Разумное решение

      В это утро Элинор проснулась от звуков пера, торопливо царапающего по бумаге. Быть может, сонно подумала она, сестра снова пишет Уиллоуби. Марианна сидела за столом, в простом будничном платье без лент и украшений — весьма необычный для нее наряд: обычно младшая мисс Дэшвуд уделяла своим туалетам большое внимание и даже в самые тихие утренние часы старалась одеваться понаряднее. Но еще больше удивил Элинор поношенный черный плащ, висящий на ручке гардероба, как будто Марианна недавно его сняла.       — Ты куда-то выходила? — спросила Элинор.       — Прогуляться, — прозвучал краткий ответ.       — В такой ранний час?       Ответом ей стало лишь царапанье пера по бумаге.       — Милая, может быть, ты мне объяснишь…       — Пожалуйста, Элинор! Не сейчас! Скоро я все тебе расскажу, но сейчас мне нужно побыть наедине со своими мыслями. Если я попытаюсь заговорить об этом прежде, чем буду готова… — Перо ее на мгновение застыло. — Нет! Скоро, скоро ты все узнаешь — но теперь не дави на меня!       — Что ж, будь по-твоему, — пробормотала Элинор. — Ты спустишься к завтраку?       — Хочу попросить, чтобы ты извинилась за меня перед миссис Дженнингс. Скажи, что я не совсем здорова.       — Может быть, распорядиться, чтобы тебе подали завтрак наверх?         — Спасибо, но нет. Сейчас я не смогу съесть ни крошки.       Завтрак прошел тихо и непривычно угрюмо, несмотря даже на присутствие за столом миссис Дженнингс. Добрая леди начала было, по своему обыкновению, поддразнивать Элинор и над ней подшучивать — но ни стыдливо опущенных глаз, ни яркого румянца, на который были так щедры Марианна или девицы Стил, от нее не добилась; так что пришлось ей удовольствоваться беседой о неудачной погоде, из-за которой все лондонские любители охоты нынче покинули свет и отправились травить зайцев в полях. Сказать по совести, прекращение потока шуток Элинор только обрадовало — однако не радовала зримая перемена в настроении всего дома, особенно тихого и мрачного теперь, когда сестры Стил переехали к Фанни, чтобы остаться у нее до конца своего пребывания в Лондоне.       Было около середины дня, и Элинор составляла письмо к матери, когда в гостиную вошла Марианна, бледная, как смерть.       — Элинор… — начала она, но оборвала себя, заметив на столе перед сестрой недописанное письмо, а в руке у нее перо с быстро сохнущими чернилами. — А, ты занята? Что ж, это может подождать.       — Нет-нет, Марианна, останься! Я всего лишь пишу маме. А ты выглядишь совсем больной. Иди сюда, присядь. Сейчас я прикажу принести тебе чаю.       Она хотела позвонить, но Марианна удержала ее руку.       — Спасибо, не надо. Я не стану пить чай. Не могу. Я…       Охваченная волнением, Марианна глубоко вздохнула и поднесла дрожащую руку ко лбу. Она уже готова была заговорить, как вдруг внизу послышался отчетливый стук в дверь.       — Кто-то пришел! — испуганно вскрикнула Марианна.       — Должно быть, это к соседям.       — Нет, стучали в нашу дверь! Боже, что, если это Уиллоуби? — При этой мысли Марианна задрожала как лист, и Элинор с удивлением поняла, что мысль о встрече с Уиллоуби не прельщает сестру, а пугает.       За дверью послышались шаги; они приближались. Вскочив со своего места, Марианна обвела гостиную отчаянным взглядом, словно ища пути к бегству; однако из этой комнаты наружу вел лишь один выход.       — Я не могу сейчас с ним встречаться! — вскричала Марианна и бросилась к дверям с такой поспешностью, что едва не наткнулась на полковника Брэндона, в это мгновение входящего в гостиную.       Марианна замерла, прижав руки к груди; щеки ее заалели.       — Полковник?! Простите, я не ожидала… Вы должны меня извинить, я… мне нехорошо! — Пробормотав это, она бросилась к себе в спальню.       Элинор приветствовала полковника с куда большим самообладанием и учтивостью.       — Прошу вас, полковник Брэндон, простите Марианну. Она сегодня неважно себя чувствует.       Полковник стоял перед ней, нахмурясь; казалось, его одолевает душевная боль едва ли меньшая, чем та, что снедает Марианну — хоть у него она проявлялась совсем по-иному.       — Кажется, вашей сестре часто нездоровится, — заметил он.       — Признаюсь, ее меланхолия в последнее время меня тревожит. Не сомневаюсь, что сестра со мной вполне откровенна, однако ума не приложу, чем ей помочь.       За сим последовали обычные изъявления учтивости: вопросы о здоровье младшей мисс Дэшвуд и их матери, замечания о погоде, еще несколько ничего не значащих реплик из тех, что обычно предваряют разговор по существу. Элинор видела, что полковник пришел не без цели, что он хочет, но не решается о чем-то спросить — однако не знала, как ему помочь, и потому ждала, попивая чай.       Наконец, сделав глубокий вдох — так, словно собирался с силами и призывал себя к мужеству — он спросил:       — Когда я смогу поздравить вас с обретением нового брата?       — Не уверена, что поняла вас, полковник.       — Весь город говорит о помолвке вашей сестры с мистером Джоном Уиллоуби.       Элинор не смогла сдержать своих чувств; на лице ее отразилась неподдельная тревога.       — Странно слышать такое: ведь сама Марианна даже нам, своим родным, подобных признаний не делала. Если они и помолвлены, об этом никак не могут знать все.       — Вы хотите сказать, что… — Тут он резко оборвал себя и продолжал уже спокойнее: — Извините меня, мисс Дэшвуд. Вы, должно быть, сочтете, что я вмешиваюсь не в свое дело, но буду откровенен: я пришел сюда с единственной целью — узнать, твердо ли все решено между вашей сестрой и мистером Уиллоуби. Прошу вас, скажите, что им осталось лишь дойти до алтаря, ибо только тогда я запрещу себе надеяться!       Сдержанное волнение, звучащее в словах полковника, нашло в сердце Элинор живой отклик, ибо обличало глубину его чувств к Марианне. Но Элинор не знала, что ему ответить. В том, что еще совсем недавно Уиллоуби и Марианну связывала глубокая взаимная привязанность, она не сомневалась. Верно, о помолвке между ними Элинор не слышала, а нынешняя холодность Уиллоуби, его молчание в ответ на письма Марианны казались необъяснимыми для страстно влюбленного — но в том, что Марианна тоскует по нему и страдает в разлуке, сомнений не было; и Элинор не хотела мучить полковника, поддерживая в нем ложные надежды.       — Обручены ли они, я с уверенностью сказать не могу; но не сомневаюсь, что Марианна любит Уиллоуби и, если он предложит ей руку, без колебаний примет его предложение. Думаю… хотя о помолвке они еще не объявляли, но Марианна относится к нему, как невеста к жениху.       Полковник выслушал ее молча, с напряженным вниманием, и когда она умолкла, поднялся со своего места.       — Сестре вашей, — проговорил он с глубоким чувством, — я желаю такого счастья, какого только можно пожелать, а Уиллоуби — постараться стать ее достойным. — С этими словами он откланялся и ушел.       С тяжелым сердцем Элинор поднялась наверх. Из слов и поведения полковника явствовало, что он все еще любит Марианну, любит глубоко и страстно. Нельзя сказать, что Элинор желала ему удачи; однако сейчас, невольно сравнивая его с Уиллоуби, она спрашивала себя, чем кончатся для Марианны нынешние треволнения. Что, если любовные горести нанесут непоправимый урон ее здоровью, телесному или душевному?       — Чего хотел полковник? — с тяжелым вздохом спросила Марианна.       — Только поздравить тебя по случаю обручения с Уиллоуби.       — Неправда! — воскликнула Марианна, удивив Элинор энергией и горячностью этого возгласа. Щеки ее запылали. — Ты шутишь, Элинор, но это вовсе не смешно! Розыгрыши тебе не удаются — оставь их для Маргарет!       — Я вовсе не шучу. Как видно, слухи о том внимании, что оказывал тебе Уиллоуби в Девоншире, поспели в Лондон раньше него самого. По словам полковника, здесь только об этом и говорят.       При этих словах краска гнева на щеках Марианны сменилась бледностью отчаяния.       — О, Элинор, — простонала она, — что же мне делать? Боже мой, Боже! Что мне делать?       Элинор подошла ближе и опустилась на колени перед ее креслом.       — Милая моя, объясни наконец, что тебя гнетет! Как я тебе помогу, если ты ничего не рассказываешь? Почему Уиллоуби тебе не пишет? Почему на званом ужине любезничал с другой женщиной, а с тобой едва обменялся парой слов? Вы поссорились? Что мне прикажешь думать обо всех этих вздохах, и слезах, и письмах, на которые нет ответа? Ты почти ничего не ешь, бродишь по комнатам, как тень. Где та веселая, полная жизни Марианна, на которую я порой сердилась, но не могла ее не обожать? Что случилось, дорогая моя? — Приложив прохладную ладонь к пылающей щеке сестры, Элинор умоляла: — Прошу тебя, расскажи мне все! Никогда еще я не видела тебя в таком унынии, и не могу выразить, как это меня тревожит!       