне. Только посмотрите на моё тело, молодой человек, загляните в мои глаза — глаза опустошенного грешника, отметающего прочь любое представление об искуплении. Бедная игрушка, марионетка оправдавшая убийство чувством долга. Или же дело в том, что я не умею любить? Как же абсурдно, что эти несчастные девушки, встретившие меня в такое бесталанное время, насквозь пропитанное смертью и на вкус как ваш злосчастный пенни, оказались настолько одинокими, что не существовало человека, способного их предупредить — любить меня — одно из смертных наказаний, восьмой грех, незаконченная месть миру повелителя Смерти, ненавидевшего всё живое… я и есть та Смерть, только ношу не косу, а ружьё, и вместо чёрной мантии у меня полевой светло-зеленый китель с петлицей офицера военного министерства. У нас, среди военных, учитывая пагубное влияние всего сущего, вошло в привычку требование оправдать любую душу, какое бы зло она не совершила, если это сделано во имя будущего. Но какое же оправдание придумать мне, человеку, погубившего будущее своего нерождённого сына, которого моя жена хотела… — голос офицера сорвался в диких потугах, а ненавистный пот стекал просто в его пережившие многое глаза. — Назвать в честь моего покойного отца Августа… во имя чего я боролся и убивал, погубив ту единственную причину, чтобы бороться и убивать?»       Откинув голову на спинку кресла Лютов не мигая смотрел на желтый, неяркий свет лампы, освещающую его, искаженное страданиями по неизвестному лицо, в потугах придумывающее альтернативную концовку, если бы Эрих не убил Гилю-беженку, а переправил её с сёстрами к Англии, где они бы зажили все вместе, и девушка, так сильно мечтающая увидеть горящую пламенем Германию родила бы офицеру дочь, не воспитывая её патриоткой, но спрятав девочку далеко от воды и небоскрёбов, в каком-то стареньком коттедже с разрисованными потолками, чтобы стала учительницей английского в местной закрытой школе для таких же девочек, какой была она сама и чтобы прекратившаяся в день её рождения война не имела места в голове юной любительнице суетливого Лондона с его угрюмой натурой и запахом непросыхающих лесов и дорог.       Развернув заложенный матерью угол страницы Нил положил на то место клочок использованного пергамента и, аккуратно поместив на столик излюбленную историю, вновь закурил, чтобы вскоре уснуть беспокойным сном.

***

      Утро встретило Милу своей свинцовой усталостью неба, будто в попытках пробраться в комнату к девушкам застывшее совсем уж низко над землей. Рудик наткнулась взглядом на свою лучшую подругу, ночью переодевшуюся в пижаму и мирно посапывающую в позе звезды. Возле окна на широкой подстилке подрагивал лапами сонный Шалопай, по очереди моргая большими желтыми глазами. Завидев проснувшуюся хозяйку, драконий пёс тут же взбодрился, постукивая кончиком тяжелого и устрашающего хвоста по полу. Поднявшись, Мила принялись собираться про себя замечая, что неплохо было бы и подстричься. Кудрявые волосы доставали к пояснице и если раньше Рудик не замечала многие сопутствующие неудобства, то подстригшись увидела преимущества короткой причёски. Тихо выйдя из комнаты, она с удивлением замерла в шаге от бодрого и свежего Марка, пахнущего мокрой листвой и осенним ветром, с уставшими глазами и темными мешками от недосыпа. Оставаясь молчаливо-рассерженной, меченоска отошла чуть в сторону, по лестнице спускаясь на низ. Ещё было довольно рано и в гостиной оказалось пусто, чему обрадовался измученный длинными ночными приключениями Сокол. Скинув черную мантию на кресло, он присел на диван, тут же сморщив нос — в районе ребер невыносимо жгло в результате его жаркой встречи с обезумевшими гаргульями. В «Светлой гвардии» за семь часов штаб сократился на четырех боевых магов-добровольцев, отчего их главный командующий приказал отступать со Светлой Улицы Добролюба, где и случились массовые нападения гаргулий, будто в один вечер сошедших с ума. Часть города, которую называют Улицей Добролюба всегда считалась самой безопасной именно из-за живых статуй этих искаженных женщин, однажды изменивших своим мужьям и вскоре став проклятыми. Они восседали на шпилях жилых домов и учреждений, да