Я дождусь...

…Нет, не придет она, нечего и ждать. Столько месяцев она бежит от меня, сломя голову, пускаясь на такие ухищрения, что, наверное, даже самый терпеливый и упорный преследователь потерял бы всякую надежду. А я все ищу мою темноволосую красавицу с медовыми губами. Ведь я – причина ее бед, ее бегства, того, что жизнь ее сломана и никогда не будет прежней. Только робкая надежда, что эта птичка все еще любит меня, иначе не бежала бы так безрассудно, не разбирая дороги, только эта надежда заставляет меня не опускать руки и продолжать поиски. Многие месяцы я по крупицам собирал сведения о ней, благо не так уж много выпускниц французских пансионов трудятся на благородном поприще преподавательниц в школах империи. В основном девушки прямиком отправлялись замуж после получения дипломов. Да и Фериде моя - слишком яркий и экзотичный цветок, чтобы затеряться на бескрайних просторах страны. Как же помогли мои связи и знакомства с коллегами-врачами, ведь врачи, как и учителя, есть в любом захолустье. И как же помог мой учитель-доктор. Его дочка Мари, сбежавшая из пансиона к своему кузену и ставшая ему хорошей супругой, следуя за своим мужем-журналистом, как-то случайно наткнулась на Фериде в одной из провинций Анатолии. Благодаря ей и ее мужу моя несчастная пропажа получила хорошее место в Б. И благодаря сведениям от них, переданным через моего учителя, я вновь обрел надежду. О, если бы не проклятая лихорадка, от которой я свалился на целых три месяца, я уже вел бы Фериде под венец… Ты - несчастный глупец! Даже сейчас, наедине с собой, не можешь не обманывать себя. Вряд ли бы Фериде даже взглянула на тебя тогда, в Б., столь велика была обида в ее душе. Слишком мало времени прошло со злосчастного вечера, когда злобная Нариман выдала нашу с Азельей глупую тайну. Бедняга Азелья! Ведь она мечтала стать Фериде сестрой, а стала главным врагом! Нет, не главным. Это место навеки отдано тебе, проклятый Кямран. Слишком легко в тот страшный вечер ты, сидя на крыльце вашего домика в лесу, поверил, что потерял Чалыкушу. Слишком быстро махнул на себя рукой и, напившись, представлял в ту безумную ночь в своих объятиях Фериде. Вот только утром, когда рассеялся дурман, увидел ненавистную Азелью подле себя. И хотя по ее заверениям я просто свалился замертво, и никакого соития не случилось, простить такое невозможно. Как же после я корил себя за этот проступок. Но сделанного не воротишь, а когда Фериде вернулась ко мне, уже невозможно было ничего исправить. Оставалось только забыть эту ночь, как страшный сон. Но злосчастная Нериман отомстила за все глупости, что я натворил. Воистину, месть ее удалась. В первую минуту, когда Фериде в свадебном облачении не появилась на ступеньках лестницы, ведущей к дому, я решил, что ее в очередной раз задержали сомнения. Я поднялся с улыбкой в дом и стукнул в дверь ее комнаты. А через мгновение на меня обрушился кошмар, записанный бегучими дрожащими буквами на закапанном слезами листке желтоватой бумаги, кошмар, в котором я живу до сих пор. «…мне всё известно… Я ненавижу тебя!». Дальнейшее я помню плохо. Стенания мамы. Грозный ропот отца. Слезы и проклятия Мюжгян. Каменное молчание Юсуфа. Печальные глаза Неджмие. Причитания прислуги. Мертвенно белое лицо Азельи. Я куда-то бежал, гнал лошадей к пристани, потом к станции дилижансов, потом бешеная карусель вдруг остановилась, и я оказался возле нашего домика в лесу. Молчало озерцо, поглотившее мое обручальное кольцо в тот злосчастный вечер. Даже лягушки молчали. И ветер не шумел ветвями. Мертвенная тишина окружила меня, давя на уши, стало трудно дышать, сердце билось все медленнее, и я призывал смерть освободить меня от непомерного груза вины и горя. Почему я не умер в ту ночь? Одному