Чего ради?

— Эй, Крагс. — Чего тебе?       Краглин лениво открывает глаза, лежа на холодном полу ангара, и косится на валяющегося рядом пацана. Питера не так давно (по космическим меркам) подобрали с Терры, и сейчас эта мелочь, когда привыкла к команде и притерлась к ней поближе, лезла везде, где было можно. Сегодня он напросился покопаться в разбитом челноке вместе со своим, видимо, старшим братом, но вреда от него, как и ожидалось, было больше, чем объективной пользы. Квилл так и норовил что-то схватить-нажать-оторвать-потянуть-закрутить, но в то же время даже инструменты подать нормально не мог. — А ты как попал на корабль? — Через шлюз. Как нормальные пираты попадают.       Сейчас они оба лежали на полу совершенно уставшие, и даже на вопросы Обфонтери отвечал неохотно. Мальчишка был таким назойливым, что большая часть команды уже через несколько минут диалога с ним просто сбегала куда глаза глядят. Йонду говорил, что мелкий мог заболтать до смерти кого угодно, и он, видимо, не ошибался. Только вот терпение Краглина, который кровью и потом трудился в этой команде уже несколько лет, было если не титановым, то просто феерически прочным. Не безграничным, но близко. — Да не, типа… Почему ты вообще стал пиратом? — Не хотелось подохнуть в подворотне, вот и стал.       Ксандерианец морщится — то ли от надоедливых вопросов, то ли от неприятных воспоминаний. Его, пятнадцатилетнего пацана, опустошители во время очередного визита на Ксандер нашли случайно: Краглин слонялся по узким улочкам и старался найти хоть что-то, что позволило бы ему не помереть в ближайшую ночь, будь то юниты или что-то съедобное. Эта планета, с ее идеально белыми площадями и богатыми садами, казалась справедливой и успешной лишь на первый взгляд. Ксандер маскировал эту истину, делал вид, что проблемы нет, но проблема была — кто-то жил припеваючи, а кто-то был вынужден воровать и рыться в урнах, чтобы попросту выжить. — То есть? Йонду тебя спас? — Ну… В каком-то смысле и так.       А ночи на Ксандере были холодные. Такие, что в каком-то рванье, да еще и босиком, ты вряд ли застанешь рассвет — разве что увидишь свет в конце туннеля. Поэтому у подростка, живущему буквально в каком-то ящике в узком темном переулке, был выбор: либо ты вор, либо ты мертв. Конечно, воровать у банды опустошителей, которые прибыли сдать награбленное местному коллекционеру, было ужасной идеей, но в отчаянии решаешься и не на такое. Было невероятно глупо пытаться что-то стащить у тех, кто воровал лучше тебя, да еще и не брезговал в случае чего прибить того, кто посягнул на святое — на их собственность. — И как оно было? — Честно? Отстойно.       «Эй, Капитан, гляньте, кого мы тут поймали! » — с гоготом говорили пираты, буквально за шкирку кидая парнишку на землю. Вылазка не удалась. Обфонтери не хотел брать много, не хотел прыгать выше головы, но даже просто стащить у разбойников кошель с юнитами не удалось. Воровством Краг вообще в принципе не так часто промышлял — в крайних случаях, когда побираться было уже нечем. Будь у него пути отступления или запасной план — ни за что бы даже не взглянул в сторону тех, кто сносит бошки на раз-два. — А почему? — Страшно было.        «Так-так-так… Несостоявшийся воришка?» — этот сиплый голос Краглин запомнил на всю дальнейшую жизнь. Сейчас, спустя годы, он во всех красках помнил, как его держали под руки перед синекожим капитаном, а прямо в сантиметре от лица висела стрела. Под покровом ночи красное свечение казалось ослепительным, и из-за этого света парнишка щурился и старался отвести взгляд.       «Смотреть в глаза! — рявкнул центавриец. С воришками обычно разговор был короткий — стрелу промеж глаз, да и дело с концом. Но сейчас, глядя на тощего и попросту жалкого подростка в каких-то тряпках вместо одежды, изумлялся даже Йонду. Было сложно поверить, что на Ксандере все ТАК плохо. — Глупо воровать у вора, парень. Еще глупее — воровать у опустошителя. Мне хочется верить, что это был вопрос жизни и смерти.»       