Грешники: Без права на ошибку

После спектакля Фу приказал месяц жить на базе, посвящая себя тренировкам и оборвав все связи с городом (интернет давался на полчаса, чтобы отослать учителям выполненную домашнюю работу, записать новую и сделать то, что можно сделать только с ним, — другими словами, та ещё Спарта). Маринетт — Жук — за день уставала настолько, что вырубалась, казалось, ещё в полёте на кровать, а просыпалась от мерзкого звучания утреннего гонга. Выбираться с территории получалось только на задания Баг (и из семи выходов только три были рейдами к акумам), и ей пришлось затаиться и никоим образом не отклоняться от намеченного маршрута — во избежание. Потому что Фу явно чего-то добивался, гоняя юристов и старших карателей в хвост и гриву, и лишний раз отсвечивать было крайне недальновидным планом на жизнь. Дело Жука, после которого её наконец-то отпустили в вольную, было неоднозначным. Максимально точно следуя инструкциям, Баг обставила убийство предупреждением кому-то в парламенте и, привычно не попадаясь, скрылась в ночи. И, честно говоря, лучше бы её оставили в изоляции — потому что об этом деле судачили повально все. Даже в лицее — тем более в лицее, потому что подростки склонны песочить взрослые разговоры, услышанные в семейном кругу, а лицей всё-таки был не для бедных, и так или иначе дело коснулось всех. — Если кто-то заговорит о политике, клянусь, я полезу в драку, — мрачно оповестила Маринетт, устраиваясь у Кима под боком. Угрозу приняли к сведению и быстро свернули обсуждение, милостиво выливая его в всего лишь один вопрос. — Как думаете, что это всё значит? — задумчиво проронила Хлоя, невидящим взглядом рассматривая фотографию кровавого послания на планшете Адриана (Маринетт не сомневалась, что послание было адресовано широкой публике, и поэтому люди Фу не позволили ему осесть в архивах вещдоков, предав максимальной огласке). Поэтому она лишь брезгливо поморщилась, резко закрывая чехол, и отпихнула гаджет подальше от центра стола. — Передел сфер влияния, — хрипло предположила она, зябко обнимая себя руками. — Путём кровавого беспросветного месива. И, подумав, жалобно протянула: — Ким, ради всех богов, если кто-то предложит тебе выйти в ночную — посылай глубоко и надолго! Ким просто молча её приобнял и завёл шарманку про неделю госов, которая неотвратимо надвигалась на учебные заведения. Заканчивался март, заканчивался лицей, и Маринетт было страшно думать о будущем — почему-то настойчиво казалось, что его нет. Настойчивость собственной интуиции Маринетт искренне ненавидела. А потом, несколькими днями позже, в пустом сумрачном кабинете, где они с Кимом навёрстывали недостаток тактильных ощущений, телефон привычно завибрировал, оповещая об акуме. Так же привычно смирившись, Ким глубоко вздохнул и, покорно прождав несколько секунд, непривычно серьёзно спросил: — А выходи за меня? Маринетт забыла, что искала в сумке, и впервые за долгое время испуганно вздрогнула. — Мы могли бы сбежать, — еле слышно и очень быстро затараторил Ким, пока она пыталась переварить ситуацию. — Нас никто бы не нашёл, мы бы жили под другими именами, и всё было бы хорошо! И тебе не пришлось бы… — Это невозможно, — хрипло оборвала его Маринетт, медленно поднимая голову. — Такое не провернуть без покровительства, и у нас нет таких связей. К тому же, — она нервно фыркнула и больно сжала кулак с серьгами, — боюсь, что тогда Фу без сомнений спустит собак на моих родителей. А потом найдёт меня, чтобы показать, до чего наш побег нас довёл, и заставит смотреть, как их убивают. Или — что ещё хуже — убить самой. Я не пойду на это. Ким недоверчиво нахмурился, но молчал, пока она меняла серьги. — Я видела это не один раз, нас заставляют смотреть на чужую расплату в назидание. Это страшно, — призналась она, проводя трансформацию. Кажется, костюм должен был наделять