Морок

      — Я хочу уйти!       И это его последние слова, звучащие в стенах дома. Хлопнувшая дверь наподдаёт в спину словно последний толчок, отсекая всякую возможность изменить решение. Струсить, передумать, испугаться… Он ведь не трус, кто же спорит. Просто уставший человек, которому всё надоело до такой степени, что будь он волком, впору было бы завыть на луну.       С тяжёлым выдохом уходят оставшиеся тяжёлые сомнения. Он всё сделал правильно, именно так, как и хотел. Прогорклый воздух туманного города забивается в лёгкие, мешая дышать. Гонит вперёд, к оставленной на подъездной дорожке машине. Он боится этого места. Всё же боится.       Признался. Стало легче?       Нисколько. Но кого это волнует.       Желание уйти не возникло внезапно, не было сиюминутным импульсом или пустой блажью, которая проходит так же быстро, как и забирается в голову. Нет, это желание зрело в нём мерно, постепенно, по крупицам каждую секунду-минуту-час-день. Целую вечность. А потом превратилось в удушливый ком страха, такой мерзкий и тягучий, что он явственно чувствовал горький привкус на своём языке. Настроения не было, ничего не хотелось, даже просто встать с кровати казалось непосильной задачей. Он пропадал, падал в мутный колодец безликого ничто, совершенно не надеясь из него выбраться.       — Надежда? Не смеши меня. Ещё скажи, что всё будет хорошо.       Окружение убивало, друзья убивали, семья забивала последний гвоздь в его водный гроб, с улыбкой и напутствиями задвигая крышку колодца над его головой. Смеясь и даже ничего не понимая. Не понимая.       Понимал ли тебя хоть кто-то, хоть когда-то, а, Тайлер?       Он не мог ответить на данный вопрос, и осознание этого вселяло в него такой ужас, какой он не испытывал никогда прежде. Если не они, то кто же? Кто ещё у него остался? Никого. Всё тот же он. Всё тот же Тайлер.       Спасать себя всегда намного труднее, чем спасать кого-то — он знал это наверняка, как и то, что если не уйдёт куда-нибудь хоть на час, хоть на день или даже на пару столетий, то просто исчезнет. Испарится, сотрётся, обратится в прах, серым столбом взмывая в небо. Нет, такое не для него. Такого не случится. Не так и не с ним. Поэтому уйти — единственно верное решение. Уйти сейчас, чтобы не уйти совсем.       Как оказался возле аэропорта — было для него загадкой. Желание скрыться куда подальше подчинило себе руки, нагоняя морок на его голову, словно невидимой нитью зазывая в это место. Зачем он здесь, для чего? Пустые вопросы. Их смыло вмиг начавшимся дождём. Таким плотным и непроглядным, окутывающим машину и его вместе с ней своей вязкой паутиной.       А потом он увидел её, стоило только заработать дворникам. В сером длинном плаще, скрытая глубоким капюшоном, с рюкзаком за плечами, таким мокрым, как, наверное, и она сама. Девчонка. Точно девчонка — походка и движения выдавали это в ней. Она мерила шагами сухое пространство под навесом у входа в аэропорт. Одиннадцать туда и столько же обратно. Двадцать два. Он насчитал три или четыре круга, прежде чем окончательно решился.       Она обернулась на его зов так поспешно, будто только того и ждала. Шагнула к нему, снова оказываясь под стеной дождя, а затем быстро подошла, чуть склоняясь у раскрытого окна его автомобиля. Она оказалась немного старше, чем он предполагал. На вид лет двадцать пять — стоило сдвинуть капюшон на лоб, открывая лицо. Бледная, с большими тёмными глазами — они сразу утягивали внимание на себя, всё остальное превращая в незначительное: губы, нос, волосы. Какого они цвета он так и не смог понять.       Над его предложением сесть к нему в машину она не думала и секунды, лишь приняла его даже не колеблясь. Виной тому дождь или её врождённая легкомысленность — он не знал, но это уже наталкивало на определённые выводы. Глупая, одна, в совершенно чужом для неё городе. Приехала изучать деревья, которые растут только в этой местности. И на вопрос куда её отвезти, ответила просто:       — В лес.       Да уж, в лес. Как кстати, что у него есть там дом.       