Дрессировка

Однажды вас познакомили. Тебя и Сынхёна. Ты была смущена, то и дело терялась и постоянно отводила взгляд. Ещё, кажется, говорила что-то невпопад, катастрофически краснея при этом. Сынхён, напротив, вёл себя расслабленно, спокойно и уверенно. Поначалу вы друг другу совсем не понравились. Однако уже через полгода Сынхён обозначил свою территорию, бросив ёмкое и лаконичное «Моя женщина» так, будто уже изначально в тебе была заложена принадлежность именно ему, и предложил переехать в его квартиру. Наверное, у тебя действительно с самого начала не было ни единого шанса, потому что Сынхён разделил тебя напополам, как «до» и «после». Есть просто ты, а есть ты полноценная, которая существует только рядом с ним. Сынхён называет тебя своим любимым местом. Ты же просто ощущаешь Сынхёна своим. Самым по умолчанию. Конечно же, ты любишь его вдоль и поперёк. И даже тех тараканов, что обитают у него голове в количестве «с этим не живут», но больше всего… Нет, совсем не голос, хотя иногда и кажется, что Сынхён может поиметь тебя только лишь звучанием твоего имени на его губах. Больше всего ты одержима сынхёновыми пальцами. Подруги в шутку называют тебя чокнутой извращенкой, на что ты смущённо закусываешь губу и заливаешься краской, но не пытаешься оправдаться или переубедить. Вообще-то, так оно и есть. Сынхён - извращение всей твоей жизни, и с этим нет смысла спорить. В первую очередь с самой собой. Просто никто из них не знает, а ты знаешь. Знаешь, каково это – кончать, сжимая собой его словно созданный специально для тебя член. Содрогаться нутром и покрытой крупными мурашками душой. Чувствовать, как бешено колотится сердце, целуясь с сынхёновым прямо через рёбра и кожу. Знаешь, как это - признаваться друг другу одним только дыханием, падать в Сынхёна глубоко-глубоко; туда, откуда уже нельзя вернуться. А ещё умирать с ним при двухсот двадцати в грудь и летать вместе на высоте десятков тысяч километров, не боясь сорваться вниз - вдребезги. И каждый раз до боли зажмуриваешь глаза, шепча тихое «Спасибо» тому невидимому, который решил, что знать всё это можно почему-то именно тебе. Сегодня у вас что-то вроде годовщины – ровно двенадцать месяцев, как оба просыпаетесь в одной постели, в одной, только вашей на двоих, вселенной. Всего лишь пару раз в неделю или и того реже из-за сынхёновой катастрофической ненормальности и ритма жизни. Но ты стараешься не думать, не фиксироваться, не грузить мозг. Просто отсчитываешь вдохи и выдохи до его возвращения и ждёшь. И он возвращается. Всегда и привычно уставший, пахнущий чужими людьми. Всегда и привычно к тебе. Через пару дней он, конечно, обрастает тобой от кончиков волос до кончиков пальцев, и вы начинаете пахнуть вашим общим запахом. - Я дома, - слова пружинят в неуютную тишину квартиры и бумерангом обратно, больно ударяя под дых. И ещё куда-то слева. Сынхёна нет. Он обещал, должен был и всё такое, однако, вот это чёртово «но» очень некстати и весьма ощутимо проходится по вмиг натянувшимся проводам нервов. Чувствуешь его отсутствие кожей, дурацким пощипыванием в глазах и ещё чем-то тянущим под лопаткой. Наверное, обидой. Это так глупо – обижаться на Сынхёна. Но так сильно и болезненно, что ты даже с силой закусываешь губу, чтобы не разреветься прямо на пороге. Привычным движением скидываешь туфли, на автомате принимаешь душ и с идиотским остервенением надеваешь на себя брошенную им утром на кровать рубашку. Пахнет Сынхёном и совсем немного тобой. Ты заворачиваешься в этот кокон из запаха с головы до ног и устало валишься на диван. Сидя в почти абсолютной темноте и уж точно абсолютной тишине гостиной, обещаешь себе дождаться, посмотреть в глаза и обязательно заставить его почувствовать себя до смерти виноватым. Ты, конечно, знала, что Сынхён мог банально забыть сейчас или попросту не помнить с самого начала. Он мог не придать значения или вообще забить. Но всё равно почему-то упорно надеялась на обратное. Идиотка. Твой Сынхён почти всегда далеко не романтик. Почти всегда он не любит «сопливые» глупости и прочую чепуху, считая это бессмысленной, ничего не доказывающей мишурой. Он может быть грубым, вспыльчивым и раздражительным. Ещё он чуть-чуть придурок, немного эгоист и самую малость гад. И иногда позволяет себе манипулировать тобой. Вообще, у него куча самых разных недостатков. Но он всегда такой открыто и доверчиво твой, что тебе нужны даже его недостатки. Сынхён приходит под утро. Пьяный, виноватый и всё равно абсолютно любимый. Молча опускается на колени и лбом