Князь

Князь       Славик Князев уже месяц ждал этих выходных. Складывалось всё удачно. ЕГЭ остался позади, минимальный балл для поступления в местный «пед» хоть с трудом, но набран. На радостях родаки раскошелились и взяли новый комп, вполне такой мощненький. Уговор один — игрушки Славик теперь вынужден покупать на свои кровные. Торренты никто не отменял, но не сидеть же всё лето офлайн. А тут ещё в «стиме» летняя распродажа и баба Фрося в Сварожье к себе позвала. Край таёжный, папоротником славится. И пункт приёма есть. Тыщёнку — другую поднять можно. Как раз на «Батлфилд» новый.       Поэтому сейчас парень и брёл по лесу в джинсах, заправленных в дурацкие резиновые сапоги с жёлтым цветочком на голенище, с пустым мешком за плечами и лютой ненавистью ко всему деревенскому в сердце. Отмахивался от назойливой, кусачей мошкары, безжалостно загоняющей жертву, ругался, то и дело забывая оглядываться по сторонам в поисках вожделенных кустов. Солнце палило нещадно. Предусмотрительно нацепленная белая бейсболка не помогала. Хоть сейчас производи трепанацию и подавай каннибалу Ганнибалу варёные мозги в кокосе­черепушке.       Славик никогда бы не подумал, что в лесу может быть так жарко. Где же воспеваемая поэтами тень и прохлада под сенью вековых сосен? Было ощущение, что какой­то безумец посвятил жизнь беспорядочной установке телеграфных столбов в поле. И Славик теперь как дебил блуждал меж ними. Да, похоже, не видать ему «Батлфилда». Пора возвращаться, пока тепловой удар не хватил. Только передохнуть надо.       Сбросив рюкзак на траву, сел, привалившись спиной к поваленной сосне. Снял бейсболку, тряхнул взмокшими рыжими кудрями, смахивая капельки пота. Нестерпимо хотелось спать. Где­то невдалеке слышалось пение. Вроде не колыбельная и слов не разобрать, а в сон клонит. Славик прикрыл глаза. Деревня! Такая жара, а они хороводы водят. Эх, сидеть бы сейчас дома, врубить «контру», кондей… Не цедилка* с иглой на костре маня, Привела меня жгучей болью к тебе. Ты же знаешь, Княже, я боюсь огня, Но и ты тогда будь покорен судьбе.       Славик встрепенулся. Не хороводы, значит. На поляну, напевая что­то неразборчивое в духе фолк­рока, вышла девушка, почти девочка, с корзинкой в руке. Светловолосая, босая, в радужном венке и простой длинной рубахе.       «Ну и одёжа, на саван похожа, — поморщился Славик, — сельская, поди. Точно! Купала ж сегодня, вот и вырядилась. Поёт». Странно было то, что шла она из глубины леса, а не со стороны деревни. Девчонка была миловидная, даже красивая. Стройная, загорелая. Славик таких сторонился. Заговоришь, потом проблем не оберёшься. Ясно, что не одна. Босая, значит, прикатила с кем­то. Встречаться с ухажёром или ухажёрами этой красотки да ещё в лесу Славику не хотелось. — Чего тебе? — буркнул он.       Девушка нерешительно замерла на краю поляны. Было в ней что­то неуловимо знакомое. То­ ли в деревне видел, то­ ли похожа на кого. — Ничего, — девчонка удивлённо пожала плечами, — землянику будешь? Я вот насобирала. — Что? — Землянику, — девушка подняла корзинку и сделала несколько шагов к парню, — а ты за травами пришёл? — Ну... За папоротником. — Не местный, — засмеялась она, — он уж месяц как негодным стал. Или ты счастье найти хочешь? Жар — цвет сорвать? — девушка подошла ближе и уставилась на парня своими синющими глазами. Странные были глаза. Вроде ясные, как безоблачное небо, а присмотришься — с тёмной поволокой, точно дымок от костра ввысь поднимается. У Славика ощущение возникло, словно он в колодец заглянул. Глубоко, и что­-то неясное на дне плещется. — Рыжый! — девушка засмеялась и выдернув из своего венка сине­-жёлтый цветок, внезапно запустила тонкие пальцы в шевелюру Славика. Оставила в волосах лепестки, коснулась лба.       