Конец пути

      У них не было причины проявлять к нему доброту — грязному и оборванному незнакомцу, да ещё и с воспалённой колотой раной на левом бедре, наверняка бандиту, разбойнику, а может, и того хуже, одному из Ульфриковых недобитков — но они всё-таки проявили её. Пожилая пара тёмных эльфов из Винтерхолда, что шла в паломничество к святилищу Азуры Северной, Азуры Скайримской. Накормили его, подлечили (в меру своих скромных умений), поделились частью припасов. Похоже, он опять оправдал своё прозвище — Товард Счастливый.       Ему и впрямь везло.       Повезло, в неполные семнадцать впервые взяв в руки топор и щит, через два года дослужиться до десятника, а затем и до сотника. Повезло служить человеку, которого он уважал, повезло сражаться за свою родину и свою веру, повезло не получить в этих сражениях никаких серьёзных ран и увечий.       Кто-то бы сказал, что на этом его удача и закончилась… Однако нашлись люди, которые бы посчитали, что ему вновь отчаянно повезло.       Повезло не оказаться в осаждённом имперцами Виндхельме и не погибнуть на его улицах, как почти все Братья Бури. Повезло не попасть в плен. Повезло ещё почти полтора года скрываться в горах вместе с двумя десятками своих людей, нападая на имперские патрули и обозы, мечась по всему холду, как загнанный зверь.       Повезло выжить после того, как засада Легиона всё-таки перебила весь его отряд. Повезло уйти, несмотря на ранение. Повезло, заплутавшему в снежный буран, наткнуться на эту небольшую пещерку, которая оказалась убежищем для паломников.       Странная это была удача, если посудить. И Товард сейчас сам не знал, что делать ему и с этим своим глупым везением, и с собственной жизнью, с которой, признаться, уже успел проститься…       Когда данмеры вновь засобирались в путь, Товард неожиданно для самого себя направился с ними, хотя раненое бедро ещё требовало покоя. Впрочем, до святилища Азуры было меньше чем полтора дневных перехода, а старики шли медленно. Возможно, ему и в самом деле хотелось отплатить им за доброту, взяв на себя часть тягот пути и выступив каким-никаким охранником и защитником, а возможно, просто было нестерпимо мучительно вновь остаться в одиночестве, наедине с собственными мыслями, растерянностью и абсолютной пустотой в будущем.       Когда они подошли к самому началу подъема на гору, чью вершину украшала статуя их богини, меры мягко намекнули ему, что в канун Хогитума в расположенном чуть выше лагере паломников наверняка будут другие тёмные эльфы… Которые, скорее всего, окажутся не так дружелюбно настроены по отношению к нему. Товард только кивнул — другого он и не ожидал. Если честно, он вообще не собирался оставаться здесь, но рана совсем разболелась, и ему нужно было передохнуть.       Лагерь оказался неожиданно шумным и людным. Товард привычно насчитал человек сорок, из них около дюжины вооружённые мужчины — наёмники, судя по всему: доспех лёгкий, клинки короткие, щитов почти ни у кого нет. Впрочем, он уже знал, что серые обычно дерутся не только сталью, но и магией, и недооценивать их себе дороже.       Ловя на себе недоуменные, неприязненные, а порой и откровенно враждебные взгляды, Товард развёл свой костёр на отшибе, вдали от палаток и навесов. Укутавшись в шерстяное одеяло — последний подарок стариков, — он принялся наблюдать за жизнью лагеря, слушал непривычную, казавшуюся птичьей, речь да рассматривал «Позорище». Иначе огромную статую данмерской богини, что стояла в оскорбительной близости от Винтерхолда, среди Братьев Бури не называли. Ульфрик, кажется, каждый год заговаривал о том, чтобы снести её, но в итоге ресурсов на это так и не нашлось.       А теперь он мёртв.       Мёртв, и голова его насажена на кол и, наверное, до сих пор, облитая смолой, красуется на стене Виндхельма, рядом с головами Галмара, Фанаульфа, Астольд, Хрорека и остальных. Кое-кого из этих людей он звал друзьями, кое с кем делил и стол, и кров, здоровался за руку, сражался в одном строю… И какой-то частью своей души теперь завидовал их участи: в доме Шора, рядом с остальными героями, они сейчас слушают песни о собственных подвигах, пьют, едят и сражаются. Они не чувствуют холода, голода, боли. Не чувствуют себя проигравшими, не знают позора, не видят, как торжествует враг. Им не нужно мучительно решать, что делать дальше.       