Теплотой, покрытой язвами обещаний на кончиках пальцев

…томно вздохнуть…       Снова все взгляды устремлены на нее сверху вниз, от чего девушка чувствует себя жалкой и беспомощной. Все куда-то бегут на своих собственных целых ногах, перевозят ее в другие места, чтобы она им не мешала, осторожно переносят реактивы из комнаты в комнату, пока Флоренс сидит, и как какая-то бесчувственная машина наблюдает за всем этим, находясь в инвалидной коляске.       Взгляд ее пустой, потерянный, потухший и мертвый. Впрочем, ее глаза уже много лет пребывают в таком состоянии, ведь когда она в последний раз была счастлива? Девушка уже и не помнит. И даже новость о том, что некий доктор Генри Хаксли заберет ее с этой чертовой Уберии не приносила удовольствие в тот момент, потому что Флоренс не видела особой разницы даже сейчас, когда ее родная планета и ужасные воспоминания на ней были уже как месяц позади.       Новый Дом не делал ее счастливой. Даже в тот момент, когда ей пообещали сделать новые руки и ноги, которые прослужат девушке, как настоящие еще долгие годы — ведь сам Генри Хаксли пообещал ей это!       Генри Хаксли то. Генри Хаксли се. Вешает лапшу на уши и только и делает, что раскидывается обещаниями, ведь уже целый месяц прошел, а она, как и была прикована к инвалидному креслу, так и осталась в нем сидеть, и спасибо еще, что хоть иногда ей помогают с личной гигиеной и кормят время от времени. Но нужно ли ей это все? Какой в этом смысл, если ты только и делаешь, что приносишь неудобства и время от времени тихо плачешь, даже и этого не замечая, ведь слезы уже стали так привычны.       — Я только обременяю вас… — с хрипотой в голосе шепчет Флоренс, пустым взглядом рассматривая одного из спасенных доктором Хаксли.       Пшеничные, чуть кучерявые волосы. Спокойный и слегка пугающий взгляд серо-голубых глаз, и еще немного золотых, которые смотрят на девушку со щек и шеи мальчишки.       Флоренс знает его. «Первый, кому помог Генри Хаксли, верно?»       Верно. Но ей уже было плевать. Ей уже было плевать на все, вплоть до собственной жизни, которая, казалось, в этом огромном мире не значила абсолютно ничего. Пустое и угнетающее существование на инвалидной коляске, с которой ты не можешь даже самостоятельно передвигаться, ведь кроме тела и головы у тебя нет ничего.       — Ты не обременяешь, — парень садится рядом на стул и помешивает алюминиевой ложкой в тарелке с чем-то съестным, которое довольно приятно пахнет.       У Флоренс урчит в животе.       — Почему меня просто не убили? — девушка не может даже грустно улыбнуться, а ее губы чуть дергаются. Она судорожно выдыхает и медленно поднимает голову чуть вверх, сталкиваясь взглядом с кучей глаз, устремленных на нее: складывалось чувство, что на тебя смотрит целая толпа, но на деле в помещении были лишь они вдвоем. — Сможешь помочь мне избавиться от мук этих…?       — Сначала, ты должна поесть, — пугающе-спокойно отвечает Беннетт.       Флоренс только сейчас поняла, что это его имя, прочитав его на значке желтого костюма химической защиты.       — Я не голодна.       — Твой желудок думает иначе.       И девушка в немом согласии принимает пищу, которую Беннетт протягивает ей с ложечки. А что ей оставалось делать? Противиться она не может, как и не может отодвинуть ложку с едой от себя, ведь рук у нее не было.       Поэтому ей приходится принимать еду так со стороны кормящего ее Беннетта, попутно чувствуя все большую и большую бесполезность и собственное ничтожество. Какой-то мальчишка кормит ее с ложечки, как маленького ребенка! Стыдно. Неловко. Неудобно.       Хочется плакать и забиться в уголок этой чертовой комнаты. Хочется сжечь к чертям это инвалидное кресло, а еще сильнее хочется, наконец, свести счеты с жизнью, ведь смысла дальше Флоренс не видит.       — Тебе очень идет такая длина волос, — внезапно слышит она от Беннетта, который явно не собирался покидать эту комнату, пусть и тарелка с обедом уже была пуста. — Мне кажется, тебе бы пошел светло-бирюзовый.       Ей хочется истерично смеяться. Что этот парень вообще несет? Длина и цвет собственных волос — последнее, о чем переживает Флоренс на данный момент.       — Надеюсь, ты покрасишь их, когда твои руки будут готовы.       — Мне кажется, что они никогда не будут готовы, — девушка опускает голову, рассматривая собственное тело и устремляя взгляд туда, где, предположительно, должны были быть ее ноги. — Почему меня просто не убьют? Зачем заставляют так страдать?       — Потому, что ты важна нам, — строго говорит он, поставив пустую тарелку на стол. — И Генри хочет, чтобы твои новые руки и ноги были идеальными. Чтобы тебе не пришлось постоянно их менять, чтобы ты чувствовала себя с ними комфортно. Чтобы ты была счастлива, когда, наконец, сделаешь первый шаг.       Девушка поднимает голову и замечает печальный взгляд в глазах мальчишки, но в то же время она находит какой-то отголосок теплоты где-то глубоко внутри них.       — Я не должен был тебе этого говорить. Это сюрприз, — Беннетт снова подсаживается рядом и рассматривает свои пальцы, которые прикрывали защитные перчатки. — Но я уже не могу видеть, как тебе плохо. Я сам был таким же. Сам хотел умереть и просил Генри убить меня. Я понимаю тебя, поверь мне.       Флоренс смотрит. Смотрит на него, не отводя свой взгляд, а в голове быстрыми картинками мелькают моменты из болезненного прошлого, переплетенные с угнетающим настоящим. А после взгляд ее глаз опускается на его руки, и девушка примерно понимает, в каком состоянии они находятся, но ей было плевать.       Сейчас ей хочется почувствовать тепло чужих рук, раз своих пока у нее нет.       — Беннетт, — тихо зовет его она, чуть всхлипывая. — Вытри мне слезы, пожалуйста. И сними перчатку…       — Тебе будет противно это видеть, — отрезает тот, но пальцы тянутся к своей руке.       — Пожалуйста.       И парень послушно снимает перчатку, оголяя собственную кисть, полностью покрытую язвами, которые любого другого бы просто испугали, но только не Флоренс. Она внезапно находит его руки безумно красивыми и безумно приятными, когда чужая рука осторожно дотрагивается до ее щеки, вытирая мокрые дорожки от слез, которые неприятно щекотали ей кожу.       — Ты теплый, — внезапно заключает Флоренс и видит, как взгляд Беннетта теряется. — Даже если мне и восстановят руки, я не смогу чувствовать такое же тепло от них.       — Тогда, если ты позволишь, и если тебе правда не противно, я могу делиться с тобой своим теплом, — от собственных слов Беннетт издает тихий смешок.       — Спасибо…       Флоренс благодарит его и закрывает мокрые от слез глаза, а на лице внезапно появляется слабая улыбка.       Она с нетерпением будет ждать следующего раза, когда теплые и покрытые язвами руки Беннетта снова осторожно коснутся ее лица. Может, все это время ей только этого и не хватало? Чужого касания теплой кожи до ее щек, а не холодного пластика или металла, из чего обычно состояли ее конечности?       Может и так.       Поэтому Флоренс будет бесконечно благодарна Беннетту за это.