могуществом, но Маринетт его совсем не чувствовала. — Фу — псих, окружённый психами, и его власть не покачнуть, не из диаспоры. Поэтому… Она сделала шаг, и Ким, к её облегчению, почти привычно потянулся за поцелуем. — Встретимся в пиццерии? — уточнила она и, получив подтверждение, выскочила в окно. Нуар умел не спрашивать, и именно за эту способность Баг ценила его больше всего. Мим был не самым хлопотным одержимым, а от того всю бойню Баг, выбитая из колеи спонтанным предложением, провела в печальной задумчивости, пытаясь понять, что же не так с её жизнью. Мим, похоже, задолбался так же сильно, как она, Нуар начал кайфовать без умственной нагрузки, и все зрелищные удары производились на голимых рефлексах. Может, поэтому внезапная безлюдность улиц не сразу бросилась в глаза. Потом — обострённое костюмом обоняние уловило запах дыма и гари, и Баг, рефлекторно заблокировав удар невидимого молота, непонимающе повернулась. Нуар, как оказалось, уже давно смотрел на столбы дыма, и его хвост-ремень беспокойно метался по асфальту. Составить в голове карту и вычислить место пожара не стало чем-то сложным. — Это Галерея*?! Какого чёрта горит Галерея?! Бражник, это акума? Мим, обездвиженный появлением голографической маски, многозначительно промолчал, а потом впервые за своё существование выдал лаконичное, не его голосом прозвучавшее «нет». Маринетт вдруг показалось, что кислород резко во всём городе закончился, а того ничтожного объема в её лёгких не хватает для полноценного функционирования. Она почти взлетела над крышами, срываясь бежать прямо в центр событий, но что-то почти уронило её обратно на землю. Ошалело моргнув, она непростительно медленно осознала — Нуар схватил её за руку, не позволяя сдвинуться с места. — Это не наша работа, — сухо проговорил он, не разжимая когтей. — Нам там делать нечего. И Маринетт захотелось его ударить. — Не наша?! Кот, там люди! Там дети, Кот, там могут быть даже твои друзья! Так какого же чёрта нам, таким всем из себя, в костюмах повышенной прочности и при улучшенных жизненных показателях, нечего там делать?! Она яростно выдернула руку и, покрепче затянув хвосты, снова раскрутила йо-йо. — Ты можешь остаться тут, но я иду туда. Потому что там люди, которые, так уж вышло, назвали меня своим героем. Потому что там могут быть мои родные. Потому что там реальная опасность. И пустилась в полёт. Волшебное йо-йо замечательно синхронизировалось с новейшей техникой, поэтому в горящий торговый центр она входила вполне учтённой боевой единицей. На третьем заходе к ней присоединился Нуар. Когда она заходила в пожар последний раз, она направлялась на помощь заблокированным спасателям. Благодарно кивнула Нуару, как раз выводящему из огня человека, о чём-то пошутила, заставляя его обессиленно засмеяться, скрылась в дыме… А через минуту с громким грохотом провалилась крыша — как раз над тем крылом, в который она направлялась. Толпа, собравшаяся за ограждением, громко ахнула и замолчала, погрузившись в напряжённую звенящую тишину. Покачиваясь на дрожащих ногах, Кот послушно прождал ещё минуты три, потом плюнул и затяжным прыжком залетел в ближайший оконный проём, судорожно озираясь по сторонам. Всего лишь мгновением позже в соседнее окно влетело тёмное крылатое существо, на замедленной съёмке опознанное как чёрный ангел. Чуть позже они оба вырвались на улицу, и пожарные принялись основательно тушить огонь, не боясь за несущую конструкцию, но Коту с случайным напарником не было до этого никакого дела. С бессознательной Ледибаг, оперативно снабжённой кислородной маской, с болезненной медлительностью сползла трансформация. Благодаря пролетающему в этот самый момент дрону, уже через двадцать минут весь Париж знал, что под маской народной героини скрывается лицеистка Марин Дюпен-Чен. Сбежавшие на перезарядку Ким и Адриан обречённо переглянулись.