Стало легче. Ладонь прохладная. Или просто солнце за макушками сосен скрылось. Приятно...И нравы тут вольные, похоже… но Славик отпрянул, залился краской. Знал, прикасалки с чужой девчонкой без последствий не останутся. Деревенские дискотекипритча во языцех. И то, что после них бывает ­ тоже. Мотоциклетной цепью по харе — приятного мало. Валить надо бы отсюда. Но просто так сорваться и бежать, вроде как, стыдно. Повод бы найти. — Жарый. Пальцы помнят, — шепнула смуглянка в «саване». — Чего?! — Ничего. Тебя солнце поцеловало. — Перегрелся, в смысле? — забеспокоился Славик. — Нет, — вновь засмеялась светлокосая, — Красивый ты. Огненный. Ярый. Тебе папоротник не нужен. Ты сам цветок. Славик покраснел пуще прежнего. — Ты… это…тоже красивая. На Марго Робби похожа, вот! Ну, на Харли Квинн из Отряда самоубийц, — торопливо пояснил Славик, перехватив недоумённый взгляд девушки, — фильм такой. Не смотрела? Та лишь пожала плечами: — Выходит, повезло ей. Цветок, смотри, не выбрасывай. Идёт тебе. Это марьянник, Иванова трава. Ну, Иван­да­Марья, неужто не слышал? Твой цветок. Сегодня как раз в силу вступает. Солнцестояние же. — С чего мой­то? Я не Иван. Ярослав. А тебя, кстати, как зовут? — чёрт, сорвалось непроизвольно. Заворожила что ли? Теперь уже не развернуться, не уйти. Славик читал о пикапе, НЛП. Враньё. Проверял — не работает. Да и откуда деревенской белобрысой дурёхе о таких вещах знать, если даже о Харли Квинн не слышала. — Кстати ли? — Девушка подняла на него свои странные сине­-дымчатые глаза и склонила голову на бок. Словно задумалась о чём,­ Меня… меня Маринкой кличут… Афанасьевой, — наконец произнесла она неуверенно, — Так что и мой это цветок тоже. В цветах Славик не разбирался, поэтому оставалось по примеру незнакомки пожать плечами. Что он и сделал. —А ты смешной, Ярко. И бесстрашный, — девушка присела на поваленный ствол, — И если уж мы о цветах заговорили, неужели так папоротник манит? — Бесстрашный? — насторожился Славик, — Тут что, волки? — В тайге? — девушка удивлённо вскинула тёмные ресницы? — Волки? Да ты что!       Издевается! Ситуация Славику нравилась всё меньше. Не любил он странности. Да и людей не слишком­то привечал. Живых. Вот в соцсетях, где сотни две друзей — дело другое. А с этими… реальными. Стрёмно как­то. Вон, даже лопочут непонятно. А деваха гнула своё: — Разве не слыхал, что в этом урочище на Иванову ночь каждый год люди пропадают? — Брось! Страшилки это всё. Тут пожары летом каждый год. Леса горят, люди гибнут. Всё как всегда. Кстати и про местную психушку я баек уже наслушался, не начинай. И я хоть городской, но каждое лето тут. И как видишь живой. — Живой, — как­то странно протянула девушка, и, словно желая в этом убедиться, вновь потянулась к его волосам, — А может мнится только? На сей раз Славик успел отшатнуться. — Не трожь, обожжёшься, — буркнул он.       Девушка не засмеялась. Не улыбнулась даже. Наоборот, нахмурилась и, прищурившись, точно на солнце, пристально взглянула Славику в глаза. Стало не по себе. Где­то он о таком взгляде уже слышал. — А люди пропадают. Мне не веришь — деревенских спроси. — Деревенских? А сама ты какая? — Я? — девушка на миг замолчала, — я… нездешняя.       