Марианна долго молчала, глядя мимо нее, куда-то в дальний угол спальни, невидящими глазами, словно перед ней разворачивалась трагическая сцена, для прочих незримая. Наконец она ответила — и усталая покорность в ее голосе поразила Элинор так тяжело и болезненно, как не поразили бы никакие вспышки гнева или горя:       — Я беременна.       — Марианна!.. — Мысленно Элинор возблагодарила Бога за то, что уже стоит на коленях — иначе ноги подкосились бы под ней, и она рухнула бы наземь.       — Теперь я знаю точно, — едва слышно прошептала Марианна, не отрывая взгляда от дальнего угла. –Ранним утром, пока ты спала, я потихоньку выскользнула из дома, чтобы во всем убедиться. Мне рассказали об одной старухе… она… О, Элинор! — простонала она, наконец обращая взор на сестру. — Что со мной будет?!       — Это… ребенок Уиллоуби? — осторожно уточнила Элинор.       Вопрос прозвучал страшно даже для ее собственных ушей; но после того, как жестоко обманулась на счет состояния сестры, Элинор не собиралась более ни в чем довольствоваться предположениями.       Марианна потерянно кивнула.       — Ждать от него ответа больше нельзя, — твердо сказала Элинор. — Поезжай к нему сама и скажи, что вы должны объявить о помолвке немедленно — и пожениться как можно скорее.       — Мы не помолвлены, — возразила Марианна. — По крайней мере, в этом он передо мною чист. Он не нарушил клятвы, ибо ее не давал.       — Не давал клятвы? Марианна, но он изо дня в день, каждым словом, жестом, взглядом клялся тебе в любви! Быть может, он не произносил нужных слов — но вел себя так, как вправе себя вести лишь влюбленные. А теперь ты носишь его ребенка! Если он не собирался на тебе жениться, значит, самым жестоким образом тебя использовал!       — Так и было, Элинор! Так и было! Но я… я так его любила! — С этими словами она разрыдалась так горько и безутешно, что и на глазах у Элинор выступили слезы сострадания. — Он любил меня, и я отвечала ему любовью!       — Но вы не обручились, — повторила Элинор, желая выяснить это раз и навсегда.       Марианна молча замотала головой, содрогаясь от рыданий.       — Что же теперь? Пойдешь к нему и попросишь принять на себя ответственность?       — Нет, Элинор. Я не смогу. Просто не смогу. Теперь, когда знаю, каков он на самом деле… пожалуйста, не проси объяснений — но никогда, никогда, даже в таком отчаянном положении, как сейчас, я не свяжу себя с подобным человеком!.. Боже, как все это вынести? — вскричала она и снова разразилась рыданиями.       Горе скоро истощило Марианну; она рухнула на кровать и там продолжала оплакивать свою жалкую участь.       Элинор не знала, что сказать. Чем утешить бедную сестру — и какое утешение найти в ее положении? Идти к Уиллоуби Марианна отказывается наотрез — и, должно быть, для этого есть причины. Элинор хотела бы понять, что произошло между влюбленными, но ясно видела, что сейчас Марианна нуждается в ее присутствии и поддержке, а не в настойчивых расспросах.       Едва Марианна немного успокоилась, как в спальне появилась миссис Дженнингс — совсем не вовремя, да еще и с дурными вестями. По всему Лондону, сказала она, гремит новость, что Уиллоуби обручился с мисс Грей — той самой, у которой пятьдесят тысяч фунтов приданого! Страшно подумать, как подло обошелся он с дорогой бедняжкой Марианной: ведь все верили, что он от нее без ума — так ловко он притворялся влюбленным!.. При этих словах рыдания Марианны возобновились с новой силой, и миссис Дженнингс ретировалась, пообещав прислать ей наверх, в виде утешения, какое-нибудь угощение.       До конца дня Элинор оставалась у постели Марианны, заботилась о ней и пыталась утешить, как могла. Понимая, как нужна сейчас сестре твердая опора, она вела себя так, словно ничто, кроме нынешнего состояния Марианны и мелких повседневных дел, ее не заботит. Однако мысли ее были как в тумане. Напрасно Элинор ломала голову над тем, что им теперь делать, к кому обратиться за помощью — выхода она не видела.