***

Во сне было… хорошо. Спокойно. Даже безмятежно. Во сне Маринетт чувствовала себя в безопасности. Ей казалось, что она наконец-то дома, что она окружена людьми, которые понимают всё, что творится в её голове, и даже принимают это. (Нет, Ким и Нуар тоже принимали в ней буквально всё, но о многом они не знали. Кагами многое знала, но была с ней постольку-поскольку, Хлоя, скорее всего, не знала вообще ничего, да и Маринетт профессионально прятала свои мысли даже от себя, так что не могла осудить их всех за нечуткость.) Но люди, которые окружали её во сне, были словно ей самой. Была Маринетт-птица, покрытая шрамами и тяжёлым алым льном, которая понимала, почему доверять сложно. Была Маринетт-Хранитель, поглаживающая шкатулку, и в её глазах — несмотря на все её яркие улыбки — отражалась глубокая печаль как плата за свободу. Она понимала, почему вырываться на волю — страшно, почему больно, но вырвалась. И Маринетт смотрела на неё и думала о себе как о самой настоящей трусихе. Были Маринетт-обычный человек, отличающаяся от всех мутной пеленой слепоты, Безгласая Маринетт с шрамом на пол лица в мантии какой-то волшебной школы: одна боролась с вечной темнотой, вторая — с государственной системой, которая в смутное время жаждала её уничтожения и начала с её родителей. Но обе продолжали мягко улыбаться и казались… счастливыми? Выжившими, победившими и спокойными. С ними было легко. Кто-то рассказывал о магии, кто-то о политике, кто-то тараторил о квами-наставниках, которые вовремя остановят и подскажут. И каждая — о людях, которые их окружают. Просыпаясь в больничной палате, Маринетт оставалась одна — потому что человек у двери никого не пускал. Потому что диаспора никого не пускала. Или не выпускала её? Мерно пищала какая-то техника, а игла капельницы неприятно тревожила кожу. Слепо хватая воздух, чтобы попытаться снять кислородную маску, Маринетт искренне жалела, что не умерла. Её выписали через четыре дня. С сухими напутствиями, со свежеперебинтованной рукой, пачкой таблеток и списком рекомендаций. Человек из диаспоры — Мику, и он был, пожалуй, одним из приятнейших людей среди карателей, её куратором, так что Маринетт-Жук в какой-то степени была ему даже рада — положил на плечо свою руку, почти тайно вывез из больницы и доставил домой, в пекарню, только для того, чтобы следующим же утром сопровождать её в лицей. Маринетт насторожилась. Тревожили и родители (нет-нет, они сразу же окружили её заботой и любовью, стоило переступить порог квартиры) — просто как-то дёргано выключали телевизор. Тревожил Мику, чьи разговоры в машине фонтанировали наигранным оптимизмом и изобилием советов не волноваться. Тревожил Ким, когда зашёл за ней перед учёбой и настойчиво попросил выйти через соседний подъезд. Заболтал, конечно, до смерти и даже не сторонился, но почему-то постоянно оглядывался по сторонам и на Мику, милосердно отстававшего от них на несколько шагов. Тревожила Хлоя, подозрительно вовремя вылетевшая из машины, мимо которой они проходили, схватившая под руку и, по своему обычаю пропуская приветствия и разговоры о погоде, затараторившая о каком-то грядущем модном показе. Мику издалека махнул рукой, показывая, что будет сидеть в кафе неподалёку. Лицеисты провожали их какими-то совсем уж странными взглядами и шептались больше обычного. Ким и Хлоя это игнорировали, и Маринетт поняла — ничего они ей не расскажут. Поэтому она вырвалась из их хвата и, чувствуя лёгкую слабость, почти бегом влетела в классную комнату. — Привет, как жизнь, не поделишься свежими сплетнями? От удара об парту Адриан вздрогнул и отвернулся от Кагами с уже знакомым Маринетт растерянным лицом. Ну, таким, которое