Краглин трясся. Но трясся он от холода, ведь страха за собственную жизнь он не испытывал. Да какая это жизнь? Разве можно назвать жизнью постоянный голод, холод и неуверенность в том, что ты не переживешь эту ночь? Подросток не считал это жизнью… Это было существование. Постыдное жалкое существование, которому он предпочел бы смерть, которая сейчас, на самом деле, нависала над ним.       И парень лишь сглатывает, едва держась на ногах, и тихо проговаривает всего одну фразу: «Мне уже нечего терять.»       Синекожий с подозрением щурится и смеряет воришку-неудачника оценивающим взглядом. Без слез на того не взглянешь, это уж точно. Под рваньем было видно, насколько парень тощий, да и те тряпки, что на нем были, явно были найдены там, куда все обычно выбрасывали.       Слышится свист. Стрела резко отлетает назад, и теперь Краглин мог проморгаться после слепящего алого свечения.       «Настолько, что полез на верную погибель? — интересуется пират и, видя уверенный кивок, даже качает головой. Обфонтери даже показалось, будто сочувственно. - Несладко. Этот случай будет тебе уроком.»       Грабить или калечить того, у кого забирать и так было нечего, было бессмысленно. Опустошителей могли звать разбойниками, ворами, лжецами и убийцами, но они не были извергами. Во всяком случае, не до конца. И сейчас это было даже заметно.       Ксандерианца отпускают. Точно так же небрежно швыряют на землю, а синекожий незнакомец одним жестом подзывает своих починенных, чтобы уходить на корабль. Ловить было больше нечего: товар сбыт, деньги получены, а с этого бедолаги им даже брать было нечего. Пираты даже успевают развернуться и уйти на какое-то расстояние, когда Краглин поднимается на ноги, отряхивается и, подрагивая от холода, говорит: «Заберите меня, — голос так и сквозит отчаянием и безысходностью. Мальчишка понимал, что больше он не вынесет, и если ему и суждено умереть в ближайшее время, то пускай это будет быстрая смерть от бластера, а не холодная и голодная в переулке между урн, — мне нечего терять. У меня ничего нет, у меня никого нет, и… Я готов на все. Я хочу стать пиратом.»       У капитана, что обернулся на этот хрипловатый тихий голос, даже глаза на лоб полезли. — Но он взял тебя в банду? — Взял. Я же здесь с тобой лежу, сам видишь.       Краглин не врал тогда, когда говорил, что готов на все. За те годы, что он провел здесь, не самый благородный промысел стал для него всей жизнью, а Йонду, который рискнул и взял сироту с Ксандера в команду, стал бессменным лидером и примером для Обфонтери. Краглин учился всему, чему мог научиться у пиратов, с большим энтузиазмом и рвением, и как раз поэтому, наверное, быстро завоевал расположение и доверие капитана. А это дорогого стоило! О, капитан так хорошо относился далеко не ко всем, и вторым таким человеком на борту за долгое время стал только мальчишка с Терры, в котором Удонта души не чаял. Это было не так заметно, но Краг уж точно об этом знал. — И чего ради? — В смысле?       Краглин уморительно хмурит брови, не совсем понимая, о чем его пацан только что спросил. Питер часто задавал абсурдные или глупые вопросы, но этот… — То есть, какая у тебя цель в итоге? За что ты сражаешься? — Я не знаю, за что я сражаюсь. Стреляю, когда говорят стрелять.       И Обфонтери впрямь не знал поначалу, ради чего это все. Раньше казалось, что это все лишь вынужденная мера — способ выживания, существования, надежда, за которую хилый подросток с Ксандера ухватился, чтобы не умереть жалкой и отвратительной смертью… Сейчас все изменилось. Сейчас всей его жизнью, за которую он когда-то так отчаянно хватался, стал сам способ выживания. Команда, преданность капитану и всему, что тот говорит делать, да даже внезапно свалившийся на голову Квилл — все это составляло всю его жизнь. И Краглин не жаловался. Он не жаловался ни единого дня с того момента, как попал сюда. — А если тебе скажут умереть, ты просто умрешь?       Ксандерианец усмехается, снова без отрыва глядя в потолок. — Наверное.       Парень вряд ли смог бы сопротивляться приказу, просто потому что это — часть его жизни. Жизни, за которую он когда-то ухватился так крепко, как мог.       И Краглин понимал, чего ради. Теперь понимал.