Сердце Славика стукнула пару лишних раз выбиваясь из ритма. «Чёрт! Фифа городская! Мог бы сразу понять! Видно ж штучное производство. Явно на заказ делана. Загар ровный как из солярия. Фигурка зачётная, упругая — такую в фитнес­центрах годами вытачивают, и в салонах шлифуют, а не на грядках задом к верху. Марго Робби, блин. Сейчас какой­нибудь Джокер на джипе вырулит и хана. Тут и закопает». — Пойду я, — парень поднялся, — бабушке, помочь надо. — Не торопись, Ярко, — девушка тоже встала, — Тебя сюда Пряха привела. Как и меня. Не разминуться нам на звёздном мосту. Цветок папоротника связал. Ты же не его искал. Меня. Мы по кругу мироздания идём. Ты мёртвый, я — живая. Я жива, ты — мёртв. Только здесь, только в этот миг мы вместе.       Она вдруг прильнула к нему всем телом, обвила руками шею, и, привстав на цыпочки, поцеловала. Её губы были вкуса земляники, а волосы с запахом таёжной смолы и далёкого костра и ещё чего­то древнего, непостижимого. — Княже мой, сколько я тебя искала! Моё счастье! Мой Цветок Папоротника, — её дыхание обжигало, а поцелуй становились всё неистовей,­ Ты унижен, милый, растоптан, забыт, мёртв. Тьма безвременья твою ярость досуха вылакала. Одна оболочка осталась высохшая, тщедушная, страхами полная. Но я верну тебя Яр­Тур, Князь мой хмельной, светозарный. Это мой мир и я найду тебя. Только жди, не отворачивайся. Никто не знает, что такое Жар­цвет, какой силой обладает. Все лишь клады ищут. А это кровь. Кровь богини и пепел. Папоротник цветёт, когда я умираю. Ты так повелел, Яр­Хмель, но я тебя простила. И ты меня прости! Нет больше смерти, нет боли. Не саван это, милый — платье подвенечное. Я устала убивать, Княже. Устала умирать. Ты нашёл меня пред Ивановой ночью. Сохрани этот цветок, любимый, и ты всё вспомнишь. Как на поле бранном войска ниц падали, тебя приметив на коне белоснежном со щитом золотым и головой человечьей в руке. Такого я тебя полюбила и… предала. Сгубила, испугавшись ярости твоей, взгляда хмельного. Но ты восстал, вернулся. Нет моей власти над тобой. Только твоя на меня простирается. Отныне я рядом буду, если простишь, если не прогонишь. Спаси меня, ЯрТур! Не оставляй! Не отправляй на костёр больше. Я люблю тебя, Княже! Люблю! Люблю!       Славик отшатнулся от сумасшедшей. Всё встало на свои места. Только сейчас он понял, что на ней — обычный больничный халат. И привкус на губах непостижим лишь для тех, кто не разбирается в седативных препаратах. Взгляд вспомнил. Цепкий, пристальный, ненормальный. Вспомнил и о Сварожской психлечебнице. Оттолкнул психованную от себя. Отпрянул сам. Нога подвернулась, небо опрокинулось, на миг слившись с синевой глаз умалишённой и… наступила темнота… ***       К поверхности Славик продирался с трудом, сквозь толщу мути, тошноты и кошмаров. Как Ра на своей ладье. Цепляясь за скользкие камни сознания, наконец выбрался на берег. Сел, протёр слипшиеся веки. Голова гудела. Но от удара или перегрева? Поднёс руку к затылку. Шишки вроде нет. Крови тоже. И, главное, никаких следов сумасшедшей, значит сон. Только в кулаке зажат какой­то смятый вонючий цветок. Противный, маслянистый. Славик растёр его на пальцах. Брызнула жижа, похожая на кровь. Галлюциноген может какой, отсюда и кошмары. Парень швырнул эту мерзость на землю и раздавил сапогом. Огляделся. О чудо! Вся поляна была усеяна кустами орляка. Как он не заметил сразу? Выкинув бредовый сон из головы. сбросив с плеча мешок, Славик кинулся срывать листья папоротника. *** — Ну чего ты сидишь­то сиднем? — причитала баба Фрося,­ Глянь, какая благодать на улице. Сходил бы с ребятами на речку, поглядел как Маринку жгут. — Какую ещё Маринку? — Чучело ведьмы. Марены. Ночью колесо подпалят, с пригорка покатят. Купала