она всё утро наблюдает. Маринетт подумалось, что она вцепится ему в глотку, если он начнёт увиливать. Наверное, это желание читалось по глазам, потому что он судорожно сглотнул и, забыв о всех своих манерах, перевёл взгляд на Кима: — Она не знает. — Я не говорил, — открестился Ким, складывая руки на груди. — А кто должен?! Я, по-твоему? — Уж у тебя-то всяко лучше выйдет! Адриан застонал и крепко зажмурился, словно Маринетт должна была от этого исчезнуть, забрав с собой все проблемы, и немногие одноклассники, находившиеся в кабинете за двадцать минут до урока, вдруг обнаружили жизненно необходимые дела, не терпящие отлагательства и нахождения здесь. Своего телохранителя Адриан отослал сам, и Маринетт задумчиво проследила, как он закрывает дверь с другой стороны. — Как твоё самочувствие? — спросил Адриан, медленно выходя из-за парты, и Маринетт ехидно хихикнула. — Давай про сплетни, Агр… — Все знают, что ты — Ледибаг. Кажется, вопрос про самочувствие прозвучал очень вовремя, потому что слуховые галлюцинации на пустом месте не появляются. — Что? Адриан виновато прикусил губу и пояснил: — С тебя трансформация во время прямого эфира сползла, это все видели. Прости, мы не заметили дрон. Что ж, теперь Маринетт могла точно сказать, с каким звуком рушится жизнь. Под наивный шёпот «ой, да что ты так переживаешь, ты для всех героиня, там у половины города родственники были, они тебе чуть ли не поклоняются». Только вот Фу плевать — Ледибаг наверняка можно заменить, и никто не заметит. Потому что — магия. — И об этом песочит весь город, — хрипло уточнила Маринетт, пытаясь вдохнуть. — О том, что я накосячила. Вдохнуть не получалось. — Вообще-то, — вмешалась Хлоя. — Вообще-то ты всех спасла. Ты и Кот Нуар — благодаря вам не было смертей даже среди спасателей. Травмы — да, но не смерти, и отец говорит, что… — Меня не должно было там быть. Я не должна была там появляться. Нуар, мне конец, мне абсолютно точно конец, — прошептала Маринетт, растирая лицо. — О боже, почему я там не умерла, почему ты не позволил мне просто умереть? Как ты вообще вытащил троих одновременно? Адриан с силой схватил её руки, не давая выцарапать глаза, и уже с привычной неколебимостью уверенного в себе человека пояснил: — Вообще-то тебя вытащил акума. Бражник наслал бабочку в последний момент. Как я понял — с условием, что он не позволит разглядеть своё человеческое лицо и никогда никоим образом не упомянет о произошедшей акуматизации, — он нервно фыркнул и взбодрился. — Поэтому бывший акума теперь стоит и делает вид, что не верблюд. — А нынешний Кот Нуар ведёт себя как козёл, — отбил Ким, корча рожу, когда Маринетт ошеломлённо обернулась в его сторону. — И не смотри на меня так! Мужик в башке просто сказал, что бла-бла-бла чувствую твою беспомощность бла-бла-бла дам тебе силу бла-бла-бла сам всё поймёшь бла-бла не дай увидеть своё лицо, когда снова станешь человеком, а лучше проси укрытия у геро-о-о-оев, нечего тебе отсвечивать. Ну и подсказывал. Потом. В какую сторону поворачивать и каким врачам тебя нести, потому что мы оба, когда увидели тебя в бессозналке, чуть рядом не сдохли, но этот мужик-в-голове ка-а-а-ак начал материться, аж Кот подпрыгнул. Адриан фыркнул, Хлоя обиженно надулась (потому что заметила, что упоминание Адриана как Кота никого, кроме как её, не шокировало), и Маринетт — нервной, взвинченной и всё ещё слабой Маринетт — это показалось смешным. Поэтому, преисполненная какой-то колючей радостью, она насмешливо назвала Кима своим героем, наградила его вполне серьёзным поцелуем и вяло отмахнулась от рассуждений Кагами на тему, что раз её лицо известно всем, то это — её страховка, потому