Её бледное лицо в обрамлении светлых волос казалось ему смутно знакомым. Будто они уже встречались когда-то. Но не здесь, не сейчас, а в какой-то другой, наверное, прошлой жизни. Она ощущалась как что-то близкое. Как друг. А может быть и он стал просто глупым.       Она тихо спала, прижавшись виском к холодному стеклу его автомобиля, пока он ехал одному ему известной дорогой к небольшому дому, затерявшемуся в лесу. Уйти туда казалось очень хорошей идеей, на которую подтолкнула эта будто бы уже знакомая незнакомка. У неё было простое имя, как и сама она.       — Но ты можешь выбрать любое другое, какое понравится тебе больше всего. И я буду на него отзываться.       Что он мог ей на это ответить? Ничего вразумительного.       Пустующий дом дохнул на него чуть сладковатым спёртым воздухом и пеленой счастливых воспоминаний. Так много безоблачных дней он проводил здесь вместе со своей семьёй. Сколько его не было в этом доме? Год, два, больше? Наверное столько, сколько прошло годовщин после его женитьбы. Потому что Дженне никогда здесь не нравилось. Слишком далеко от города, слишком глухо, слишком мало удобств — для неё в этом месте всего было слишком. И он смирился, вычеркнул это здесь из своей жизни, как старался изничтожить всё в себе, что не нравилось его близким людям. Он всегда хотел быть лучшим. Лучшим братом, лучшим сыном, лучшим мужем. Но ему постоянно чего-то не доставало. Не соответствовать чужим ожиданиям уже вошло в его привычку.       Девчонка, так внезапно свалившаяся на его голову, никак не обозначила своё приятие/неприятие этого места.       — Здесь всё такое зелёное, — был её ответ.       И правда, теряясь за высокими деревьям лесной поросли, дом казался большим гнилым зубом во рту зелёного великана. Глупое сравнение, отдающее теми сказками, которыми он зачитывался в детстве. Одну такую книгу он нашёл в особенно пыльной комнате, когда-то служившей ему спальней. Для него здесь тоже было слишком. Слишком много воспоминаний о том, чего никогда не вернуть.       Девчонка обосновалась здесь быстро, не чета ему, провозившемуся с принятием такого себя почти неделю с лишком. Откапывать и умывать свою жизнь от наслоившейся на неё пыли было не самым приятным занятием. Оно даже причиняло вполне ощутимую боль. Но кто-то ведь должен это всё выгрести.       Кто-то? Именно он.       Она просыпалась рано утром и с фотоаппаратом наперевес скрывалась за ближайшими деревьями. Теряясь в лесу, теряла счёт времени, всю себя отдавая окружающей природе. Неизменно возвращалась к середине дня, волоча с собой охапку каких-то трав. Когда он спросил для чего они, она ответила:       — Эта чтобы лечить нарывы и глубокие раны. Вот эта — для улучшения пищеварения и аппетита. А эта обладает вяжущими и антисептическими свойствами.       — Откуда ты вообще всё это знаешь?       — Моя семья жила в похожем доме на окраине леса. До ближайшего магазина с лекарствами было около ста миль, поэтому мы привыкли пользоваться подручными средствами. А что есть в лесу? Только травы, да деревья.       После этого она как-то грустно улыбалась и сворачивала тему, затрагивающую её близких людей. О семье говорить не любила, как и вообще вспоминать прошлую жизнь до встречи с ним. То, что случилось в аэропорту — начальная координата вектора, по которому она идёт до сих пор. Всё остальное было неважно.       Она была незаметным тихим спутником, каким-то чудом залетевшим на его орбиту. Всегда рядом — когда нужна больше всего, и никогда поблизости — если ему необходимо быть одному. Его настроение улавливала каким-то неведомым чутьём и понимала его раньше, чем он сам это делал. Сосуществовать вместе с ней было удобно, тихо и спокойно. После долгого молчания в той жизни ему нестерпимо хотелось говорить. И теперь был тот, кто готов его услышать. Тайлер рассказывал ей всё, вычерпывая всю застарелую грязь из своей души, выкидывая прямо под её ноги. И она всегда слушала, никогда не судила, ничего от него не хотела и не пыталась наставить на путь истинный. Просто воспринимала и старалась понять таким, какой он есть: треснувший сосуд, сквозь который вытекало всё плохое и всё хорошее, что в нём было.       