lilies are bleeding

Тот момент, когда Вертер влюбился в Лотту, показался юноше таким же светлым и вдохновляющим, как и миг начала весны – для Вертера все вокруг будто бы расцветало сладкими, нежными оттенками; в каждом маленьком цветке, что таился среди высоких луговых трав, поэт видел родственную душу, ведь сам Вертер, очарованный любовью, чувствовал себя одним с каждым из прекрасных созданий природы. Именно по этой причине Вертер не удивился, когда одним утром, начав бриться, закашлялся, прикрыл рот рукой (при этом чуть не разрезав правую щеку) и обнаружил на ладони несколько лепестков белой лилии. Юноша едва удержал себя от глупой улыбки – так до теплоты в груди было приятно почувствовать себя героем любимого романа. На протяжении пары недель Вертер продолжал откашливаться белой лилией, тщательно скрывая свою болезнь от Лотты, так как поэту совсем не хотелось пугать любимую девушку даже красивейшим из недугов. Шли дни, и ковер в спальне Вертера полностью покрылся белоснежными лепестками. Юноша ложился спать, объятый нимбом из продолговатых лепестков, и просыпался, пойманный врасплох очередным приступом кашля. Аромат лилии, который Вертер когда-то находил чарующим, теперь лишь вызывал жестокие мигрени, а от белого цвета рябило в глазах. Примерно в то же время, когда Вертеру стала надоедать висцеральная романтика его болезни, его страсть к Лотте омрачилась тем, чего не может избежать ни один несчастно влюбленный – ревностью. Теперь Вертер почти что с нежностью вспоминал те дни, когда ночью он задыхался лишь из-за цветков, проросших в его легких, ведь теперь юноша не мог дышать, стоило ему заметить хоть каплю нежности во взгляде Альберта – а когда бы Вертер не смотрел на него, взгляды Альберта всегда были направлены на Лотту. Через неделю после прибытия Альберта лилии перестали царапать горло Вертера изнутри. Юноша был несказанно удивлен – неужели исчезновение лепестков означало, что он… разлюбил Лотту? Но его сердце, заходящееся в бешеном танце при одной лишь мысли о девушке, утверждало обратное!.. Еще через несколько дней, которые Вертер был уже не в силах сосчитать, юношу разбудил очередной приступ кашля, после которого на горку пожухлых белых лепестков опустился изъеденный болезнью желтый. По краю его бежали красновато-черные пятна, окруженные малиновой каймой. Чем чаще Вертер хоть краем глаза видел Лотту и Альберта вместе, тем хуже становилась его болезнь. Количество лепестков, которое появлялось в бледной ладони Вертера, с каждым приступом становилось все обильнее, пятна на лепестках быстро увеличивались в размерах, а сами цветки засыхали и выглядели до дрожи отвратительно. Со временем кашель было уже невозможно сдержать, и одним темным вечером Вертер, изогнувшись в страшной судороге, выкашлял полную ладонь гниющих лепестков в гостиной Лотты. В тот же день, в который Вертеру впервые пришла мысль о самоубийстве, вместо желтых лилий в пальцах юноши оказались полупрозрачные, удивительно легко рвущиеся бежевые листочки. Вертеру потребовалось три минуты и один приступ тошноты для того, чтобы понять – у него в руках куски кожи. Еще полгода Вертер задыхался, просыпаясь в собственной постели в окружении отрезанных фрагментов мягкой плоти, писал письма друзьям, аккуратно снимая кончиком пера ту кожу, что падала прямо на свежие строчки и размазывала их, пытался запить крепким кофе отвратительный вкус, что возникал во рту после приступа кашля. В последний свой день, когда юноша уже держал в руках пистолеты Альберта, Вертер заметил, что куски кожи заметно побагровели и обрели миниатюрные венки и артерии. И только зайдясь в последнем своем приступе, когда из его разомкнутых губ хлынула потоком темно-алая, полная мелких сгустков жидкость, Вертер понял, что плоть была его – корни лилий вырвали ее из глубин легких, заставив поэта утопать в литрах собственной крови. Растекшаяся у письменного стола лужица осталась невидимой для тех, кто пришли за телом поэта. Лишь тихая, безучастная ночь могла наблюдать за тем, как беззаботно гонялись друг за другом до белизны светлые пузырьки по темно-багровой поверхности.