Аллаху ведомо. Наутро я понял, что раз уж Аллах сохранил мне жизнь, я употреблю ее на то, чтобы найти Фериде и вымолить прощение. Если же она не простит меня, я буду следовать за ней безмолвным ангелом-хранителем, оставаясь незамеченным, и беречь ее, пока она не залечит свои раны и не найдет нового спутника жизни, не такого подлого и глупого, как я. Потом были мрачные дни. Дни, наполненные надеждой и безысходностью. Первое время я еще надеялся быстро напасть на след Фериде. Но время шло, а мои поиски оставались безуспешными. Отец с матерью были погружены в уныние. Мюжгян и Юсуф отправились в Текирдаг, там Азиз-бей купил дом для них. Мюжгян при расставании запретила показываться ей на глаза, так велико было ее негодование, направленное на меня. Юсуф молча простился со мной, но я чувствовал и его осуждение. Азелья-ханым передала через своего поверенного бумаги на дом, переоформленный снова в собственность Фериде, и уехала из Стамбула. Нериман тоже исчезла, чтобы в тайне родить своего байстрюка. Я взял отпуск в больнице и занимался поисками Фериде. В это тяжкое время Неджмие неожиданно нашла свое счастье. Мурад, познакомившись с ней в тот злополучный вечер свадьбы, стал часто наведываться к нам в дом и, наконец, попросил руки Неджмие у нашего отца. Никях сделали быстро, без лишних хлопот и подготовок. Эта свадьба немного примирила Бессиме и Сейфеттина с несправедливостью жизни и успокоила боль в ранах, которые я нанес своей семье, сам того не желая. Потом пришли известия о Фериде от Мари. «Кямран-бей, как же случилось, что Вы покинули такое любящее сердечко, такую чистую душу, как наш Королек? Она заявила мне, что Вы умерли, и только у отца я узнала о трагедии, разыгравшейся в вашем доме. Отец страшно сочувствует Вам и только потому, что я помню, как наш милый Королек бегала от Вас в сильном смущении, только поэтому я и пишу Вам эти строки. Поезжайте к ней! Заберите ее. Она в весьма плачевном состоянии, хотя и бодрится и излучает жизнерадостность, как и раньше. Но горечь сквозит в ее словах, в ее глазах мерцают искорки непролитых слез. Спасите ее и молите даровать Вам прощение». Так написала Мари, и я, не помня себя от сумасшедшей радости, сломя голову бросился бежать, пока не очутился у нашего домика в лесу. Там я, сгорая от сжигавшего меня волнения, упал возле озерца наземь и вперил взгляд в звездное небо, надеясь, что моя Фериде смотрит сейчас в эти сияющие небесные глаза одновременно со мной. Наверное, я слишком долго пролежал на холодной земле, потому что утром все тело сотрясал озноб, ломота выворачивала суставы, поднялся жар, и я попал в больницу, где мой старый учитель выхаживал меня как своего сына долгих три месяца. Когда же после этого я приехал в Б., то опоздал. Фериде вновь упорхнула, как осенний листок, подхваченный порывом ветра. Зато в Б. остались грязные сплетни о Фериде, которую здесь прозвали Шелкопрядом, и Шейхе Юсуфе, распускаемые завистливыми злоязычными кумушками. Эти сплетни настигли меня в гостинице, где я намеревался ждать, пока Фериде не простит меня. То, что я услышал, так потрясло меня, что от гнева разум мой помутился, и я плохо помню, что со мной было в последующие два дня. Кажется, я много пил, курил кальян и проваливался в какое-то забытье. Очнулся в гостинице. Попытался здраво обдумать и оправдать мою Неугомонную и вновь винил себя, что толкнул ее в объятия сладкоголосого музыканта. По прошествии еще одной страшной недели я заставил себя зайти в управление образования Б., где попытался выяснить, куда уехала Фериде. Пока я ждал в приемной Реджеба-эфенди, ко мне подошла высокая женщина в густой вуали. Это оказалась учительница, хорошо знакомая с Фериде, которая участливо поинтересовалась, не я ли разыскиваю Фериде-ханым. Я