В двух словах

Одно лето может изменить всё — раньше Билли не верил в подобные клише, в его жизни все эти милые глупости не работали. В жизни Билли Харгроува правил свой бал гребанный злой рок — так уж вышло, и кто там в этом был виноват разбираться было слишком хлопотно, да и некогда: нужно было выживать, закаляясь под неустанным потоком отцовской жестокости, обрастать толстой кожей и острыми колючками под насмешками в проклятой школе, сбивать костяшки на пальцах в драках за право не быть угнетаемым нытиком, и много еще всего. Хорошего — ни хрена, только всякий мрак, который если вспоминается, то сразу неприятные мурашки по коже и привкус горечи во рту. Билли старался не вспоминать, и все у него было хорошо, все схвачено, все круто — начиная от кожаной куртки, заканчивая хищными изгибами его «камаро», так по-пижонски гармонирующих с изгибами его модных кудряшек. А потом случилось оно — лето, которое изменило всё. О том, как отвратительный, смердящий отросток впился ему в лицо, отравляя и напитывая чужеродной дрянью, разрывая на части его разум, самую его суть дробя на части и вгрызаясь в каждую так беспощадно и мучительно, не вспоминать не получалось. Такое просто так из головы не выбросить — у Уилла Байерса все еще порой можно заметить тот его особый остекленелый взгляд, когда его накрывает внезапно воспоминаниями в самых неожиданных местах. Парень выпадает из реальности всего на мгновение, но за это мгновение успевает пережить вечность, полную до краев болью и ужасом. Билли знает это — потому что и он теперь такой же. Выживший. Долгое время ему казалось, что умереть было бы лучше, правильнее — потому что не было бы тогда мучительных воспоминаний, не было бы тягостного и острого чувства вины за то, что его руками делал тот потусторонний ублюдок, не было бы животного страха перед тем, что все это может повториться снова… А потом его стала потихоньку вытаскивать из всего этого ада Макс. — Ты не обязан проходить через это один, Билли. — Заткнись и вали из моей комнаты, — привычно велел он, но Макс не ушла. Подошла ближе, села рядом. склонила рыжую голову к нему на плечо и прошептала: — Мы с тобой семья, Билли. Я тебя не брошу, потому что ты мой брат. И герой, понял? Ты — герой, если бы не ты, Свежеватель Разума убил бы Оди… — Не говори всякую ерунду, Макс. Какой из меня герой? — Самый настоящий. Можешь притворяться засранцем и дальше, но теперь я знаю правду. Теперь я вижу тебя настоящего, Билли. Билли хотел велеть малявке заткнуться, но у него так остро кольнуло в груди, что слова застыли на губах. Это было счастье — острое, да, болезненное, от осознания того, что кто-то любит его, что для кого-то он оказался достаточно хорош. Кажется, такого с ним не происходило целую вечность — с тех пор, как ушла мама. Макс уговорила его купить велосипед, и они целыми днями гоняли по округе — она на своем скейте и он, на своем байке. Движение изматывало — и успокаивало. Тревога уходила медленно, но все же уходила — а малявка Макс, его сестра не по крови, но по личному выбору обоих, не уходила никуда. Часто она засыпала у него на плече, пока он читал ей что-нибудь вслух — книги, оказывается, тоже могут успокаивать, да. Билли водил ее в кино по субботам — или она его, кто теперь разберет? Даже Лукаса иногда брали с собой, чтоб не дулся, что его девушка проводит с ним слишком мало времени. Билли Лукаса не любил прежде, даже презирал где-то, но если взглянуть на паренька через удивительную призму восприятия Макс, то Лукас был вполне ничего. И да, Макс приводила к ним домой Оди, и Майка, и Байерса — Байерс всегда был молчаливым и тихим, и если они с Билли встречались взглядами, то обменивались безмолвным пониманием и поддержкой. Странно, это все было так странно, но… Солнце в какой-то момент стало сиять ярче, ночи перестали быть такими длинными и изнурительными, а стройные ножки миссис Уилер вновь стали притягивать к себе его взгляд. И все из-за Макс — его малявки сестры, которая пообещала не бросать его и свое обещание выполнила.