Преданность

— У меня приказ перевезти вас в безопасное место. Закат похож на мешанину красок: от охры до ярко-малинового, тут же светлеющего в наползших облаках. Белое золото солнца алеет, превращаясь в красное, рябящее на воздухе марево, и почти касается линии горизонта, расплываясь окончательно, но продолжает слепить до копящихся в углах глаз слёз. Эта не прошенная соль и алый закат — панихида последней надежде на мир. Цири поворачивается. Если Кагыр и удивлён, то на его лице и лишней ноты не прочтёшь. Не ждал же он, что принцесса Люциса будет сидеть в слезах да трястись от страха перед захватчиками? Вместо этого она встречает своего (ли?) рыцаря в полном облачении и с клинком наизготовку. — Чей приказ? — Цири опирается локтями о кованые перила. Королевская резиденция в Алтисии похожа на золотую клетку, в которой её заперли, как диковинную канарейку. Ради безопасности, сказал отец. До воцарения мира, добавил он, но сам в это ни капли не верил. Цири, как банальнейшую принцессу, что платья должна носить да чувствовать все горошины под задницей, заперли, чтобы уберечь от войны. Только она всё равно её ждала. Ждала неизбежно, неотвратимо, готовая к ней с того возраста, когда маленькие девочки беспокоятся лишь о причёсках для своих кукол. Цири же думала о том, как волей Шестерых не оставит ни кирпичика в Империи, что иссушала её королевство. Она выросла несказанно жестокой к своим двадцати годам. — Нифльхейма? Генерала Глауки? Или, может, самого Канцлера, что так милостиво правит этим парадом из-за спины императора? — У нас нет времени на это, нужно уезжать, — холодно отражает Кагыр. — Время на то, чтобы пустить мне пыль в глаза, всё же было, — замечает Цири. Кагыр не вздрагивает под её взглядом, стоически вынося шторм за штормом. Привыкший к вечной непогоде, к постоянно зашкаливающим значениям шкалы Бофорта рядом с принцессой. — Я не понимаю, о чём вы, Ваша Милость. — Кто мог отдать тебе приказ, — Цири не замечает, как повышает голос; как её бросает вперёд сквозь все возведённые щиты субординации и этикета, не слыша собственных инстинктов, от воплей которых закладывает уши, — если мой отец мёртв, как и весь Совет? Если внутри оказалось столько предателей, что за гранью устанешь с ними потом здороваться? Кто мог отдать тебе приказ, Кагыр?! Она не зовёт его полным именем. И «капитаном королевского отряда» тоже. Ей стоит вдохнуть глубже, чтобы различить запах его кожи под толщей гари, дыма и крови, что шлейфом тянется на тысячи миль, пока Люцис, величайшее сокровище мира, погибает, лишившееся своей силы и тех, кто обещал её хранить. Она смотрит на Кагыра, столь восхитительного в форме Кингсглэйва, так близко стоящего, что Цири может пересчитать весь веер чёрных ресниц, обрамляющих ледяные озёра его глаз. — Полагаю, — произносит она, пока он, рыцарь-предатель, хранит собственный обет молчания, смотря на неё так, что душу рвёт лоскутами, — кольцо королей уже едет прямиком в лапы Канцлера, не так ли? О, Шестеро, как бы Цири хотела ошибиться. Кагыр не разрывает дистанцию, когда она оказывается так близко, что стоит задрать голову — и их дыхание на выдохе смешивается. Цири вся полыхает вызовом и яростью, её почти что трясёт, и магия колет ей кончики пальцев. Но всё ещё неподвластная, непризнанная, чтобы материализоваться градом клинков. За её наивность и девичью влюблённость короли Люциса нарекли бы её не силой, а пламенем. — О чём ты думал, когда касался меня? — Цири вглядывается, ловит секундно, как расширяются чужие зрачки. — О чём, нифльхеймский ты ублюдок?! Она кричит ему в лицо, нелепо голову задрав, и каждый выкрик распирает изнутри грудную клетку. Наверное, Цири бы его и ударила, да только Кагыр перехватывает её руку, сжимает запястье. Скрипит кожа его перчатки. — Вы моё задание, — произносит он, казалось бы, ровно. — Были им с того дня, как я получил приказ от канцлера. Вот о чём я думал, когда впервые увидел вас. Об этом я думал, когда впервые вас поцеловал. И каждый раз напоминал себе об этом, когда вы мне улыбались и спали рядом, безрассудно и беззащитно. Вы моё задание. Я повторял себе это, напоминал. О том, что мне придётся вас убить. Цири рвётся из его хватки и тут же — к нему, словно завороженная этими словами, препарируемая болью. В это мгновение она ощущает не замутнённую ничем ненависть. — Что ж, — она вскидывает подбородок и крепче сжимает челюсти. А сама думает об оружии и всех путях отхода. Думает и сама себе не верит. — Так исполняй приказ. Что ты мне принёс, Кагыр Маур Дыффин аэп Кеаллах? Её голос вполне мог бы заморозить всё живое на этой планете. Цири бы этого хотела, чтобы не слышать ответа и не видеть, как Кагыр достанет клинок, наделённый силой её рода. И она силой себя заставляет не жмуриться и не сделать шаг назад, упорно подстёгиваемая собственной гордостью, когда Кагыр тянется рукой к поясу. Злые слёзы вовсе не застилают ей глаза, не жгут предательством. И Цири вовсе не ахает совсем нелепо, когда Кагыр опускает перед ней на одно колено и протягивает раскрытую ладонь. — Я принёс свою преданность, — говорит он, пока кольцо королей, рода Каэлум ловит отблески на его ладони. — Моя королева.