отвечал, едва сдерживая гнев и боль, что так и есть, мне необходимо узнать, куда она перевелась. Следующее сообщение от Мюрювет-ханым (так звали эту женщину) вновь помутило мне рассудок: «Фериде-ханым со своей маленькой дочкой Мунисэ перевелась в рушдие города Ч.» Я не стал более ждать, сдержанно попрощался с Мюрювет, все же поблагодарив ее за полученные сведения, и в полном унынии вернулся в гостиницу. Только к вечеру моя голова прояснилась, и я понял, что Фериде не могла родить за столь короткое время дитя. Скорее всего, моя сердобольная Чалыкушу нашла утешение в приемной девочке, видимо такой же несчастной и обездоленной. Душа моя рвалась надвое: от счастья и от горя. И все же, измучившись за эти дни, я неожиданно крепко заснул. В городе Ч. я незамедлительно отправился в управление образования, где и разузнал всё о Фериде. Она действительно устроилась в местную школу, а жила в маленьком белом домике в оживленном месте. Рядом, на площади, были лавки с какими-то товарами, уютная кофейня. На следующее утро я поднялся ни свет, ни заря и отправился к жилищу Фериде. Устроившись в кофейне за столиком в тени старой чинары, откуда белый домик Фериде был как на ладони, я настроился сидеть долго и при удачном стечении обстоятельств все же увидеть мою ненаглядную. Долго ждать мне не пришлось. Из ворот домика вышли двое: одна - женщина в зеленой накидке и черном чаршафе, вторая – маленькая девочка, в ярко голубом наряде и наброшенном на голову бирюзовом платке, - и быстро пошли вверх по улице, по направлению к школе. Радость затопила мое сердце: ах, милый мой Королек, я не ошибся в тебе, ты приютила сироту и растишь ее как свою дочь, или скорее – младшую сестренку. Хоть ты и облачилась в плотный чаршаф, я все же узнал эту стремительную легкую походку, которой всегда любовался, когда имел счастье видеть тебя в той моей счастливой жизни. Я бросил деньги на столик и крадучись отправился за моей возлюбленной. Возле школы я к своему изумлению заметил немало мужчин, - и военных, и светских, - которые стояли у ограды школы кучками и поодиночке, прохаживались вдоль тротуара, скорее всего чего-то ждали. Фериде со своей спутницей немного замешкалась, потом, наклонив голову, прошла сквозь строй этих мужчин. В толпе послышались говор, смешки, подойдя ближе, я услышал, как эти люди переговариваются, постоянно упоминая «гюльбешекер». Сердце стукнуло и забилось сильнее. Я почему-то сразу понял, и кого они здесь ждали и о ком они говорили - «гюльбешекер». Да, моя ненаглядная девочка, твоя красота, видимо, невероятно расцветшая за эти месяцы, не оставила равнодушными ни одного проклятого мужлана в этом городе. Именно ради тебя они приходят сюда и, видимо, не в первый раз. Как же ты, должно быть, страдаешь от такого навязчивого мужского внимания, если даже мои деликатные и бережные ухаживания всегда воспринимала с невероятным трепетом и по возможности сбегала, упархивала, как птичка королек. Здесь же некому тебя защитить. Мужчины же, которые не получают от тебя нужного внимания, могут стать мстительными и жестокими. Эх, Кямран, как же ты поумнел за последние месяцы. Хорошие уроки преподала тебе жизнь. Когда-то за один беглый взгляд, брошенный на твою Фериде незнакомцем на пароходе, идущем от Стамбула в Текирдаг, ты едва не расшиб в кровь лицо этому мужчине, который просто не смог сразу отвести глаз от нежного лица твоей возлюбленной. Сейчас же ты даже не пытаешься разогнать эту толпу, и не количество мужчин тебя останавливает: в былое время ты бросился бы без раздумий в толпу и разбросал бы всех, как разъяренный лев. Ты просто считаешь себя недостойным обвинять этих людей, ведь ты и сам обидел ее – невинную и беззащитную. Я только сжал зубы покрепче и, развернувшись на