- Нет.

Белое с синюшностью поле снега, врезающееся горами в такое же точно небо, напоминало ему о мертвецах: о их чистоте. Живые не вызывали в нем желание умащать, как мертвые, у которых с кровью вытекала вся грязь. Равнина вблизи Чандагана была бесконечна и границы ее с небом смазаны, но все это стерильное пространство заполнял негромкий, звонкий голос Скворцова. Павла. Паши, скорее. - Хотите, музыку включу? – прерывает поток мыслей Паша. - Не надо. - Вам не надоело мою болтовню слушать? Он смотрит в зеркало и видит там веселые глаза. Сколько они уже едут – горы и город рядом не приближались. Тут, судя по всему, действовали иные единицы измерения времени, другие законы физики, и не было ничего удивительного в том, что именно эта земля взрастила человека с чистотой, не свойственной людям. - Нет, - отвечает он. Взглядом он обрисовывает невидимую дугу, и на вершине ее – точка пересечения с взглядом Паши Скворцова. - Я просто, знаете, не понимаю когда стоит умолкнуть. Палку перегибаю. Если устанете, то дайте знать. - Меня это не беспокоит. - Я думал, что будет. - Почему? - Обычно я раздражаю людей, - пожимает плечами Скворцов. Без обиды, с брутальной честностью и прямолинейностью. – Не знаю почему. - Людям не нравится слушать правду. - А! - смеется. - Да. Никогда не задумывался. - Никогда не беспокоило, - комментирует он. Сам он не беспокоился из-за безразличия, но Паше, кажется, не свойственно было безразличие. - Думаете, это глупо? Это звучит как «Думаете, что я глупый?», но без истерии, без желания нравиться во что бы то ни стало. Вдруг он понимает, что ему нравится компания Паши Скворцова. Хороший парень. - Нет, - отвечает он, отворачиваясь к окну, от зеркала, в котором отражаются глаза первого живого человека в жизни Максима Леонидовича.