Товард вздохнул и сжал пальцы на рукояти топора. Видимо, пришло время и ему перестать бегать от судьбы — а то скоро будет пристало зваться не Счастливым, а Трусливым! — и завтра же спуститься вниз и найти первую попавшуюся заставу Легиона по дороге к Виндехльму…       Совнгард ждёт.       Когда начало темнеть, все данмеры, до этого преспокойно евшие, пившие и отдыхавшие, практически одновременно поднялись и направились вверх, к статуе, у подножия которой сейчас горело несколько больших костров. Видимо, там начинался какой-то ритуал. Лагерь вдруг опустел, а спустя какое-то время сверху до него начали доносится голоса и пение…       Товард подкинул ещё сучьев в огонь и постарался устроиться поудобнее, закопавшись в кучу лапника, заменившую ему постель. Был конец первого месяца весны, но здесь, на севере Скайрима, в это время по ночам стоял ещё сильный холод.       Заснул он несмотря ни на что быстро и крепко. И впервые за много дней не гнался за кем-то и не убегал от кого-то, а оказался вдруг в Солитьюде, в летнем солнечном дне, жарком и немного ленивом. Всё вокруг рождало ощущение мира и покоя, тепла и уюта. А ещё — какое-то странное, тревожное чувство… Словно он что-то забыл, потерял. Что-то очень важное. И теперь мучительно не может вспомнить…       По стенам домов вились стебли растений с мелкими голубыми цветами и широкими жёсткими листьями («из них можно делать свистульки»), в палисадниках за кованными решётками пышно цвёл горноцвет («папа всегда сажает белый и розовый»). По улице гуляли нарядные прохожие, и в их пёстрой толпе его взгляд вдруг выхватил молодую пару: мужчина гордо держал свою спутницу под руку («он прекрасно помнил это голубое платье «только на выход»), а рядом с ними шёл темноволосый мальчишка лет шести и, очень довольный порученным ему делом, важно нёс корзину с покупками («овечий сыр, несколько пучков зелени и десяток яиц»).       Внутри Товарда что-то болезненно дёрнулось, когда они прошли мимо. Он кинулся было вслед, но из-за клятой раны никак не мог догнать их, и вскоре те исчезли за одним из поворотов. Затем, как это обычно бывает во сне, он вдруг оказался в совсем другом месте, в таверне под названием «Шесть кубков». Он сидел за столом с Хрореком и Снадваром Песчинкой. Те пили мёд и широко и весело улыбались ему, потому что вместо человеческих голов у них были черепа. Снадвар налил мёд в ещё один кубок и протянул Товарду, но его внимание вдруг привлекла сценка, разыгрывающаяся за одним из соседних столиков, где сидела та самая пара с ребёнком, что он видел на улице. Мальчик, желая дотянуться до стоявшего на дальнем краю пирога, неловко протянул руку и опрокинул на скатерть стакан с вином. Он замер и испуганно посмотрел на отца, видимо ожидая окрика или наказания, но тот только негромко рассмеялся и мягко ткнул его в лоб ладонью:       — Балда!       А мать, промокнув салфеткой пролитое, протянула мальчику блюдо с пирогом.       — И всего-то нужно было попросить!       Товард хмыкнул, повернулся к своим приятелям, но теперь на стульях вместо них сидели жуткие обезглавленные трупы, а золотой прозрачный мёд в кружках заменила какая-то густая, тёмная жидкость, по цвету больше напоминающая свернувшуюся кровь.       Вскочив из-за стола, Товард как-то неловко зацепился ногой за стул, потерял равновесие и упал, ударившись лбом о столешницу. Из глаз, кажется, посыпались искры. Было и больно, и обидно, так что он зажмурился и закусил губу, сдерживая ругательства, и вдруг над самым его ухом раздался взволнованный материнский голос…       — Ох, Мара милосердная! Ударился? Горе луковое! Головой стукнулся, да? Чего молчишь? Больно? Ну, покажи. Покажи, где болит!       Товард удивленно открыл глаза и внезапно обнаружил себя маленького, сидящим на полу кухни рядом с мамой. Повинуясь мягкой власти её голоса, он кивнул и приложил руку ко лбу, не в силах отвести завороженного взгляда от знакомого до самой последней чёрточки лица.       — Здесь? — она аккуратно приподняла его голову, чтобы рассмотреть получше, затем легко дотронулась губами до лба, и обняла, крепко прижав к себе. — Бедный мой мальчик!       И было в этих словах при всей их заурядности столько заботы и нежности, что внутри у Товарда вдруг с оглушительным звоном лопнула какая-то туго-туго натянутая струна…       Он проснулся, словно и не спал вовсе. Открыв глаза, сел на постели, силясь совладать с образами сна, всё ещё живо стоящими пред внутренним взором. Костёр его давно прогорел, но холода, как ни странно, он не чувствовал. Стояло позднее утро, хмурое, серое. За ночь неожиданно потеплело, и теперь с низко плывущих облаков крупными хлопьями медленно и торжественно падал снег. Товард набрал его полную горсть и протёр лицо. Практически весь остальной лагерь спал, если не считать нескольких хмурых дозорных. Видимо, меры были утомлены ночным ритуалом. Из-под соседнего навеса время от времени доносился тихий храп, но в целом стояла удивительная тишина. И всё это вместе — и тишина, и снег, и сумрачный серый утренний свет, и это его одинокое бодрствование — рождали какое-то удивительное ощущение нереальности, иллюзорности всего происходящего.       Товард встал и, аккуратно пройдя через лагерь, направился по ведущей наверх широкой лестнице. На свежем снегу после него оставались тёмные следы. Рядом со статуей было всё так же тихо и пусто. Лишь в жаровнях тихо дымились угли, а на алтаре и вокруг него, чуть присыпанные снегом, лежали лепестки роз — жёлтые, как закатное солнце, и нежно-розовые, словно рассветная заря. «Откуда они здесь?» — удивился Товард. Вчера в лагере никаких цветов не было, да и Месяц первого зерна, мягко говоря, не сезон для них…       Задрав голову, он принялся рассматривать исполинскую статую. На тонких губах данмерской богини играла тихая полуулыбка, а равнодушный взгляд каменных глаз был устремлён куда-то на восток, в сторону Морровинда.       — Твоя работа? — спросил вдруг он с неожиданной злостью. — Решила поиграть со мной в эти свои сны и пророчества? А вот хрен тебе!       Статуя молчала, и Товард, ещё какое-то потоптавшись рядом с алтарём, начал спуск вниз. Оказавшись в лагере, он наскоро позавтракал остатками хлеба и вяленого мяса, изничтожив последние свои запасы. Впрочем, что ему теперь до этого — вскоре еды у него будет вдосталь. Шор не скупится, и тех, кто достоин Совнгарда, поит и кормит вволю.       Через несколько часов Товард наконец вышел на тракт и потихоньку побрёл на юг, по направлению к Виндхельму: рядом с бывшей столицей стояло несколько крупных частей Легиона, так что патрули и разъезды не были редкостью. Вскоре он вышел к перекрёстку с дорогой, что вела на восток, к морю. Раньше здесь был большой постоялый двор, от которого теперь остались лишь головешки. Говорили, его сжег дракон. Однако приметный вестовой столб, установленный его хозяином, на который любой желающий мог набить указатель с названием родного города или деревни, всё так же продолжал стоять, пусть покосившийся и обугленный с одной стороны. Товард подошёл к нему и счистил снег с одной из табличек. На ней было написано: «Солитьюд».       — Да чтоб тебя!             В этот момент из-за поворота дороги показались несколько верховых. Они не торопясь приближались, и вскоре Товард смог как следует разглядеть их. Впереди на крупной рыжей лошади ехал, видимо, офицер, чуть позади него — четверо рядовых на разномастных лошадках попроще, полукольцом окружая ещё одного невысокого всадника — судя по всему, легионного мага.       «Раньше-то их магами не усиливали, — подумал Товард, разглядывая приближающихся к нему солдат. — Чего это они? Или это не простой разъезд?» Руки привычно сжались на рукояти топора…       Не доехав до него несколько десятков локтей, отряд остановился. Офицер-имперец какое-то время рассматривал его, а затем спросил:       — Кто такой?       — Лиар[1] Честный, — осклабился Товард.       Офицер нахмурился, видимо почуяв насмешку.       — Куда направляетесь? — задал он новый вопрос.       Товард на секунду задумался, а затем вдруг совершенно честно ответил, глядя в напряженное лицо легионера:       — Домой.