каблуках, зашагал прочь от школы. Стали расходиться и зеваки. В гостинице, сняв запыленный сюртук и умывшись, я сел за письмо к Фериде. Хотя все мои прежние послания оставались без ответа, здесь я смогу передать письмо прямо ей в руки, пусть и через посыльного. Здесь я могу быть совершенно уверен, что она получила весточку от меня. Я отложил перо и еще раз пробежал глазами ровные строчки. «Фериде! Частичка души моей! Помнишь, ты сказала, что тебе нравится так называть меня. Как давно не слышал я этих слов от тебя. Многие месяцы звучали они в моих ушах, вызывая только отзвуки боли, – боли, которую я причинил тебе. Долго я искал тебя, шел по твоим следам, которые оставили твои легкие ножки, терял и вновь находил тебя. Искал, чтобы взглянуть в твои глаза, чтобы обнять твои колени и вновь вымолить прощение. Хотя нет, какое может быть прощение негодяю, сломавшему тебе всю жизнь, изгнавшему тебя из твоего уютного родного гнезда, вынудившему тебя искать приют на чужбине, среди чужих и не всегда добрых людей. Я прошу только одного: не гони меня от себя. Позволь быть хотя и на расстоянии, но рядом с тобой. Мне довольно только видеть тебя, твою улыбку, просто знать, что ты живешь где-то в одном со мной городе. Я здесь, в гостинице «***». Прошу у тебя встречи, пусть короткой, мимолетной, но умоляю исполнить мою просьбу. Припадаю к ногам твоим, целую края твоей одежды, неугомонная моя. Буду ждать весточки от тебя каждый день вечером, в кофейне напротив твоего дома. Навеки твой, Кямран.» Ближе к вечеру я вновь занял свой пост у её дома. Глаза мои были устремлены на калитку, а ухо невольно ловило тут и там проносившееся словечко «Гюльбешекер». Кулаки непроизвольно сжимались и тут же разжимались. Я вцеплялся пальцами в грубоватой лепки кружку с ароматным кофе, и тут же в голове мелькали воспоминания о другом кофе, которым ты когда-то поила меня на сговоре перед нашим обручением, втихомолку хихикая при виде того, как я морщился от невероятного количества соли, что ты добавила в мою чашку шутки ради. Уже смеркалось, когда я вновь увидел идущую к своему дому Фериде за руку с воспитанницей. Днем я выяснил, что зовут девочку Мунисэ, и сердце вновь болезненно сжалось от воспоминаний о том невероятном совместном сне, что мы увидели одновременно. Калитка хлопнула, а я подозвал мальчишку, прислуживавшего в кофейне, и, сунув монетку, велел отнести письмо в дом и отдать хозяйке в собственные руки, но не говорить, кто передал. Мальчишка качнул головой в сомнениях, но письмо взял, хотя потом, помявшись, сказал, что Гюльбешекер может и не принять письмо, мало ли он ей носил отсюда посланий. Я достал из кармана еще одну монету, поувесистей, и пообещал отдать парню, если он правдами и неправдами вручит письмо адресату. Мальчишка тут же взбодрился и понесся исполнять поручение. Невероятно, но ему удалось отдать записку хозяйке дома, о чем он мне гордо заявил, пряча заработанную монетку в карман. Я попросил его поведать, как было дело, и он, надувшись от важности, рассказал, что намекнул обо мне, назвав «господин приезжий». Хозяйка нахмурилась и забрала письмо. Тут он, потупившись, сказал, что письмо хозяйка бросила на комод возле дверей и читать пока не стала, но потом, начал он божиться, потом она его прочтет обязательно, иначе не взяла бы. Ничего не поделаешь, оставалось только набраться терпения и просиживать дни напролет в кофейне, чем я и собирался заняться в последующие дни. На следующий день я отправился к цирюльнику, после вытащил свой самый лучший костюм, привел себя в порядок, став тем самым щеголем, который когда-то так нравился моей Неугомонной, и, как только солнце перевалило зенит и начало свое обычное шествие к закату, пришел в уже знакомую кофейню. День угасал, медленно