что втихую убрать её никто теперь не сможет. Хлоя принялась сарказмировать, потому что, по её мнению, они все слишком драматичные. С ней не спорили, пустили пару шуток для разряжения атмосферы и расселись по местам. Маринетт даже почти забила на свои волнения и подалась в фаталистки, играя в мрачные переглядки с учителем по физике. Но Фу недооценивать нельзя. Потому что в разгар задачи, которую она старательно расписывала на доске, в кабинет заглянул Мику, оттесняя мельтешащего за его плечами вечно нервного завуча, и уведомил общественность, что имеет указание забрать её, Маринетт, с учёбы. Сама Маринетт огрызнулась, что уж дорешать упражнение она право имеет, всё-таки всякие указывающие люди за её обучение деньги отдают, и Мику спокойно исчез за дверью, дав на сборы королевские семь минут. Уже собрав вещи, проходя мимо, она сунула Кагами записку с просьбой проследить, чтоб всякие сочувствующие лица не влезли в проблемы. В конце концов, это и в её интересах тоже.

***

— А потом эта кикимора говорит, мол, как так выходит, что у Вас по жизни волосы красные, а в трансформации Ледибаг — чёрные, — Маринетт рассерженно взмахнула рукой, показывая уровень своего бешенства. — Ма-а-а-агия, блин! То есть предметы с неба её не смущают, а волосы — о да-а-а-а, главная загадка дыры! Нуар в кресле заливисто расхохотался, чуть не подавившись круассаном, а Ким недовольно потянул её обратно, чтобы шнур к приставке больше не натягивался. Увы, повышенная болтливость не делала его девушку менее непобедимой в рубилове один на один, поэтому телевизор снова возвестил о проигрыше. Хотя, если на чистоту, в приставке они оба были редкостными профанами, а оттого и не пускали Кота в игроки — для поддержания боевого духа. Обложившийся бесплатной выпечкой Нуар не имел ничего против такой дискриминации. Встреча с Фу ожидаемо не принесла ничего хорошего — хотя бы потому, что после тридцати плетей, положенных за неповиновение, ей пришлось сидеть ровно и светить солнечной улыбкой, разговаривая с каким-то репортёром. А ещё отвечать на кучу странно-тупых вопросов — возвращавший её в пекарню Мику вполголоса пересказал самые удачные шутки среди своих, которые нашли способ подслушать и не спалиться. Пекарня ломилась от посетителей — не ожидавшие популярности родители кинули клич о помощниках, дальновидно не пуская вниз дочь, и дальше ломился только стол — от резюме желающих стать ближе к Ледибаг. Папа, только недавно отчитывавший её за безрассудство и жажду быстрее скопытиться, теперь шутил об удаче от Леди Удачи и прикидывал вскорости закрыть все долги. Даже — впервые в жизни — позволил себе шикануть и притащил в дом игровую приставку, в которую теперь рубились она с Кимом. Аля, легендарный ледиблогер, тоже ломилась — теперь жутко обижается, что первое интервью девушки-божьей коровки уплыло на федеральный канал, в обход лучшей подруги. Адриан, конечно, подсуетился, в общих чертах обрисовал ситуацию Нино, с которым продолжал поддерживать общение, а Нино в свою очередь постарался как-то повлиять уже на Алю, но она — продолжала обижаться. Маринетт это почему-то обрадовало — значит, какое-то время подруга не будет нарываться на неприятности. — …а пудра? Зачем мне столько пудры? Почему бы меня просто не кинуть в бассейн с пудрой, было бы намного эффективнее? — продолжала распыляться Маринетт, лениво нажимая на кнопки. — Там внизу какой-то дедок с толпой мужиков подниматься собрался, — внезапно оборвал её Нуар, дёрнув кошачьим ухом. Маринетт понадобилось пять секунд: одна — на осознание, две — чтобы запихнуть упирающихся парней в ближайший шкаф, и ещё две на выключение парной игры. Ещё через секунду в