Однажды он спросил, что она видит, когда смотрит на него.       — Я думаю, что ты одинок. Что у тебя всё есть, но тебе всё равно чего-то не хватает. И ты ищешь это, но никак не можешь найти.       — И что мне делать?       Она пожала плечами:       — Продолжать искать.       И он искал, одновременно по крупицам находя самого себя. Находя силы, которые, он думал, уже давно в нём исчерпались. Силы создавать, созидать, жить вне собственного тела. И всё горело под его руками: чистый лист бумаги, как новый мир. Можно творить его как угодно, будто всевышний. У него никогда не было комплекса бога, но сама идея создания чего-то чистого, незамаранного, идеального, переворачивала всё его существо. В такие минуты он был словно не здесь, будто видел себя со стороны, паря где-то рядом. И именно в одну из таких минут она его и поймала. Даже не понял, когда к нему подошла, очнулся только от звука щелчка фотоаппарата.       — Ты что делаешь?       — А ты как думаешь? — её открытое улыбающееся лицо сбивало его с толку.       — Фотографируешь мои уродские руки?       — Они не уродские, не говори так.       — Ага, конечно, ты мои большие пальцы видела? — и он поднял один из них, ясно его демонстрируя.       — Я вижу всё совсем иначе. И ты увидишь, — а потом она сжала его пальцы в своих.       Её поступки порой вгоняли его в настоящий ступор, устойчивую кататонию, как впрочем и её слова. Она смотрела на всё под каким-то своим углом, делясь собственными мыслями только тогда, когда он спрашивал. Уехать из прошлой жизни через всю страну, чтобы посмотреть на какие-то деревья — неслыханное дело. Тайлер никогда не признавался, что она его восхищала. Но, кажется, она понимала всё и так. Для этого было достаточно пары слов, иногда срывавшихся с его губ:       — Где ты была раньше?       — Не здесь.       Точно, не здесь.       А затем каждый новый день наполняется новыми красками, новыми строчками, что ложатся на листы бумаги с лёгкой руки и так быстро, как не было никогда прежде. И он тонет в этом ощущении вдохновения, пока однажды не понимает, что за окном стоит сумрак, а её всё нет. Нет так долго, что это начинает его серьёзно беспокоить.       Тайлер берёт фонарик и направляется в лес, ступая той тропой по которой она всегда уходила. Деревья облепляют всё чаще, своими кронами укутывая небо, становится темнее, а потом он видит её. Грязную, мокрую, с ободранными коленками. Она несёт корзинку с брусникой, и он готов за неё убить.       — Ради этих ягод ты решила перейти вброд реку? Зачем?       — Хотела испечь брусничный пирог.       Он только тяжело вздыхает, берёт корзинку в одну руку, другой обнимает саму её и потихоньку ведёт в дом.       — Ты точно не с этой планеты.       Она лишь неловко улыбается.       Следующее утро встречает его запахом аппетитной выпечки, а вечер — её начинающейся простудой. Упасть в холодную реку — не абы что. Тайлер обещает завтра съездить до ближайшего магазина, купить лекарств и тушку курицы. Лечиться тёплым бульоном ещё никто не запрещал. А после полуночи её накрывает такой озноб, что горящий камин и пара одеял, которыми он её укутал, никак не спасают. Она не может заснуть, ворочается на диване в натопленной гостиной и трясётся так, что он действительно пугается. Идея о том, чтобы лечь рядом с ней и попытаться согреть своим теплом, кажется единственно верной. И он её воплощает. Забирается под несколько одеял, прижимая скрюченную спину к своей груди. Её руки и ноги просто ледяные. Он глубоко вздыхает, чувствуя запах леса и горелых поленьев от её волос.       — Всё время в лесу. Каждый день туда ходишь. Потеряться не боишься?       Его голос тихий, спокойный, убаюкивающий. Она ведёт головой из стороны в сторону, легко, задевая своей макушкой его подбородок.       — Но ты ведь найдёшь меня. Как нашёл тогда.       