Белая дорога через черный лес

*** Черная гниль стекала с лица, как жидкая грязь. Робин уже узнавал черты. Не верил — но узнавал. А потом сотканное из листьев лицо начало светлеть. Кожа налилась румянцем, проступили веснушки, тусклой медью окрасились волосы. Гизборн поднял меч. Мач открыл глаза. — Нет! — заорал Робин и прыгнул на Гизборна. Они покатились по земле. Робин вскочил на ноги первым, тяжелый, неповоротливый Гизборн еще только вставал на карачки, нашаривая оброненный меч. Робин пнул клинок — а потом пнул Гизборна, несильно, в плечо. Просто чтобы опрокинуть. Он не хотел причинить вред. Не сейчас. — Стой! — Локсли, мать твою! Ты рехнулся? Спятил совсем? — Гизборн уже поднимался, из носа у него текла кровь. Робин не помнил, чтобы бил его в лицо. В плечо — да. В плечо помнил. А это нет. — Это Мач. Гизборн, не смей. Это мой брат. Гизборн остановился. Он стоял, чуть покачиваясь, кровь стекала у него по подбородку и капала на камизу. — Нет. Не твой брат. — Это мне решать. Робин положил руку на кинжал. Гизборн глубоко вдохнул, пошевелил, будто что-то пережевывая, челюстью, и харкнул на землю кровавым сгустком. — Ты ебанулся, Локсли. Вконец ебанулся. — Это мой брат, — Робин, не моргая, смотрел в светло-серые, как зимний рассвет, глаза. И Гизборн, пожав плечами, отошел. — Робин, — позвали его сзади. — Что мне делать, Робин? Мач мелко дрожал, стягивая у ворота старую, истрепанную до ветхости рубаху. Он часто моргал, а нижняя губа дергалась — так же, как в детстве, когда он собирался заплакать. Робин вдохнул. Выдохнул. Посмотрел на чистые, будто только что вымытые ноги, стоящие на грязной земле. Посмотрел на листья, застрявшие в густых, словно овечье руно, волосах. — Ничего, — сказал он. — Иди сюда. Мы что-нибудь придумаем. Мач переступил на месте, зарываясь босыми ногами в листву. Он шмыгнул носом, и первая, пока одинокая слеза поползла по щеке. — Где мы? Я хочу домой. Пошли домой, Робин. Он начал плакать, тихонько всхлипывая — так же, как плакал в детстве. Когда испугался ночью крыс, и Робин пустил его к себе под одеяло. Когда уронил плошку с яйцами, и Робин сказал, что это он ее нес. Когда потерял куклу, дурацкого деревянного рыцаря, похожего на пугало, и Робин три дня мучился, мастеря такого же. Он изрезал все пальцы, защербил нож и извел три полена. И сделал в конце концов рыцаря, не менее дурацкого и не менее уродливого. Мач берег эту игрушку. Все эти годы берег. Она стояла на полке, там, где миски и ложки. И сгорела — вместе с мельницей. — Это Гизборн, — всхлипнул Мач. — Не бойся, — Робин ступил вбок, отсекая Гизборна, закрывая Мача собой. — Он тебя не обидит. Откуда ты тут взялся, Мач? Что ты помнишь? — Я… я… — Мач облизнул мокрые губы. — Я… — Что? Успокойся. Все хорошо. Говори. — Я… Я есть хочу! Челюсть Мача вдруг отвалилась, как крышка сундука, обнажая белые, длинные зубы. Он прыгнул вперед, выставив руки, когти полоснули воздух. Робин дернулся вбок, но он был близко, чересчур, слишком близко. Твердые, словно ветки, пальцы вонзились в плечи. Мач утробно завыл, вкатив округлившиеся, выпученные из орбит глаза. Челюсти его беспрестанно щелкали, как дуги капкана, он пер вперед, слепо и безумно, захлебываясь рыком и слюной. Робин держал его, не подпуская к шее, руки каменели от усилия. Они кружили, сплетясь в объятиях, и Робин закрывал Мача, как ни поворачивайся, все время закрывал, стеной стоял между ним и Гизборном. Пахло грибами и прелой листвой, и мокрым лесом после дождя. Изо рта Мача выскочил крохотный жучок и, проскочив по щеке, скрылся в волосах. — Уйди! Локсли! Брось! — Рррррааааааааааа! — Локлси! Падай! — Рррррраааааааааааа! Робин напрягся и подсек босую ногу. Мач качнулся, теряя равновесие, вой захлебнулся — и взлетел с новой силой. — РРРРРРРАААААА!!!! Он упал, все еще цепляясь за Робина, рукав затрещал, руке вдруг стало прохладно и свободно. Гизборн ввинтился между ними, толкнул плечом и с размаха ткнул между выступающих ключиц. — Рррраааииииааааииии! Тварь визжала и корчилась, словно гусеница, насаженная на иглу, сучила руками и ногами. Пальцы цеплялись за землю, выдирая влажные комья, будто куски плоти из раны. — Иииииааааа!!! Мач рассыпался, оплывал, словно песчаный замок под дождем. Он становился все меньше и тоньше, таял, истлевшие листья текли и взлетали, подхваченные ветром, кружились в воздухе. — Ииииии… Черная полупрозрачная тварь корчилась на земле. Еще вздох ветра — и туча листьев закружилась водоворотом, застилая глаза, стало нечем дышать, острый запах грибницы вшибал слезы. Робин закрыл лицо рукавом. А когда опустил руку, Мача уже не было. Посреди истоптанного круга стоял Гизборн, вонзив в землю меч, и громко, мерно, безостановочно матерился. Надо было сказать. Надо было. Сказать. — Спасибо, — проскрипел Робин. — Тьфу. Сука. Листья. Блядь. Тьфу. В глотке. Тьфу. Что? — Спасибо. — Пожалуйста. Тьфу. Блядь. Дебил. Тьфу. Хренов. Долбаный кретин. Они сидели, привалившись к булыжнику. На голой земле, только песок, и глина, и камни. Пару кустиков чахлой травы Гизборн выдернул и отшвырнул пинком так яростно, словно вышибал за порог кредитора. — Локсли, ты идиот. Нахрена тебе это было нужно, а? — Он мой брат. — Он тварь из леса. Ты что, рехнулся? Или ослеп? Ты же сам видел, откуда он взялся. — И что? — Что? Что?! Эта дрянь выросла из листьев у тебя на глазах, а ты сидишь тут и говоришь, что это твой брат. Серьезно? Охуеть у тебя родственнички, Локсли. Или у вас, саксов, это в порядке вещей? — А почему нет? — Он не человек! — А мы? Откуда ты знаешь, кто мы, Гизборн? Может, тоже не люди. — За себя говори. — Нет, послушай. Мы оказались здесь. Просто оказались, и все. Мы не знаем, как. Не понимаем, почему. Может, мы тоже выросли из листьев? Или из песка? — Или из говна. Вариант как раз для тебя, Локсли. — Да заткнись ты! Он же ничего не понимал! Не знал, где он и почему. Может, мы такие же? Только не знаем этого? — Ага. Навозный Локсли. Отличная идея. — Ты не знаешь! — Еще один такой фокус — и я проверю. Приголубишь какого-нибудь родственничка, я тебя мечом проткну. И только попробуй, сука, не превратись в листья. Я тебя в них закопаю.