и неотвратимо, блёкли краски, городок замедлял движение. Завсегдатаи кофейни собирались после трудового дня и начинали свой ежевечерний галдеж. Поглощенный волнением и предвкушением встречи с Фериде, я не прислушивался к гулу голосов, который все усиливался. Немного погодя я почуял что-то неладное. Домик напротив кофейни был тих и темен, словно нежилой. Ни огонька, ни звука, дом словно бы вымер. Внезапно до моего слуха донеслось словечко «Гюльбешекер». Я прислушался к разговору двух военных за соседним столиком. - Неужто и вправду Бурханеддин-бей захотел распробовать на зубок Гюльбешекер? - Да ведь она отказала даже Ихсан-бею, такому красавцу. Кажется, Ихсан — родственник паши? - Он и племянник, и молочный сын его жены. - Что же все-таки меж ними случилось? - Ихсан-бей собирался уехать четыре дня тому назад. Ну да, если б он уехал в тот день, ничего не случилось бы. - Действительно, неприятная история. Ихсан не такой уж задира. Не понимаю, как это могло случиться. Ты знаешь подробности? - Я всё видел своими глазами. Вчера мы сидели в казино. Бурханеддин-бей играл на бильярде. Вошёл Ихсан, отозвал майора в сторону и начал ему что-то говорить. Сначала они разговаривали мирно. Не знаю, что потом произошло, только вижу, Ихсан-бей сделал шаг назад и залепил Бурханеддину оплеуху. Майор схватился за кобуру. Но Ихсан раньше выхватил револьвер. Если бы на них сразу не кинулось несколько человек, непременно пролилась бы кровь. Завтра Ихсан предстанет перед военным трибуналом. - Сделай это кто-нибудь из нас, плохо бы ему пришлось. Хорошо, что Ихсан — родственник паши. Отделается небольшим наказанием. Но Бурханеддину досталось по заслугам. А то он совсем распустился… - Да уж, этот сластолюбивый мерзавец Бурханеддин-бей! Клянусь аллахом. Будто мы не знаем его. - Думал, что у барышни, получившей воспитание в Стамбуле, которая несколько дней назад так свободно разговаривала с одним из наших офицеров, свободные манеры и можно с ней обращаться, как с теми женщинами из Х…сы. - Что же теперь будет с Гюльбешекер? - Поговаривают, уезжает она из наших краев. Эх, такую девушку мы потеряли. Кто теперь будет радовать наши глаза, кто будет за нашими детишками так ходить? - Ах, проклятый сластолюбец! Перед глазами у меня все плыло. Бедная, бедная моя, беззащитная Чалыкушу! Вновь ветер странствий и людская злоба заставили тебя покинуть временное пристанище и искать приют раненому сердечку. Ах, Кямран, будь ты проклят! На следующий день я с трудом поднялся и, машинально приводя себя в порядок, с горечью признал, что надо начинать все сначала. Ничего не поделаешь, придется тебе испить эту чашу до дна. В памяти всплывают отрывочные картины последующих месяцев, наполненных вновь вернувшейся болью и безнадегой. Бесконечные запросы, бесконечные ответы на них. Осторожные вопросы матушки Бэссиме, разговоры ни о чем с отцом, в которых больше умалчивалось, чем произносилось. Счастливое разрешение Неджмие от беременности. Только с Мурадом я мог говорить о Фериде. Счастье, что он не влюбился тогда в нее, иначе я потерял бы такого друга. Ему я рассказал о своих скитаниях, и он просил разрешить помочь мне, поскольку часто ездит по городам и весям империи и может услышать какие-то сведения о моей сбежавшей невесте. Я с радостью принял его помощь и, переложив часть непомерного груза на плечи своего обретенного брата, почувствовал, что снова в состоянии дышать, если и не полной грудью, то в полвздоха. Родила и Мюжгян: малышка получилась славная с голубыми глазками в мать и черными кудряшками в отца. Со мной Мюжгян была все так же сдержана, но, кажется, тоже смирилась. Да и вид мой – мрачный и невеселый – наверное, в полной мере доказывал, как тяжело я переношу потерю. Но о Фериде она со