cause it's witchcraft, wicked witchcraft

Колдовство [k o l d o v s t v o] Существительное (собственное существительное) Практика магии, особенно чёрной; использование заклинаний; в современном контексте: религиозная практика, включающая ритуалы, заклинания и поклонения природе, обычно в рамках языческой традиции.

Он мечтает. Так глубоко, что иногда не может отличить мечты от реальности. Майкл держит это в секрете, запирая этот позор, скрепляя его цепями и выбрасывая ключ от него в алую расплавленную реку. Его последователям нельзя знать, что на самом деле он всего лишь растерянный маленький мальчик, в смятении бегающий туда-сюда с шорами на глазах. Их души снуют в апокалиптическом финале, за рулём которого стоит сильный лидер, а не дурак, ведущий Кооператив к унылому концу. Его сон начинается так же, как и всегда. С женщины. Сюрприз-сюрприз — действительно, Майкл Лэнгдон мечтает о женщине. Её лицо — это то, что он готов вновь и вновь связывать со всеми атомами своего тела, со всеми частицами своего существа. Она — каменное изваяние его детской души. Она — призрак, который существует под его кожей, вечно раздражая Майкла в тех местах, из которых он не может её вычистить, выцарапать, выдрать. «Это один из тех прекрасных сладких снов», — думает Майкл, — «женщина здесь». В его сладострастных снах она всегда надевает похоронно-чёрную одежду. Её бледная кожа выделяется под металлической вуалью с паетками, вплетённой в её шифоновое платье с маленькими крылышками, как у вороны. Блестящие бриллианты мерцают на её изысканном кружевном платье. Впадины перед её острыми ключицами — очень заманчивое зрелище, прячущееся под вырезом в сеточку. Она проводит своими изящными пальцами по его волосам, слегка дёргая их. Даже несмотря на то, что это всё ему снится, он всё равно сильно чувствует, как покалывает кожа его головы и дрожит позвоночник под рывком её пальцев. Этот взгляд. Её коньячно-ореховые глаза заманивают его в ловушку дразнящей сирены. Он — беспомощно влюблённый. Полностью зависимый. Майкл искренне аплодирует своему разуму, который так прекрасно точно передал полные нежные губы, складывающиеся в соблазнительную улыбку. Всё кажется таким настоящим и реальным, что Майкл уступает. Этот пронзительный взгляд, эти изящные пальцы с зеленым маникюром, сгребающие его золотистые волосы, совсем сносят ему крышу. Даже если это всё не реально. Даже когда она — плод, созданный его, лишенном сна, умом. Она никогда бы не позволила своим смородиновым губам свернуться в кокетливую улыбку. Никогда бы её ладонь не прижалась к его груди, а кончики пальцев не смяли бы его рубашку. Не его. Не того человека, который зарезал её ведьм, словно принесённых в жертву ягнят. Но слова всё равно выскальзывают из его рта. — Ты настоящая или видение сумасшедшего? — голос скользит хрипом из его полусонных губ. Он не ждёт ответа. Никогда его не ждал. Корделия Гуд из его снов предпочитает пренебрегать им, считая его недостойным её внимания, оставаясь молчаливой, как древнегреческая статуя богини. Она всегда молчит, только гладит своими пальцами его выступающую скулу. Её улыбка кажется хрустальной. Её глаза мерцают, и она легонько дёргает его голову назад. Её золотые волосы льются на плечи волнообразными кудрями, словно ореол из тысячи пылающих солнц, щекоча его лицо. Слабый запах шампуня с ароматом вишни наполняет его лёгкие. Она низко наклоняется. Ещё ближе. Так близко, что её дыхание безумно обжигает его челюсть. Она заманчиво нашёптывает ему на ухо: — Это магия. Это не ответ на его вопрос. И это не то, что он ищет в качестве логического объяснения. И всё же этого достаточно, чтобы унять его измождённое любопытство. — Магия, — повторяет Майкл, ощущая прозаический термин на своём языке, успокаивая свои ненормальные мысли. У него нет никакой защиты от него — она твёрдо впилась в его разум, его сердце и в каждый его кусочек, она — каждая расщелина его душевных гноящихся ран. Майкл горит, и он думает, что эта жара гораздо более жестокая и сильная, чем настоящее огненное пламя, впитывающее души в забвение. Он воображает, что именно так и чувствуется самосожжение, осознанное решение предаться огню. — Чёрная