Всё закономерно

— Может, тебе напоминание на телефон поставить? «Вера Лескова тебя не любит, не любит, не любит». Чтоб ты прекратил за мною таскаться. Не жёсткая даже. Жестокая. Тот же тон, которым дрессирует в бассейне подростков, чтобы не распускались. И он бы проглотил обиду и улыбнулся, как последний идиот, если бы не помнил её другой. Ласковой, нежной, сумасшедше трогательной. Отдающейся ему, чувственной. В её глазах цвета весны не просьба — приказ. Уйди. Не донимай. Не тронь больше. Как скажете, Вера Александровна. — Нет, не стоит. Я, пожалуй, пойду. К чему это? Митя и так всё понял с первого раза. Он уходит, не догоняя, почему бухло, которого выжрал столько, что голова не варит, не стирает, не смазывает нихрена противную картину, что выжигается на сетчатке: то, как Никитин смотрит на неё голодным взглядом и лапает, словно имеет на это право. Паршивая выпивка была. Однозначно. Отец ему что-то втирает, заливается о том, что так будет лучше, что это до добра бы не довело. Митя знает. Боже, неужели обязательно всякий раз его попрекать? — Хватит, пап. Он устал. Он хочет поспать. Просыпаться — не хочет. Потому что завтра он будет один. А Вера... Вера будет с Никитиным. Или кем-то ещё, кого посчитает достойным. Так или иначе, выберет не его. Отчаянно влюблённого, глупого Митю.

***

Он помнит, как отец представил их друг другу впервые. «Вера Александровна — уважаемый тренер, чемпионка Европы по плаванию. У неё, кстати, сын есть, Кирюха, вы подружитесь непременно». Кир тогда совсем мелкий был. Так казалось ему, угловатому подростку с кучей загонов и максимализмом, что шкалил запредельно. Мелюзга. Вера ему улыбнулась тогда. «Будет здорово, Мить». Он помнит, как в какой-то миг его на ней повернуло. Как давился каждый раз, когда заставлял себя произнести идиотское «тётя Вера». Он стал сочинять поводы встретиться с ней. Кир был рад ему всегда, а она, даже уставшая, разбитая, выжатая как лимон, принимала его у себя дома, интересовалась его делами, спортивными достижениями. Он надеялся, не из чистой вежливости. Он помнит, как впервые её захотел. Как поплыло перед глазами всё, когда увидел её. Она потягивала сок из бокала (режим и дисциплина превыше всего) и с усмешкой наблюдала за тем, как Шилов и Кир распушили хвосты перед девчонками. На светлых волосах плясали разноцветные огоньки, а локоны ниспадали волнами, открывая изящную шею. Как в горле пересохло тут же, а возбуждение лизнуло по затылку. И легче не становилось. На неё вдруг стало больно смотреть. Как откровение. Словно прозрел, и уже не получится отмотать.

***

— Ты сдурел? Неужели не понимает? Он давным-давно не в себе. Он не сможет прийти в чувство уже никогда. — Да. От тебя. Мите только и нужно, что к ней. Митя ею не успевает никак надышаться. Вера приходит к нему, потому что врать себе не удаётся: её тоже тянет к нему, её кости тоже дробит в пыль потребность. Он бережно цепляет её за локоть в немой просьбе. Пожалуйста, не убегай от меня. Не сейчас. Ещё немного, Вера, пожалуйста. Её сердце бьётся спокойно, размеренно, когда он прикасается. Но дыхание выдаёт с головой. Дыхание сдаёт её с потрохами. (В их первую ночь он ловил её сбитые выдохи-вдохи губами и сам умирал, моментально теряя способность дышать. Без неё). Вера приходит, а после отталкивает сильнее, находит всё новые и новые причины, одну нелепее другой. Мите просто необходимо, чтобы она позволила ему побыть рядом. Хотя бы секундочку. — Руки убрал. Он подчиняется. Разве могло быть по-другому?

***

Он мчится к раздевалкам. Увидеть её. Посмотреть ей в глаза. Признаться снова. Может, поговорить. Увидеть её. Осознать: это надолго, это никуда не уйдёт, не исчезнет. Застывает как вкопанный, не дойдя до нужного поворота. Смех. Её. Никитина. Флиртующий, игривый тон. Митя закрывает рот ладонями — не хватало ещё выставить себя на посмешище, унизиться в десятый или сотый раз. Это же глупо — после такого верить, что нужен ей? Всё закономерно. Всё до охуения глупо у глупого, влюблённого Мити.