же! Отлипни ты от своего компьютера, погуляй. Может девчонка приглянется. Тут, ах ,какие хорошие есть. В городе­то не встретишь. Порченные все. — Да ну их, — отмахнулся Славик, — в печёнках уже эти сказки, обряды, да и девчонки тоже. Итак кошмары снятся. Не мешай, баб Фрося. Пискнул скайп. Парень нацепил наушники. — Привет труженикам села! Как твоя глухомань? — раздался бодрый голос Серёги — Глухомань достала. Остальное — ок. Два косаря за пару часов! На приёме только языками поцокали. Чудо, говорят, не сезон. — Не хило, — присвистнул Серый. — А то! Правда, перегрелся малость. Сморило. И сон стрёмный приснился. Деваха на Харли Квинн похожая. Прикинь? И сумасшедшая такая же. — Маргошка крутая! Чё стрёмного­то? Не дала? — Нее, наоборот, ересь там несла про любовь что­то, про вечность. Совсем поехавшая. Цветочки, кровь, головы человечьи. — Ха­а! Да, во сне не засадить согласной Марго — стрёмно! Так облажаться только ты можешь. — Отвянь. У вас­то как? — У нас тоже жарища и гроза была. В общаге провода замкнуло, пожар начался. Шаровая молния, говорят. Девчонка одна сгорела. Новенькая. С нами учиться должна была. Только приехала, вот и не было ещё в списка, при эвакуации не заметили. — Да уж не повезло, — вздохнул Славик, — Жаль. А я вот новую «Батлу» взял. — Класс. Кидай ник. Зарубимся! — Князь Ярило 666, — добавляй в друзья. — Клёво, Яри!. Сейчас... Ну, давай, погнали. Ты кем? — Как всегда — огнемётчик. Люблю всех жарить. Прикольно. Издалека от реки доносились визг и хохот. На миг среди них почудился слабый девичий стон, переходящий в крик боли, но его тут же заглушили весёлые напевы: И никто не скажет тебе сколько лет, Я искала тебя, по мирам брела. Но сегодня с тобой нас венчал рассвет За тобой, Ярило, Марена пришла… — Дебилы, — поморщился Славик и включил звук громче. «Батлфилд» уже загрузился. Парень улыбнулся. Он был по­настоящему счастлив. Лето наконец­то становилось нормальным! Князь Ярило 666 проверил запас зажигательной смеси и поднял ствол огнёмёта. Жатва началась. Поля сражений ждали. * Где­то у реки пылало соломенное чучело в белоснежном венке невесты. Клубы дыма поднимались к небу такому синему и безоблачному. Чистому. Всё выше… выше… выше… Приложение: Песня Мары Не разрыв­трава то огнём горит — То сияют кудри как лесной пожар. И не звёзды­планеты сошли с орбит — То сверкают глаза, ярче лунных чар Не цедилка* с иглой, на костре маня, Привела меня жгучей болью к тебе. Ты же знаешь, княже, я боюсь огня. Но и ты тогда будь покорен судьбе. Светоносный княже, не кали иглу. Не гони ты ведьму в Иванову ночь. И не жги котят*, а меня приголубь. А жар­цвет, любимый, нам должен помочь. Ты вплети мне в венок, его, летний князь. Баню затопи, да попарь на полке.. С тела моего смой земную ты грязь. И спустись, князь, со мной к плакучей реке. Колесом огня да с горы вниз крутой, С головой да в омут, ты, княже, нырни. Это ночь моя, я сегодня с тобой. Ни людей, ни русалок. Вместе! Одни! А никто не скажет, тебе сколько лет Я искала тебя, по мирам брела. Но сегодня с тобой нас венчал рассвет, И к тебе, Ярило, Марена пришла. Пусть растает Смерть на устах твоих Мы едины с тобой, мой бог, до утра. * Но червоную* трель заведут соловьи И очнётся богиня в объятьях… костра. Считалось, что цедилка (полотно для процеживания молока) с воткнутыми иголками, прокипячённая на купальском костре причиняет ведьме нестерпимую боль, заставляя придти к ивановскому костру. Замеченных возле костра мелких животных, например. кошек, хватали и бросали в огонь, считая их воплощением ведьмы. Червень­ июнь.