Конечно он её найдёт. Это правда. Где бы она ни находилась.       — Иногда мне кажется, что это всё моя вина, — её голос еле слышный, почти невесомый. — Я звала тебя, и ты тогда появился.       Тайлер понимает о чём она говорит. Вспоминает их первую встречу и свои чувства, что тянули его в то место. А потом оглядывается назад, на свою жизнь, и вывод напрашивается сам собой. Приходит с лёгкостью и без сожалений.       — Нет, это я тебя позвал.       Она берёт его руку, что согревала её собственные, тянет к себе, вверх, и прижимается губами к тёплой ладони. Благодарит так, как умеет. И ему больше ничего не надо. Он опускает ладонь на горячий лоб, прикрывает её глаза.       — Просто спи.       И она засыпает.       Новое утро приносит такую стылую боль и обиду, что впору разорваться сердцу. Он даже не думал, что этот проклятый орган может так сильно болеть.       Потому что её нет.       Нигде нет.       Она исчезла так же внезапно, как и появилась в его жизни. Оставила после себя совершенное ничто, уместившееся в коробку с цилиндрами фотоплёнки. Куда она делась, почему ушла, как он мог этого не заметить? Ещё одни пустые вопросы, безмолвными крючками повисающие в пространстве над его головой.       Что теперь делать? Возвращаться в ту жизнь, из которой он ушёл несколько недель назад, даже ни с кем не попрощавшись?       Ведь он хотел уйти. Тогда хотел. Сейчас же его насильно вынуждают это сделать.       Собраться было делом нескольких десятков минут. Взять свои немногочисленные вещи, книгу сказок про великанов и коробку с её плёнками. Фотографировать на старую модель аппарата — тоже одна из её странностей. Но ему очень хотелось посмотреть, что он там увидит. В конце концов она забрала с собой всё, кроме этого. Значит эта коробка — для него. Её подарок. Вот только лучше бы она осталась сама.       Как ехал назад, в свой дом, абсолютно вылетело из головы. Очнулся только тогда, когда перед лицом открыла дверь его жена. Всё та же Дженна, из всё той же жизни. Стабильная, надёжная, идеальная. Именно такая, какую он всегда и хотел. Только это почему-то больше его не радует.       — Как отдохнул? — её спокойный знакомый голос лопает тот пузырь вакуума, в котором он находился.       — Отдохнул, — это всё, что он говорит, проходя в открытую дверь с коробкой под мышкой.       Дженна мнётся пару секунд на пороге, словно ожидая ещё кого-то, а потом закрывает дверь. Она знала, что он был с ней. С этой девчонкой, взявшейся не пойми откуда. Дженна ездила в этот ненавистный ей дом, видела его. Видела её. Видела его с ней. И это казалось чем-то ирреальным. В её картину идеального мира не вписывался кто-то ещё. А раз этого кого-то не могло там быть, то она тоже не будет думать об этом человеке. И всё случилось так, как она предполагала. Тайлер вернулся. Вернулся один. Вернулся к ней, а большего она и не желала.       Соорудить небольшую проявочную в своём подвале заняло у него пару дней. Всё это время он пытался найти её. Звонил в тот город, где она жила, в ту фирму, в какой сказала работает, занимается этими своими деревьями. Всё без толку.       — С таким именем у нас никто не работает, — сказал приветливый женский голос на том конце трубки.       Что ж, он предполагал такое. Но предполагать и знать наверняка — не одно и то же. Вообще хоть что-то связанное с ней было правдой? Или всё, что она говорила и делала было враньём, наваждением? Ответ на эти вопросы он отчаянно желал найти в её коробке.       И нашёл. Себя. На всех фотографиях был только он. Его руки, его плечи, его улыбающееся лицо, его отстранённая поза, в которой он пребывал всегда, когда уходил в себя настолько глубоко, что окружающий мир размывался перед глазами. И когда она только успела сделать столько фотографий? Почему он этого не замечал? На ум пришёл тот разговор о его пальцах и о том, как она его видит. Теперь он понял, увидел сам. Посмотрел её глазами сквозь объектив её же камеры. Осознал.       То, чего ему всегда не хватало — он сам.       Но почему он не смог понять этого намного раньше?