квартиру зашёл Фу в компании притихшей матери и Мику — остальные телохранители остались на лестничной площадке и в машине — караулить. Фу мерзко усмехнулся, когда Маринетт отвесила ему традиционный поклон, и, кивком позволяя разогнуться, по-хозяйски скрылся на кухне. Мама, осторожно покачавшая головой, засеменила следом, мягко закрывая дверь. — Хочет заказать обслуживание на приёме, — шёпотом, считай, одними губами пояснил Мику, мягко становясь около закрытой двери. — Ну, как заказать… — Поставить перед фактом, — понимающе кивнула Маринетт, обходя диван. — Надеюсь, просто обеспечить десертами без обязательного присутствия? — Твоих родителей — да. Угадай, в честь чего банкет? Маринетт скривилась, зябко запахнув жакет, и огрызнулась: — Пир во время чумы, разумеется. Прекрасно зная, кому на этом обеде быть цирковой обезьянкой. Ведь должен же этот старый хмырь показать, на чьей стороне людские симпатии. Вернее, кому предан человек, этими симпатиями обладающий. В шкафу что-то стукнуло. — У тебя там любовников битком набито? — ехидно оскалился Мику, прослеживая её нелюбезный взгляд. И — чтоб их черти в Аду драли! — именно в этот момент из шкафа кубарем выкатились там сидевшие. И только благодаря нечеловеческой реакции Кота удалось избежать громкого неприятного грохота — грохот негромкий радостно перекричал заскучавший игровой персонаж. Но Мику пистолет всё равно выхватил. А потом ошалело смотрел, как медленно поднимаются на ноги распластавшиеся парни. Маринетт подумалось, что если куратор решит позвать Фу — потому что Нуар в шкафу Баг дело определённо важное, — то старик, заприметивший настолько близкие отношения в дуэте, запросто это подметит и примет к сведению, распоряжаясь этим знанием как ему выгодно. Мику сам не мог этого не понять, но, к счастью, убрал пистолет обратно в кобуру и одним резким движением — матерным взглядом, не иначе — заставил парней выместись отсюда к чёрту. Маринетт лишь ухватила рванувшего к входной двери ошалевшего Кима за шиворот и развернула в сторону люка в мансарду, чтобы они вышли через балкон и не отсвечивали перед остальными — во избежание. Ещё пять минут они напряжённо вслушивались в звуки наверху и на кухне, но всё было тихо. Видимо, и правда — удачливые. А Мику от нечего делать перевёл глаза на тумбочку, заваленную корреспонденцией, и задумчиво хмыкнул: — Досаждают? — Да в печёнках сидят!— вскинулась взвинченная Маринетт, но тут же сбавила громкость и обороты. — Машут приглашениями на всякие важные мероприятия, и выставки, и приёмы. Свидания, фонды, подарки! И ты же сам понимаешь — я ничего не могу ведь принять. Мику понимал, а потому по-доброму усмехнулся, как любой учитель, гордый успехами своего падавана, и, пока никто не видит, как-то слишком по-домашнему взъерошил ей волосы. А в конце недели был званый ужин. Блистая в чёрном вечернем платье и улыбкой, Маринетт — по указу Фу, конечно же, — белкой в колесе вертелась среди гостей, каждому уделяя внимание и демонстрируя такую лёгкость в общении, будто она одна из светских львиц высшего общества. Платье, на диво изысканное ципао со струящейся юбкой, было искусно расшито взмывающими журавлями и великолепно справлялось со своими задачами — украшало и скрывало располосованную побоями спину. Журавли — хороший символ, думалось Маринетт, пока она невозмутимо и на редкость гостеприимно раскланивалась с семейством Буржуа. Журавль символизирует удачу, долгожительство, даже высокое положение в обществе, размышляла она, перекидываясь вежливыми замечаниями о погоде и последних научных открытиях с Адрианом. Журавль — счастье и преуспевание. В этом направлении думать получалось не слишком