мной не говорила с тех пор никогда. Я принял это как своего рода наказание, которого я, безусловно, был тогда достоин. Краем уха узнал я о несчастье с Нериман: она умерла в родах в Текирдаге у своей давней подруги Софи, ребенок прожил только сутки и тоже умер. Такой страшной судьбой она заплатила за вред, причиненный всей нашей семье. Мюневвер, которая, сбежав от Нериман, работала в нашем доме, втихомолку плакала, не смея горевать, как полагается. В душе моей, как ни странно, ничего не шелохнулось при этом известии: ни сожаления, ни злорадства. Только недоумение: как я мог тогда принять за любимую эту черную интриганку с безжалостным сердцем. Ах, что бы мне потерпеть немного тогда, пристальнее вглядеться в неугомонную Чалыкушу, понять, что моя давняя любовь не безответна. Ах, что бы отцу тогда поговорить со мной, раскрыв глаза на то, что и так было ясно всем. Всем, кроме нас с Фериде. Ну, да что уж теперь было горевать. Оставалось, смирившись с положением дел, продолжать поиски моей ненаглядной пропажи. Так прошел еще один год. Я много работал, отдавая Центральной больнице все свое время, брал дежурства, ездил на ликвидацию эпидемий в соседние городки и села. Наконец-то написал диссертацию по своему методу лечения чумы и защитил ее. Жизнь постепенно катилась по своей колее. Поиски Фериде тоже шли своим чередом. Однажды пришло письмо, благоухающее терпким ароматом желтой лилии. Увидев внизу листка имя ненавистной Азельи, я хотел было выбросить это письмо в корзину, но взгляд зацепился за имя Фериде. Азелья писала, что тоже занимается поисками девушки, перед которой она так виновата, и вот что она разузнала. Далее следовали описания уже известных мне фактов, только то, о чем я догадался, было описано подробно: о Мунисэ, о сплетнях, вынудивших Фериде сбежать сначала из Б., потом из Ч. Азелья писала также, что возможно это ее вмешательство вновь повредило Фериде. Она просила за молодую учительницу своего знакомого высокопоставленного чиновника по надзору за школами, и благодаря влиянию этого человека моя Фериде стремительно поднималась по карьерной лестнице, что не могло не вызвать недовольство местных учителей, обрушивших это самое недовольство на голову моей несчастной беглянки. Азелья написала также, что поскольку ее влияние только вредит, она ограничится тем, что будет передавать мне новости о Фериде, и помогать, только если я посчитаю нужным принять от нее такого рода помощь. «Кямран-бей, Фериде-ханым сейчас в Измире. Возможно, вы успеете забрать ее оттуда, пока не стало слишком поздно. Поспешите, умоляю вас», завершила она свое послание, и в сердце моем вновь запела сладкоголосая птица надежды - Сирин. К сожалению, по приезду в Измир Фериде я вновь не нашел, и вновь город бурлил новостями и сплетнями о моей несчастной невесте. Но слишком был велик опыт моих прежних поисков, чтобы понять, что все это – ложь от первого до последнего слова. Я пытался узнать, куда на этот раз сбежала Фериде, и, наконец-то, в один прекрасный день мне сообщили название очередной деревушки – Кушадасы (гнездо птички). Милая моя Фериде, ты все ищешь новое гнездышко для себя и своей приемной девочки, тогда как гнездо у тебя есть, и это мы живем в твоем доме, и это я должен был уйти из этого дома, чтобы ты осталась там. Но сделанного не воротишь, уже к вечеру следующего дня я, решив сделать остановку на пути к Кушадасы, подошел к убогой гостинице, которую мне показали в захолустном местечке. О, Аллах, в каких ужасных условиях вынуждена ты жить, моя ненаглядная, привыкшая к уютной собственной комнате, светлой и красивой, к еде, которую с такой любовью и умением готовили калфы. Я еще помню яичницу, что ты приготовила мне в то давнее безмятежное утро. Что же ты ешь теперь, чем