магия, — тихо выплёвывает он. Корделия Гуд — живая, Верховная, искажённая версия настоящей её. Майкл не знает, чего он хочет больше — погладить её, уничтожить или спрятаться от неё. В его снах она хвалит его за все победы и достижения. Каждый грёбанный сон. Это больше не прекрасно, ибо Верховная пожирает его изнутри; Майкл знает это, чувствует это в своих венах. Но он каждый раз удивляется этому вновь и вновь, ужасается этому осознанию. А оно отвратительно, потому что он жаждет этого всё больше и больше, и это суицидальное желание невозможно остановить. Здравый смысл — ха, как и сам Майкл, — брошен к алтарю бездонных желаний и убогой тоски. Это не приносит Майклу никакой пользы. Он упал. Быстрее и ярче, чем Люцифер — первый Падший, — в объятия неземной красоты, подобной ей. Майкл знает, что ему нельзя даже признавать свои мысли, быстро циркулирующие в водовороте целей и отрешенности. Он хочет её. Да, он правда очень-очень её хочет. Мысль о том, чтобы прогнуться под ней, под её ладонями, пробуждает физическую потребность, настолько укоренившуюся в его мышцах. Его маниакальное сердце бьётся в ритме танцующих громов, и слова умирают невысказанными на краю его зубов. — Почему ты делаешь это? — бормочет Майкл, его голос теряется в сумрачных тенях затаившихся бестелесных демонов, привязанных к Преисподней. Разумность соскальзывает с него, как с неё скользит вниз чёрный длинный плащ. Он думает, что ему должно быть стыдно за то, какое разочарование он готовит своему Отцу, но тут же вспоминает, что это — его сон, а Майкл — король в этом выдуманном мире, сформированным из его потайных желаний. — Потому что могу, — шепчет она ему в губы. Её рука ловко расстёгивает его ремень, показывая, что у неё есть практика в этих делах, и ревность вспыхивает в каждой частичке Майкла. — Потому что я единственная и неповторимая для тебя, — ослепительно смеётся Корделия. — Прекрасно, — это всё, что удаётся ему сказать, прежде чем его голос срывается. Его руки неуклюже путаются, пытаясь расстегнуть её молнию. В этот момент он остро осознаёт, насколько он ещё зелёный, какой он ребёнок, мальчик. Он стискивает зубы и резким движением отрывает молнию с её платья. — Ну и зачем? — протягивает она, покачивая головой. Её голос шелковистый, мерцающий. Её изящные пальцы медленно расстёгивают его рубашку. Он полностью находится под её контролем. Она всё время дёргает за видимые лишь ей ниточки, заставляя его подчиняться ей. Обольщение ведьмами старо как мир. Его руки скользят по её плечам, опускаясь к груди, сжимая и поглаживая тёплую кожу, в то время как слова вырываются непонятными стонами. Майкл прижимается её фарфоровому плечу, от которого пахнет лавандой. Он нашёптывает, как она безупречна, как изящна, приятна и благородна. Он готов дать себе поблажку, разрешение, которое он не променяет ни на что в этом мире, даже если это нелогично, ненормально и иррационально. Он не променяет это даже на победу над всем человечеством, победу над ней. «Для меня не существует никакой другой ведьмы, кроме тебя», — сгорает на кончике его языка, оставаясь несказанным. — Отдайся мне, — вот, что он говорит вместо этого, сминая её губы своими, заканчивая бесполезные перешёптывания. Позже Майкл остаётся лежать на спине, будто мёртвая ворона. Мучительное удивление кружится у него в груди, когда он понимает, что всё это не более, чем сон. У всех снов есть окончания, но не все они с аккуратно завязанными бантиками и в праздничной упаковке. Рваная одежда и мятые накидки валяются на полу, будто бы после урагана. Она ускользает в темноту сквозь бархатные шторы его спальни. Он остаётся наедине со свежими следами от ногтей на его бледной коже. Аромат лаванды всё ещё держится на шее, будто ожерелье из сумрачных поцелуев. Его тело болит так, как никогда ещё не болело раньше. Он говорит себе, что этот сон — безумное колдовство. Сон, который повторялся уже слишком много раз. Но вот только голос, отдаваемый эхом в его голове, говорит совершенно иначе. Отрицание проще, чем осознание своего предательства, в котором никто, кроме него, не найдёт смысл. Здравый смысл Майкла Лэнгдона трещит по швам, оставленными Корделией Гуд.