хорошо, потому что усадивший всех за обеденный стол Фу какими-то неясными путями вывел беседу в сторону выгодных браков и теперь по-старчески мягко и непреклонно, словно недовольный медведь, указывал старшему Агресту на нарушенный им уговор. Агрест отбивался, что уговор де был о девушке из диаспоры и Кагами — какая удача — подходит по всем параметрам. Фу кивал, но настаивал — его партией для Агреста-младшего являлась и продолжает являться сама Ледибаг. Тамоэ смеялась и светски кокетничала, включаясь в их с виду ленивую пикировку, а Маринетт продолжала вежливо, как того требовали приличия, улыбаться и страстно желать провалиться прямо в Ад: при упоминании договорённости о браке и роли в ней самой Маринетт Адриан принялся смурнеть и стекленеть взглядом (потому что именно так он маскировал разбивавшиеся в крошево сердце и доверие, и она это знала). О, Маринетт была в точно таком же ахуе от открывшихся брачных перспектив, совершенно так же ни о чём не знала и абсолютно так же чувствовала ярость и назойливое желание что-то разбить в порывах накрывших эмоций. Но не смела даже дрогнуть лицом. Журавль — это свобода, которую дарит ему полёт. Маринетт смотрела на поднесённый бесшумный type 67* родом из китайских шестидесятых, который (при паршивой-то дальнобойности, на самом деле, всего в пятнадцать метров от силы) попал сюда с исключительно одной-единственной целью. Глубоко вдохнула, зная, что приказ дважды повторять не будут, а потом уверенными, до автоматизма отработанными движениями сняла предохранитель, взвела затвор и, мгновенно вскинув руку, выстрелила — так быстро, что словно не целилась. Но Маринетт целилась, целилась точно в сердце Мику, который серьёзно накосячил по жизни, который настолько разочаровал верхушку, что его, изначально допущенного в охрану помещения, пустили пушечным мясом на демонстрацию навыков. Который имел наглость ободряюще приподнять уголки губ, не смея улыбаться в открытую, когда его вызвали из строя в свободное пространство комнаты, и ни словом не пытался смягчить свой приговор. Когда Фу спросит, почему она выстрелила не в голову, ведь так надёжней, Маринетт снова светски улыбнётся и мягким голосом пояснит — в знак уважения к наставнику, многому её научившему, захотела сохранить ему лицо, чтобы семья могла попрощаться. Потом так же невозмутимо согнётся в учтивом поклоне, целуя массивное кольцо в знак преданности и уважения, когда Фу позволит ей покинуть мероприятие, и, когда скроется за дверью, от души размажет по своему лицу слёзы и естественный макияж, сбегая из этого дома и ловя первую же попутку. И ей будет совершенно плевать, является ли этот расстрел далеко зашедшим спором между Фу и Цуруги о том, какая девушка будет полезнее в качестве мадам Агрест. Или же всё это — простое, но доходчивое предупреждение: ей, городским власть держащим (чьи дети учатся с ней вместе, а значит — под постоянной угрозой), или же просто демонстрацией власти… Журавли на ципао пустились в свободный полёт. Маринетт хотелось сброситься с крыши. Заспанный Ким в дверях покорно позволил войти и скрыться в душе, где холодные струи воды впутывались в причёску и смешивались со слезами, а Маринетт просто сидела на полу, не удосужившись снять ни платье, ни обувь, и думала обо всём и ни о чём одновременно. Ким же сидел на кровати, хмуро смотрел на сообщения Адриана и скептически размышлял, когда же тот перестанет пытаться усидеть на всех стульях сразу. [Она ведь пришла?] 00:27 [Маринетт] 00:27 [Она наверняка пойдёт к тебе, так что напиши, когда она доберётся, хорошо?] 00:28

[Какого чёрта Маринетт в истерике???]

00:42

[Что у вас там произошло]

00:44

Ответа почему-то не было.