В двух словах

Тина считает, что он чудовище. В ее голубых глазах так явно читается ужас, смешанный с оцепенением, когда Дориан хватает ее за запястья и, хорошенько встряхнув, припечатывает к стене и наваливается всем весом своего тела, чтобы взглянуть ей в лицо. Чтобы и ее заставить смотреть на него. Он помнит те дни, когда Тина считала его почти хорошим — до ограбления, до недоумка Ипкисса, до клоуна в зеленой маске. До того, как он впервые дал ей пощечину. Теперь он для нее — зло, и Тина так опрометчиво забывает, что сплясать на его костях с Ипкиссом у нее не выйдет. Дориан не из тех, кто прощает предательство, Дориан не из тех, кто легко оказывается побежденным. Тина отчаянно хочет быть д о б р о й — что ж, Дориан позволит ей лепить этот светлый образ и дальше… Если она сможет. — Я рассказал копам, что это ты спланировала ограбление, милая. Они знают, что это была целиком и полностью твоя идея. Тина Карлайл толкает его в грудь обеими руками: — Ты ни черта не докажешь, Дориан. — Твое слово против моего, любимая. Красивое декольте против обширных связей. В твоей сказке добро всегда побеждает зло, но это больше не твоя сказка. Тина молчит целую вечность, ее прелестное личико омрачается паникой, она такая предсказуемая, когда затем пытается изобразить улыбку: — Дориан, может… Может, не будем торопиться и дадим друг другу еще один шанс? Дориан презрительно смеется ей в лицо — быть чудовищем ему даже нравится.