утыкается в твои. Вы оба ничего не говорите, но ты уже почти готова послать всё к чертям, когда он начинает выжигать поцелуями кожу твоих ног. У Сынхёна есть много запрещённых приёмов в арсенале, и он без зазрения совести, время от времени, пользуется каждым. - Киса, я идиот, но ты ведь простишь меня, да? – басит он, поднимая на тебя убийственно сожалеющий взгляд. - Ты скотина, Чхве Сынхён! - слова срываются с языка сами собой, хотя ты и планировала медленно и верно уничтожать его своим молчанием. Ведь не только он знает твои, но и ты прекрасно осведомлена обо всех точках воздействия на него. Сынхён так и остаётся сидеть на полу гостиной, в то время как ты, резко и нарочито небрежно скинув с себя его руки, проходишь в спальню. Минут через пять чувствуешь, как он целует тебя в затылок, а потом спускается ниже, чуть прихватывая кожу шеи зубами. Совсем как зверь своего детёныша. И он такой нежный и родной сейчас, что хочется забиться к нему под бок и ни о чём не думать. Однако твой зверь настолько плохо поддаётся дрессировке, что прости ты его сейчас вот так просто, это отбросит тебя далеко назад и уничтожит всё, чему ты с таким трудом успела его обучить. Молча убираешь руку Сынхёна со своего бедра, на всякий случай утыкаясь в подушку. Потому что если увидишь его лицо, а особенно губы, то поражение можно будет засчитывать с неприлично разгромным счётом. Утром он ходит за тобой, как привязанный. Ты уже и сама чувствуешь, насколько сильно поводок натёр твоему зверю шею, но продолжаешь упорно молчать, каждой минутой наказывая его за вчерашнее. Он должен не только почувствовать, но и прочувствовать. Сынхён не выдерживает, когда ты стоишь у плиты и готовишь завтрак. Проходится губами по голому плечу и плавно вжимает в себя. Замираешь в его руках, ощущая, как что-то ухает внутри тебя вниз с головокружительной высоты, а потом улыбаешься мысленно, заметив, что он украдкой втягивает в себя твой запах. Всё ещё боится, что получит. - Может, на сегодня закончим с дрессировкой? - мычит тебе на ухо Сынхён, после чего трётся носом о щёку. – Киса, давай мириться, а? Я виноват. Прости меня, такого дурака… Ты трещишь по швам, лопаешься и рассыпаешься почти обжигающим чувством щемящей нежности, но пока он наказан недостаточно. Поэтому усилием воли буквально отдираешь себя от Сынхёна, усаживаясь прямо на стол и прикуривая. - Твой завтрак, - бросаешь, кивнув на тарелку. Это первые слова, сказанные ему за всё утро. Он тяжело вздыхает, смиряясь со своей участью и наказанием. Потом ставит стул ровно перед тобой, ладонями аккуратно раздвигает ноги чуть шире и располагает тарелку с едой прямо между ними. Вздрагиваешь, заливаясь румянцем, сдавая себя почти с потрохами. Учитывая то, что из одежды на тебе всего лишь трусы и майка, вид за завтраком Сынхёну открывается довольно провокационный. Это за гранью всех твоих и вообще мыслимых сил, но ты терпишь, пока он ест, и продолжаешь игры в молчанку. Сосредоточившись на сигарете в пальцах, прилагаешь кучу усилий к тому, чтобы не смотреть вниз и вообще не думать о Сынхёне. Таком тёплом и вкусно пахнущем почему-то твоим гелем для душа, что сводит мышцы. Ещё немного, и капилляры на полном серьёзе взорвутся ко всем чертям. Неожиданно чувствуешь, как холодный металл упирается в твою грудь, медленно оттягивая ткань майки вниз. - Что ты делаешь? – спрашиваешь равнодушно, стараясь держать себя в руках, в то время как зубья вилки уже довольно ощутимо вжимаются в сосок. - А что я делаю? – невинно переспрашивает Сынхён, буквально насилуя тебя при этом взглядом, вызывая паралич мыслей и самообладания одновременно. – Я завтракаю. - Прекрати. Ты наказан, Чхве Сынхён. Отводишь его руку в сторону и предпринимаешь трусливую попытку сбежать с поля военных действий, пока ещё в состоянии контролировать свои и без того сломавшие все датчики эмоции и желания. Однако Сынхёну нужна полная капитуляция, поэтому он удерживает тебя за бёдра, не позволяя сдвинуться с места. А ты даже не успеваешь сообразить, куда вдруг подевалась тарелка, когда он наклоняется и целует тебя в ткань трусов между ног, а сразу после утыкается туда носом. - Малыш, поговори со мной… - шепчет Сынхён, чуть прикусывая тебя губами, отчего вдоль позвоночника бьёт ослепляющее удовольствие, создавая невыносимое давление внизу живота. - Проси прощения, - почти шипишь, потому что потрясающе и до болезненного остро чувствуешь его губы и сносящее крышу тепло дыхания даже сквозь ткань. Он выстреливает, каждым своим выдохом попадая точно в