Теперь моя очередь

Мазь. Как доктор, Луис привык заботиться о своих руках. Он растирает мазь между пальцами, и они пахнут залежавшейся марлей, лет эдак двадцать забытой в домашней аптечке, пропахшей медикаментами и сыростью. Он растирает ее между ладонями, делает это на автомате, как человек, которому просто надо чем-то занять руки. Луис Крид потерял жену и сына; потерял человека, которого с уверенностью мог назвать своим отцом, пускай они и не были родственниками по крови. Не важно, сколько общей крови течет в ваших венах, перед Богом все равны. У Луиса осталась дочь, которую хотят отсудить родители его жены, пустой дом, еще недавно наполненный топотом маленьких ножек и смехом его детей, и тот, чью жизнь он не смог спасти ещё в самом начале. Паскоу кончиками пальцев ведет по тыльной стороне его ладони, и Луис чувствует это прикосновение: невесомое и по-мертвому холодное. Это пугает - Паскоу не должен быть таким реальным. Не должен, но он есть, и Луис готов дать голову на отсечение, если это не так. - Уходи, - говорит он, и голос его скрипит, как скрипят в дверях давно не смазанные петли. - И не возвращайся. Он говорит это, а потом позволяет себе уставший выдох: Виктор не уходит. Смотрит, не моргая, и в том, как он сжимает его ладонь в своих холодных, стертых об асфальт пальцах есть что-то, что Луис Крид может обозначить для себя как пустое смирение. Это останавливает, как не останавливает даже мысль о том, что его дочь где-то там, в Чикаго, с бабушкой и дедушкой, но уже поздно. Луис думает о малышке Элли, своей славной девочке, и о том, что вряд ли он когда-либо ещё ее увидит: Голдмен добьется своего, Луис знает. Единственный раз, когда победа осталась за Луисом, несмотря на все деньги мира, - когда Речел согласилась выйти за него замуж. И где она сейчас? Похоронена на кладбище «Плеасантвиев», лежит в соседней могиле с его сыном, гниет во влажной земле – сейчас сезон дождей, и мелкая морось только недавно закончилась, оставив после себя низкое пасмурное небо. - Почему ты здесь? – спрашивает Луис, смотрит, как Паскоу обводит пальцами вздутые и лопнувшие волдыри на его ладонях, и как-то совсем безразлично думает о том, что так и до заражения крови недалеко – руки у Виктора грязные, все в земле, взявшиеся гниением. Виктор улыбается, и в улыбке этой что-то сродни состраданию. - Ты был со мной, когда я умирал, - говорит он. – Теперь моя очередь. И Луис понимает, что Паскоу всё знает – он умирает. Луис Алберт Крид сделал много ошибок в этой жизни, и, наверное, не имеет смысла пытаться что-то исправить. Он сам решил это, и нет никого, кто мог бы его остановить. Виктор Паскоу пришел слишком поздно, чтобы не дать ему осуществить задуманное, но он и не собирался – Виктор Паскоу пришел, чтобы забрать его с собой. - Пошли, док. Виктор поднимается на ноги неслышно, плавно, словно он плывет. Тучи за окном расступаются, и свет проходит сквозь Паскоу, делая его совсем прозрачным в утреннем полумраке комнаты. - Семь часов и двадцать одна минута, - говорит он, смотря на стоящие на прикроватной тумбе часы, а после протягивает ему руку. – Остановка сердца, передозировка морфином. Луис смотрит на лежащий на полу шприц. Да, передозировка морфином, именно так, черт тебя дери. По-собачьи жил и по-собачьи умер. Что же, он может позволить себе последнюю прогулку с Виктором Паскоу. Это лучше, чем уходить в одиночестве – Луис думает об этом почти весело. И берется за протянутую руку.