кормишь свою маленькую дочку? Ах, если бы вернуть все назад, я готов есть эту твою пересоленную яичницу каждый божий день утром, в обед и вечером. Только бы ты была рядом. Я поднялся в свою комнату, дверь с грохотом захлопнулась, в ответ заворчали немногочисленные жильцы, которых я, по-видимому, разбудил. Я громко попросил прощения у всех, кого невольно потревожил, потом, не раздеваясь, лег на скрипучую колченогую кровать. В окно светила полная луна, и ее печальный лик словно бы говорил мне о моей милой, что тоже смотрит сейчас на эту вечную спутницу горестей и печалей. Моя душа горит, хотя уж нечему там гореть. В коридоре послышался шум, и я резко подскочил с кровати, видимо, задремав перед этим. За дверью тихий женский голос переговаривался с детским, сонным и капризным. Я присел на кровать и, спрятав лицо в ладонях, снова перебирал в голове то, что запланировал сделать завтра, добравшись, наконец, в Кушадасы. Вдруг меня словно ударило током: то ли интонация, то ли знакомое имя «Мунисэ» заставили метнуться к двери. Я трясущимися руками дергал замок, который как назло заело. Когда выскочил в коридор, никого уже не было, но слышался шум внизу: кто-то выходил, открывая скрипучую дверь. Я скатился по лестнице и успел как раз вовремя: хозяин гостиницы разговаривал с малышкой, что-то вкладывая ей в раскрытую ладошку. В нескольких метрах от них спиной ко мне стояла женщина в темной одежде. Я присел на корточки возле малышки, заговорил с ней, сказал, что у меня тоже есть дочка Мунисэ, только еще не рожденная. Девочка спросила, есть ли у моей Мунисэ мама, я кивнул и поинтересовался ее мамочкой, на что она кивнула и указала на ту женщину, стоявшую спиной ко мне: «Вот моя мама, ее зовут Гюльбешекер». Небо рухнуло на землю, земля встала дыбом, весь мир разваливался и вновь возрождался на моих глазах. Я, боясь поверить своему счастью, не спросил даже, а выдохнул «Фериде?». Она, помедлив, развернулась ко мне, глядя прямо в глаза. И столько боли было в ее взгляде. Все несчастья мира словно изливались на меня из ее лучистых очей. Я подался, было, к ней, но она протестующе подняла ладонь. Потом они с дочкой поднялись опять в свою комнату. Я же остался под дверью и вновь умолял свою ненаглядную любимую хотя бы поговорить. Послышался нежный голосок Мунисэ: «Моя мама плачет, она не может говорить». «Прошу тебя, скажи ей, что я очень сильно люблю ее. Что ищу ее много месяцев. Скажи, что пришло время положить конец страданиям». Я напомнил о нашем с Фериде совместном сне и умолял, чтобы этот сон стал явью. Я слышал, как моя Фериде всхлипывает за дверью, и испугался, что она не захочет и слышать ничего сейчас, когда я так на нее давлю. Нам всем надо было успокоиться, а Фериде – еще и подумать хорошенько и принять решение. И тогда я сказал: «Завтра от станции в 11.30 отходит поезд. Он идет домой. Я буду ждать вас. Прошу, Фериде, приди на станцию. Давай вернемся домой. Без тебя мне нет жизни нигде на земле, я не смогу найти покой. Твоя тетка Бэсиме плачет с утра до вечера, дядя Сейфеттин совсем состарился за эти месяцы. Прими решение, Фериде, твоя семья ждет тебя. Я жду тебя». Часы с неумолимостью толкали стрелки вперед и вперед. Я стоял, переводя взгляд с часов на вход, где должна была появиться Фериде. Секунды утекали, как песок сквозь пальцы. Нет, не придет она, нечего и ждать... Наконец большая стрелка перепрыгнула на цифру шесть и, дрогнув, замерла. Перрон был пуст. Я тяжко вздохнул и, подняв чемодан, повернулся, чтобы идти к вагону поезда. И вдруг… Пальцы разжались, не удержав чемодан, и он со стуком свалился на перрон. Я не верил своим глазам: у дальнего конца платформы стояли две фигурки: большая и маленькая. Две пары глаз смотрели на меня с нежностью и любовью.