Тысяча восемьсот

      Сакуракодзи-сан — сильная молодая женщина. Так все думали когда-то давно, теперь же все уверены в этом. Сакура-чан не выносит этого до скрежета зубовного, ибо давно знает — не в кулаках сила, какими бы стальными они не были.       Сакуракодзи-сан хочет спасать жизни. Хочет быть той, что дарит, а не отбирает. Но хочет еще и другого — того, в чём сама себе никогда не признается.       Тёплый поток воды залил глаза, нос, и Сакура улыбнулась, глотая невкусную воду. Ей нужно было тепло, которого она лишилась всего пять лет назад. Уже как пять лет назад. Прижала горячий лоб к холодной кафельной стенке, выдохнула пропитанный влагой воздух. Фейерверки были слишком красивыми. Она чувствовала, что это не может быть просто так. Но не хотела верить. Потому что верить — это снова ждать. Как ждала она все эти тысяча восемьсот дней. Мышцы привычно расслабляются — Сакура чувствует, что переполнена до краёв. Поднимает голову, будто это может помешать солёным слезинкам смешаться с пресной водой, что льётся на неё сверху. Это никогда не помогало, но Сакуракодзи-сан была ещё и упрямой. Пятьдесят пять месяцев смягчили её характер, но никогда не смогут переписать её сущность. Сакуракодзи-сан была навсегда влюблена, но тот, кто опалил её однажды, растворился искоркой фейерверка в ночном небе. Оставив лишь тьму.       Сакура-чан касается подушечками пальцев губ, вспоминая то, чего быть не могло. Но его поцелуи были горячими, как его адское пламя, его губы были на её губах, даря радость взаимности и тоску недолговечности. Пальцы скользят по шее к ложбинке, которая помнит его пальцы — шершавые от пролитой крови и мозолистые от спасённых жизней невинных. Ниже, к животу, чуть подрагивая там, где ласкал её его язык. Это было всего лишь раз — странно, неуклюже и комкано, но Сакура-чан была с любимым мальчиком, парнем, мужчиной. Она была его семьей тогда, в ту самую ночь, которую она поклялась забыть, но не забыла никогда. Женщина есть соединение её стройных ног, и Сакуракодзи-сан представляет, как он бы прошелся ладонями по её бедрам, как сжал бы их до синяков, как развернул бы её спиной и вошел — резко, рвано, причиняя боль, как умел только он. Но Сакуракодзи-сан всех прощала, а его могла простить бы тысячу восемьсот раз. Палец погрузился глубже, Сакура-чан сладко выдохнула туман из легких, потёрла указательным пальцем набухший бугорок. Пульс бил вокруг её пальцев, пульс раздавался в ней так, как если бы он был в ней. Стон то ли удовольствия, то ли разочарования сорвался с губ. Она знала, что можно так делать, она делала так всё чаще, но это приносило лишь мнимое облегчение. Потому что Сакуракодзи-сан знала — успокоение и тепло мог дать лишь он. Сакура-чан вспомнила чёрную перчатку и надломленную линию фальшивой улыбки. Стон превратился в рыдания, а возбуждение — в лютую ненависть к себе, пронзающую персиковую кожу, будто Токи тушил об неё свои вечные окурки. Сакура-чан, мокрая и уставшая, вышла из ванной, забыв взять полотенце. Это было неприлично, не этому её учила приёмная мать, но кому какое дело? Мокрые следы на полу никто не увидит. Потому что Сакура-чан — сильная и гордая. Она не покажет никому своих слёз.        — Сакуракодзи-сан… — шелест ветра принёс нежданную галлюцинацию, выстрелом в полной тишине небольшой квартиры. У Сакуры-чан закружилась голова, но она не испугалась. Его голос был в ней всегда, где-то за грудиной. Он бился в ней вместе с горячим сердцем, обволакивал голубым, как глаза его хозяина, пламенем.       Она обернулась к окну, за которым дрожал свет фонаря, прорезая извечную темноту уже наступившей ночи. Силуэт был размытым — слёзы всё еще застилали глаза.        — Уйди, прошу, — шепнула Сакура-чан, глотая слёзы, — не мучай меня больше.       Она была уверена, что это всё сон. Игры её разбитого сознания. Она хотела излечиться, уходила с головой в учёбу, в работу, улыбалась широко и ярко, смеялась до боли в лицевых мышцах, закрывалась маской красавицы и умницы. Но как только наступала ночь, его облик маячил в её снах, всё такой же, как был пять лет назад. Силуэт не двигался, а Сакура пожала мокрым плечом и отбросила влажные змеи угольных волос. Он никогда её не слушал, почему же должен был сейчас? В конце концов, за это она его и полюбила.         — Не могу, — просто ответил силуэт, легко скользя к ней, бесшумно, но не невесомо. Сакуракодзи-сан мгновенно насторожилась. Голос был немного другой, будто… этого не могло быть, и Сакура-чан, поняла, что больна. На миг ей показалось, что…       Объятия были лёгкими, будто боязливыми, но тепло, которое исходило от них, ни с чем нельзя было перепутать. Ткань костюма впитывала влагу на коже Сакуры-чан, будто пытаясь растворить её в себе. Она замерла, словно мраморная, перестала дышать и закусила губу до крови. Мысли вспухали отдалённо, мешались, перебивали друг друга. «Не может быть…» «Запах, тепло…» «Не вздумай надеяться, это всё обман…» Но то, что билось за грудиной, уже осознало всё раньше. Осознало и вспучилось горячей ярко-голубой яростью.         — Тысяча восемьсот дней, — прошептала она.       — Тысяча восемьсот девять, если быть точным, — улыбнулся Рей. — Ты считать разучилась?       — Ты же говорил… Ведь ты…       Огами поцеловал её, но Сакуракодзи-сан хотелось разорвать его на клочки. Избить до полусмерти, хотя это уже давно было не в её природе. Огами пах бензином, солью и холодом. Он пах её любимым мальчиком, парнем, мужчиной. Он был реален, его щетина колола ей щеку, а пальцы всё так же были шершавыми от пролитой крови и спасённых жизней.       Сакура-чан оттолкнула его и дала звонкую пощечину. Очки слетели на пол. Огами рассмеялся так, как ни смеялся никогда, и упал перед ней на колени. На щеке вспухал красный след. Она ударила еще раз, надеясь, что никогда не сможет простить пять лет ожиданий. Понимая, что уже простила. Ярость клокотала и сжигала её — на него, повзрослевшего, и от этого ставшего ещё роднее, на себя, не такую уж сильную, если разобраться.        — Как же я скучал по тебе, — проговорил он, прожигая синевой глаз. И Сакуракодзи-сан вспыхнула обидой и любовью, что не могла выплеснуться двести пятьдесят семь недель, что мешала дышать и существовать подобно окружающим нормальным людям. Она никогда не станет уже нормальной, да и плевать.       Сакура-чан, презрев гордость, набросилась на него, повалила на пол, целуя щеки, холодные льдистые глаза, впивалась ногтями в пиджак, срывая, царапая в кровь кожу, желая принести боль. Огами лежал и усмехался одними глазами, рассматривал её лицо вблизи, будто пытался и не мог узнать. Его Сакуракодзи-сан изменилась, подросла и, тем не менее, осталась прежней. Его любимой девчонкой, девушкой, женщиной. Она в беспамятстве царапала его и тут же зацеловывала раны, а он не мешал ей. Впрочем, как и прежде. Он никогда не позволял себе чувствовать. Он был сражен лишь однажды, когда его пламя погасло под порывом её чистоты.        — Зачем? — орала она не него, почти не замечая, как ослепла от слёз. — Зачем пришел? Лучше убей меня сейчас, чтобы не мучилась! Просто сожги, ты же можешь!       Рей отнял её руки от себя и крепко прижал к своей груди, успокаивая.  — Нет, не могу, — прошептал он. — И никогда не смогу, мой личный редкий вид…       Поцеловал в мокрую макушку, зацепил носом мокрое от воды ухо и вздрогнул от волнения и горького осознания второго в его жизни поражения. Он должен был быть с ней сегодня. Иначе погибнет. Несокрушимый Огами Рей считал каждый день в надежде, что боль утихнет. Но она поглощала его, подчиняла себе. Он наблюдал за Сакуракодзи-сан иногда украдкой, мечтал коснуться её волос, плеча, поцеловать в затылок и никогда больше не отпускать. Много стран сменил он за эти невыносимые дни. Пытался забыться в объятиях других женщин, но прикосновения к ним приносили лишь отвращение. Потому что они не были ею. Он был слишком самонадеян, проговаривая пять лет назад то, о чем пожалел на следующий же день. Человеческое существо, даже такое пропащее, как он, не может жить без сердца. И он не жил, ведь сердце его осталось в её сильных хрупких руках — чёрное и почти сухое, но это всё, что он мог ей предложить. Его Сакуре, которую он поклялся никогда не называть по имени.        — Идиот, — прошептала она обреченно и тихо. Ярость выжгла все её силы подобно быстрому огню, пожирающему чистый кислород. Время раскручивалось на тысяча и… сколько там?.. дней назад, когда они еще были полны надежд и не осознавали, что сила — это только на двоих. Разные пути? Чушь собачья! Он улыбался ей сейчас, почти незнакомый взрослый мужчина, а она видела того Огами, которому предложила лечь вместе в заброшенном особняке Шибуя. Не было странных очков, или дурацкого галстука, или шрама под правой скулой. Были лишь его глаза, не верящие, что она всё еще на него стороне.       — Сакуракодзи-сан, так и знал, что ты со всеми говоришь в таком тоне… — улыбнулся Рей, не помня, как это правильно делать, ведь за пять прошедших лет он улыбнулся лишь сегодня вечером, наблюдая чёртов фейерверк. Когда видел её счастливой.       Сакура-чан коснулась его искривлённых губ, будто призывая молчать. Она смеялась, качая головой, разбрызгивая ледяные капли по полу.       — Ну уж извини, что не оправдала твоих ожиданий, — ощущения дома, радости, и вечных их воспоминаний, закольцованных в том злосчастном парке, проникли в мысли.       Огами приподнялся на локте и вытер последнюю слезинку, отделившуюся от остальной воды, что стекала по её щекам. Обе его руки были без перчаток, именно так, как они и договаривались. Он поцеловал мягкие подушечки, лежавшие на губах, отнял их и поцеловал снова. Ощущая забытый вкус той, что грезилась ему между битвами и огнём, что он обрушивал на виновных. Чувствуя мягкость кожи, что не давала ему свихнуться от горя и почти убивала его каждую минуту.        — Наоборот, твои прямота, — Сакура-чан снова всхлипнула, но слёз уже не осталось, — уверенность, на мой взгляд, — он повалил её и навис сверху, слизывая капельки, что немедленно собрались в ямочке ключицы, — твои лучшие качества…       Сакуракодзи-сан больше не смеялась — всё дочиста выпил огонь в его глазах. Все демоны ада не могли сравниться с той силой, что жила сейчас между ними. В начале они стали пламенем друг для друга, теперь же они стали одним существом. Сакуракодзи-сан обрела сердце, что билось в его грудной клетке, а Огами Рей улыбнулся тому, как удобно было его грубому сердцу внутри неё. Когда-нибудь… так пообещали себе два взбалмошных подростка, не представляя, как долго и тяжело будет добиться этого.        — Врешь, как обычно — шепнула Сакура-чан, дорывая пуговицы на белой исполосованной ею рубашке. — Трусом был, трусом и остался.        — Кто бы говорил, грубая и бесцеремонная девчонка, — голос пробирал до мурашек и вовсе не от холодящей кожу воды. Его голос, реальный, не из горячечных снов, вновь заставлял её жить. Наверное, это то самое счастье. О котором когда-то рассказывала ей её мать. Та, что не носила катан и не бросала дочерей. Та, что была настоящей женщиной, но не смогла воспитать такую же в Сакуре-чан. Ведь она всегда была слишком слаба, чтобы быть ею. Она не может быть любимой, ведь так? Тогда почему же её сейчас целуют так яростно и горячо, оставляя синяки и засосы на белой коже? Почему любят так, будто сражаются? Потому что другого она не хочет.       Сакуракодзи-сан никогда не проигрывает — пиджак и рубашка летят бесполезной кучей в угол. Какого чёрта она не купила ковёр? Копчику больно, но она же боец и никогда не покажет слабости. Если только он не попросит.       Она почти забыла, как это — целовать кого-то. Чувствовать под пальцами крепкое тело, плечо со знакомым шрамом. Она бы расплакалась, как кисейная барышня, но не могла себе этого позволить. Сакура-чан впитывала запах Огами, растворялась в нём.        — Огами… — стонала она, когда он прикусывал сосок, усмехался родинке в ложбинке как старой знакомой и уверенно спускался ладонью вниз по бедру. Любимые мозолистые пальцы коснулись напряженной и влажной плоти, заставляя Сакуракодзи-сан впервые обрадоваться, что она родилась на свет. Это было совсем не так, как она представлял себе, когда делала это сама.        — Ты думала обо мне, когда делала это? — хриплый шепот раздался прямо возле её уха. В его глазах светилось торжество. — Когда трогала себя?        — Не помню, чтобы Огами-кун был таким извращенцем, — Сакура-чан не любила оставаться в долгу. — Но если ты хочешь знать, то да. — Она лизнула адамово яблоко, коротко поцеловала Рея под челюстью и нагло проникла языком в его рот. Смущаться было уже поздно, ведь игра только начиналась. В ответ Огами шевельнул пальцем и потёр набухший бугорок, от чего Сакуракодзи-сан прикусила его губу и зарычала, как тигрица. Ремень брюк не поддавался, тонкие пальчики не могли справиться с тем, в чём у неё не было опыта, но Сакура хотела сделать это сама. Расстегнуть его брюки и … Огами выдохнул и закашлялся, забыв вдохнуть, когда её прохладная ладонь сжала вставший член. Несильно, но ощутимо.        — А ты, — ладонь прошлась по всей длине, погладила головку, легко сжала, дразня. — Думал обо мне, когда… Или может быть, занимался сексом с какими-нибудь другими девушками?       Огами было смешно её предположение, и, глядя на то, как в её теплых шоколадных глазах тлела боль, он не мог не усмехнуться, хотя в таком положении это стоило немалых усилий. Ладошка его Сакуры двигалась медленно, сводя с ума, будто пытая и наказывая за несуществующие измены. Она убрала руку так резко, что Рей почти позорно застонал, подавшись бедрами за нежными пальчиками.        — Что, ревнуешь? — зло проговорил он, сдирая с себя брюки с бельём. Теперь они были равны, как она всегда и хотела.        — Конечно, — прямо ответила Сакура-чан, не отводя взгляда. Как делала всегда, заставляя сжиматься его чёрное сердце. Как же ему этого не хватало. — Прибью каждую, с которой ты спал!       Рей засмеялся, запрокинув голову. Если это чувство не было счастьем, то тогда оно должно быть им. Потому что он так хочет. Ведь можно же ему хотеть быть с ней? Глупой, привязчивой, импульсивной, сладко пахнущей и навсегда любимой Сакуракодзи-сан?        — Не отвлекайся, — строго проговорила обладательница его сердца, перекатываясь и оказываясь сверху. Мокрые волосы липли к влажной спине, было странно и сладко от того, каким взглядом смотрел Огами на её тело. Она упёрлась ладонями в пол по обе стороны от его лица и наклонилась так близко, что он мог чувствовать на губах её тяжелое дыхание. Капелька с челки упала ему на лоб. — Ты на вопрос не ответил.       Рей прошелся пальцами по позвоночнику и положил ладони на упругие ягодицы. Сакуракодзи-сан была ослепительно красива, и он хотел немедленно взять её. Не отпускать, входя яростно, вбивая её в пол, пока бы она не запросила пощады или не закричала его имя в оргазме.        — Секрет, — по слогам припечатал Рей, стараясь сосредоточиться на словах, а не на том, как нежны её губы, как сладок позабытый им вкус её языка на его.       Сакура-чан выпрямилась и сощурилась, начиная придвигаться ниже к его стоящему члену. Уперлась в него попкой и чуть потёрлась, заставляя Огами застонать и сжать пальцы на её бедрах. Он попытался перевернуть её вновь на спину, но Сакуракодзи-сан крепко сжала коленками его бёдра, не давая двинуться. Всё-таки годы в додзё не прошли даром. Рей видел её взгляд, нетерпеливый и грустный. И в тот же миг ему перехотелось играть.        — Не было никаких других девушек, — устало сказал Огами, и Сакура-чан почему-то ему сразу поверила. — Потому что…       Он не смог договорить, потому что Сакуракодзи-сан прижалась сверху, её твердые соски коснулись его груди. Она пила его, как воду, не давая вдохнуть, она тёрлась, принося сладкую боль внизу живота, целовала быстро, давая понять, что теперь всё будет по-другому. Ведь он вернулся к ней. Наконец-то, сквозь «нельзя» и «потом», тараня «никогда», выбрасывая в мусор блоки, поставленные от чувств и эмоций. Он вернулся домой.        — Сакура… — проговорил Огами, впервые за долгое время пробуя это имя на вкус. Оно было как блинчики с клубникой, как цветение дерева со струящимися по ветру розовыми лепестками. Как свет её улыбки, что она дарила ему когда-то давно и готова была дарить вечность.        — Да, — ответила девчонка-редкий вид, что смогла разжечь чёрный уголёк-сердце в груди одного строптивого Крушителя. — Да, Рей…       Она приподнялась и позволила ему войти сильно и быстро. Вскрикнула, не ожидая, что это так болезненно-приятно. Она была влажной и горячей для него, своего мужчины, своего Рея. Двигалась вверх и вниз, позволяя ему управлять скоростью. Одной рукой Рей притянул её к себе, потому что не мог теперь без её поцелуев. Он не спешил, давая привыкнуть, одна рука покоилась на бедре Сакуры, направляя, другая ласкала её грудь, сжимала и гладила, вспоминая изгибы желанного тела. Затем Рей прижал Сакуру к себе и осторожно перевернул её на спину, как и мечтал. В её карих глазах отражался свет ночника и он, склонившийся тёмной тенью. Сакура закусывала губу и выгибалась навстречу Рею, руки её зарылись в его волосах. Он продолжал двигаться в ней, Сакура сжимала его так хорошо, что он готов был кончить прямо сию секунду, но ему хотелось услышать своё имя еще раз. На излёте, с надрывом и криком. Он ускорялся, и вместе с ним Сакура, прижимала его крепче, царапала плечи, кусала мочку уха, не давая забыть, что она не сдастся и не проиграет их последнюю игру. Её бедра подались чуть вверх, стройные ноги обняли талию Огами, приглашая его глубже, желая, чтобы он вбивался в неё сильнее и жёстче, как он и мечтал. Она ждала так долго, он так скучал по ней, их сила перетекала между двух сцепленных тел, расцветала, горела и тут же гасла, превращаясь в чистое наслаждение.        Сакуракодзи не помнила, как всё началось, это было похоже на сон. Рей с ней, в ней, она вокруг него и наконец-то может показать, как чертовски сильно его любит. Искры побежали где-то внутри, собираясь снизу вверх и доходя до разгоряченного и ничего не соображающего мозга, спускались обратно. Рей целовал её шею, напухшие губы, ласкал язык, руки беспорядочно шарили по гладкому телу, не знавшему никого, кроме него. Она дрожала и рычала, она хныкала и стонала.        — Рей! — в последний момент Сакура вскрикнула его имя, выгибаясь дугой и поджав пальцы на ногах.  — Моя, — просипел Огами, изливаясь в желанное тело и прикусывая нежную кожу над сонной артерией. Их сила слилась воедино, обволакивая и соединяя. Он никогда больше не уйдет. И ни за что её не отпустит.       На дрожащих еще руках он откатился в сторону и потянул Сакуру на себя, позволяя распластаться ей на своём теле.        — Больно? — тихо спросил Огами, поглаживая Сакуракодзи ниже поясницы. Он не озаботился подумать, чтобы поверхность, на которой она лежала, была мягче. Чёрт!  — Немного, — сонно пробормотала Сакура, упоённо уткнувшись ему в шею. — Но это ничего.       Когда дрожь унялась, Рей поднял её на руки и отнёс на неразобранную постель.  — Если хоть на полметра отойдешь от меня, я тебя найду и прикончу, — до смешного серьёзно заявила Сакуракодзи-сан, и Огами тут же ей поверил. — Я знаю, о чём ты думаешь.       Рей лёг рядом и накрыл их обоих одеялом.        — Ничего-то ты не знаешь, редкий вид, — усмехнулся он, прижимая Сакуру крепче, боясь потерять только что обретённое тепло внутри.        — Что за тон? Опять издеваешься, Огами? — она потёрлась носом о его плечо, изуродованное шрамом, и легонько поцеловала его. Так она определила плечо, на котором будет спать каждый раз.        — Ни в коем случае, Сакуракодзи-сан, — сказал Огами, погружаясь в расслабленную дрёму, — ни в коем случае…

***

      Сакура проснулась, когда по её биологическим часам уже пробило больше девяти. Она никогда так долго не спала. Раскрыв глаза, она сразу повернула голову и сжала кулаки. Это было похоже на болезненное дежавю. Кровать была пуста. Но чуткий слух уловил звуки на кухне. Сакуракодзи стремительно выбралась из-под одеяла.       На кухне стоял Огами. Точнее, её Рей. И сосредоточенно готовил яичницу.        — Как печально, — вздохнула она, обнимая его со спины. Рей не удивился, потому что слышал её лихорадочный топот.        — Не вижу ничего печального, вроде всё нормально.        — Это уж мне судить, — гордо ответствовала Сакуракодзи. — Пойду за футболкой. Глядя вслед удаляющимся обнаженным бедрам, Рей запоздало понял, что его рубашка была полностью разорвана. Хотя на Сакуре она бы смотрелась идеально. На тёплой ото сна, чуть встрёпанной. Завтрак обещал быть испорченным. Огами выключил плиту и пошел в спальню.        — Знаешь, Сакура, у меня есть лучшее предложение…        — Я слушаю, Рей…