цель, протыкает тебя насквозь, заполняя образовавшиеся пустоты собой без остатка. И ты уже почти стекаешь с этого чёртового стола как раз к его ногам. Сынхён улыбается, радуясь своей победе, как ребёнок, а потом переводит взгляд на стул. - Здесь? – смотрит на подоконник. – Или здесь? – поднимается и находит твои губы своими. – Или, может, прямо здесь, на столе? – выдыхает в поцелуй, сбивая дыхание. И тебя ко всем чертям. Хочется улыбнуться и немного возмутиться тому, как профессионально в итоге Сынхён всё свёл к сексу. Хотя бы для профилактики. Но возбуждение сжигает нервы и вены, оглушающей волной растекается по клеткам, настраивая тебя на нежность его ласк. И ты подстраиваешься под Сынхёна даже раньше, чем вы оба успеваете это осознать. Очень трудно держать глаза открытыми, хотя ты стараешься из всех сил, потому что безумно хочется видеть его потемневший нетерпеливый и буквально «съедающий» тебя взгляд. - Сам… Боже! – не сдерживаясь, с силой цепляешься за его плечи, когда столь любимые тобою пальцы наконец проходятся по горячей пульсирующей плоти. - Сам выбери, - стонешь ему в рот, буквально задыхаясь под настойчивыми руками от нехватки воздуха, и прижимаешь к себе так сильно, что кажется, будто ещё совсем немного, и ты провалишься Сынхёну прямо под рёбра. Окончательно получив зелёный, Сынхён не медлит. Подхватывает тебя под бёдра, резко снимая со стола. Потом сразу же разворачивает к себе спиной и коленом нетерпеливо разводит твои ноги в стороны. - Так хочется наказать тебя за плохое поведение, - он несильно прихватывает твою мочку зубами и ладонью прогибает тебя в спине. Кожей чувствуешь каждый его рваный вдох и судорожный выдох, и кажется, что сходишь с ума, захлёбываясь его бесконечной властью над тобой. – Но сейчас ты просто кончишь для меня. Ты выдыхаешь в ответ что-то не совсем вразумительное, да и вряд ли разумное, потому что перестала соображать ещё до того, как успела сообразить. Сынхён кусает тебя вдоль позвоночника. Круговыми движениями мягко проходится подушечками по клитору, после чего не спеша вводит сначала один, а следом и второй палец. И ты дрожишь в его руках, отчаянно закусывая губы, сгорая от ошеломляющих ощущений. Он хрипло нашёптывает что-то милое, но ты не слышишь, пульсируя на его пальцах, взлетая и разлетаясь осколками где-то очень высоко. Прислоняешься вспотевшим лбом к столешнице. Плавишься, словно воск, принимая ту форму, которая нужна Сынхёну, когда он мощно входит в тебя, заставляя задыхаться удовольствием. Ты словно кукла в умелых руках и на чертовски потрясающем члене кукловода. Сынхён берёт тебя так, как хочется вам обоим – резко и глубоко. Не давая опомниться, вернуться на землю и заставляя прощать на долгие месяцы вперёд авансом. И ты отзываешься на каждый его толчок, каждое прикосновение пальцев и губ, даже просто на вдох. Вы как единый механизм, настроенный гениальным мастером. Это давно перестало быть просто сексом между вами. Это так интимно и тянуще прекрасно, это так похоже на близость. Бесконечное и безусловное слияние и поглощение друг друга друг другом. Вечером, когда вы абсолютно расслабленные и разморенные, как коты на весеннем солнце, всё-таки празднуете годовщину наспех разогретой практически безвкусной пиццей из ближайшего супермаркета и безумно дорогим коллекционным вином из Франции, сидя прямо на полу в уютном полумраке спальни и коротая время за просмотром жутко скучного фильма, Сынхён вдруг укладывается головой тебе на колени, немного поелозив по ним, чтобы устроиться удобнее. - Знаешь, - начинает он, довольно щурясь и прикрывая глаза, потому что ты неосознанно принимаешься гладить его по волосам, - мне кажется, что нам нужно узаконить наш секс. Улыбаешься, тоже закрыв глаза и запрокинув голову назад. В груди от его слов вдруг рождается новая галактика с до боли родным названием «Чхве Сынхён». Понимаешь, что всё это время, пока ты слепо верила в то, что дрессируешь ты, на самом деле талантливо и профессионально дрессировали тебя. Так, что ты уже и не мыслишь себя без своего хозяина-дрессировщика. - Ты такой идиот, но я всё равно люблю тебя. Я, наверное, тоже идиотка. - Это «да»? - Это очень много раз «да». Он может быть грубым, вспыльчивым и раздражительным. Ещё он чуть-чуть придурок, немного эгоист и самую малость гад. И иногда позволяет себе манипулировать тобой. Вообще, у него куча самых разных недостатков. Но он такой твой каждую секунду твоего и своего существования, что ты, кажется, действительно умеешь летать только лишь от осознания этого факта.