и все знали, что эта часть города к югу от Думгрота заправляется Владыкой Добролюбом. Там и больницы, и церковь и разные другие места, созданы на улучшение жизни простого люда в Троллинбурге. И такого рода необычайное происшествие поставило на уши весь город, а к его спасению были призваны все боевые маги «Светлой гвардии», и Марк, соответственно, тоже. Пока он рассказывал обо всех ужасах, творящихся сейчас в их с Милой мире, девушка уже присела рядом, замечая его красные, уставшие глаза наполненные готовностью; серебряные волосы слегка отросшие и торчащие в разные стороны, словно бы наелектризированы; замечая потрескавшиеся губы и несвежую футболку, обталяющую идеальное тело. Не сдержавшись, меченоска прижалась к парню близко-близко, сильно впиваясь в холодные губы, от холодных ветров напоминая режущую бумагу. Обняв девушку за талию он откинулся на подушки дивана, позволяя Миле умоститься на нём, не отрываясь от губ.       — О, чёрт… — зашипел он вдруг, когда рыжая упёрлась рукой ему в бок.       Резко отодвинувшись, Мила непонимающе ойкнула, чуть задирая футболку на ушибленном месте, где красовался сине-фиолетовый синяк с покраснениями. Будто на себе почувствовав боль парня, Рудик ещё дальше отодвинулась, а на лице у неё застыла гримаса вины. Неожиданно для неё Марк улыбнулся, притягивая Милу на себя, игнорируя при этом слабый знак протеста. Голова девушки покоилась на глубоко вздымающейся груди Соколова, не отрываясь рассматривая черты лица дорогого сердцу парня.       — Да, одна из этих тварей здорово приложила меня о здание посольства, но тогда, с бурлящей от адреналина кровью я даже и не понял ничего.       Нахмурив брови Мила тяжело вздохнула, разрываясь между лаской и ругательством. Она ведь ничего не может поделать со стремлением Соколова защитить мир и близких ему людей, живущих в этом мире: если на то пошло, она сама годами готовиться к этому. Но понимание того, что каждый раз Соколов страшно рискует своей жизнью, заставляет рыжую ненавидеть его героизм и храбрость. Но Рудик никогда не попросит его прекратить не только из-за того, что это жизнь самого Марка, и только он в праве решать, что ему делать с ней. Главная причина заключается в простой истине: поставь Рудик выбор между собой и гвардией она расстанется с очередным замечательным человеком в её жизни, коим является Соколов. Ведь между девушкой и чувством долга Марк вряд ли будет гадать слишком долго.       — Будь осторожен, Марк, — прошептала Мила.       Вместо ответа Рудик получила страстный поцелуй в губы, автоматически притягиваясь к парню ближе, и в тот же момент оказалась под Марком, крепко сжимающим её ягодицы. От такого напора ниже живота появилось почти болючее чувство напряженности и возбужденности, лишь поддерживаемое холодной ладонью парня, забравшейся ей под футболку. Влажными поцелуями Марк осыпал шею девушки, находя особо чувствительное место, от прикосновения к которому Рудик чуть ли не трясло от удовольствия. Как и всегда, возбужденная и слегка дерганная Мила выгнулась, не скрывая громкого, горячего выдоха. Схватив девушку за бедра, Соколов позволил ей обвить ногами свой таз, размещаясь крайне напряженным районом паха впритык к влажному месту меченоски, прикрытое тканью джинс. Всё также целуя её с неприкрытой страстью, он сделал одно резкое движение, вызывая у Рудик миллион мурашек и глухой стон в губы парня…       — О, ребят, это… — послышалось неловкое бормотание. — Я… э…       Как ошпаренные Мила и Марк отлетели друг от друга, изумленно глядя на стоящую в проеме ученицу Младшего Дума в милой пижамке с лошадками и в больших пушистых тапочках. Лицо её тут же покрылось краской от неловкости и, быстро повернувшись, девочка побежала на второй этаж, громко поднимаясь по лестнице. Глядя друг на друга с улыбкой, ребята, от греха подальше, больше не садились на диван, а пошли завтракать, где к ним вскоре присоединились Ромка с Белкой и Глеб с Поперечным. Посмеиваясь, Мила всё так же чувствовала волну неловкости и стыда от недавнего происшествия, что и заметила Белка, когда они чуть позже поднялись в их комнату.       — А ты её знаешь? — спросила Векша после рассказа Рудик.       — Да нет, не знаю, но… — Мила покачала головой. — Дело даже не в этом. Мы… с Марком…       Белка восторженно охнула.       — Вы уже были вместе?       Открыв рот от удивления Мила застонала, роняя голову на колени.       — Нет, не были. Я не чувствую, что готова, понимаешь? Всё идет к этому, но… я не готова.       Её подруга понимающе кивнула, подчеркивая что-то в тетради. В этот момент Мила поняла, что Белка действительно намного опытнее её в этом деле. Если уж на то пошло, то она периодически спит с Ромкой, что и объясняет её более глубокие познания в этой сфере. Рудик заинтересовано посмотрела на подругу, борясь с желанием спросить каково оно — быть с парнем в других, платонических отношениях. Но спрашивать Миле не пришлось — увидев немой вопрос на лице рыжей Белка лишь усмехнулась.       — После того, что… произошло с златоделами… — Векша опустила глаза. — Я ненавижу их, и думала, что больше никогда не оправлюсь, понимаешь? Мне казалось, что моя жизнь разрушена… а потом… Рома не давил на меня, но он чувствовал вину из-за случившегося, и… когда это случилось он был предельно нежен, будто пытался стереть из моей памяти воспоминания о жестокости этих тварей из Золотого глаза. И я позволяю себе думать, что мой первый раз случился с человеком, которого я люблю и которому доверяю. И, что также очень важно, он опытный.       — Я боюсь всего этого, понимаешь?       Рудик тяжело выдохнула, пожимая плечами. Сидеть в Доме ей изрядно запряглось и, надев куртку и кроссовки, она решила пойти подстричься, а заодно и подумать обо всём, что происходит.       На улице было ещё пасмурнее, чем это выглядело с окна в их комнате, а потому полностью олицетворяло настроение угрюмой Рудик. Она собиралась пойти через улицу Мастеров к парикмахеру, что периодически стрижет Белку — собственно она и посоветовала Рудик госпожу Волосянку. Часы пробили ровно двенадцать, когда Мила в тяжелых думах пересекала площадь. Насколько ей было известно на улице Мастеров — одна из ведущих на юг — было изобилие разных ремесел и умельцев, а потому и ближайшая парехмахерская оказалась там. Пунцовое небо вдруг разразилось печальным ревом, и в ту же минуту начался сильнейшия ливень — вскрикнув от неожиданных холодных капель на теле Рудик быстро завернула в левый переулок, не разбираясь особо в указателях. Между двух каменных зданий, в маленьком переулочке Мила увидела маленького котенка, загородившего собой выход. Умилившись, девушка чуть присела, опуская на землю ладонь. Маленький комочек шерсти неправдоподобно мяукнул и волшебница услышала глухой всплеск — словно что-то лопнуло. Мокрая серая шерсть котенка странно покачивалась на ветру, а глаза — о, ужас, — глаза просто в минуте умножились, сверкая чёрной пустотой. Вскрикнув, Рудик осела на пол, с ужасом глядя на трансформацию животного — со всех сторон вылезали волосатые, серые паучьи лапки, а начав путь к Миле существо становилось всё больше и больше, издавая странные клокочущие звуки. Рывком поднявшись на ноги Рудик на весь дух рванула дальше, но на собственное разочарование упёрлась в стену, хотя ещё сначала видела продолжение улицы. Повернув голову к омерзительному котёнко-пауку она застыла, будто сбоку наблюдая летящую в неё струю чего-то белого. Сориентировавшись в последний момент Мила отпрыгнула в сторону, получая лишь каплю вещества на свою ладонь, а то место сразу покраснело и начало дико жечь. Скривившись от боли Рудик выставила впереди себя щит, планируя пройти мимо существа, но тут же получила мощный удар струей по защите, едва сдерживая её. Закричав, Рудик думала уже телепортировать, но тут же и представила невинного ребенка, вышедшего на улицу точно также, как и она, и его искаженное страхом лицо за секунду до смерти. Чувство долга взыграло в сердце рыжей и, выкинув руку вперед, параллельно уклоняясь от очередной струи клокочущего монстра, Мила громко выкрикнула заклинание «Бомбардио», выкручивая в воздухе спираль. Дико застонав, котёнко-паук взорвался, опрыскивая стены старых зданий бело-красными пятнами. В тот же момент свирепый дождь прекратился, а ученица Львиного зева всё так же стояла на месте с горящим ярко-красным светом камня.