В своей тарелке

Семья — очень странное слово. Многогранное даже. Каждый вкладывает в него свое особое значение, а из-за этого порой бывает столько проблем. Стич за свою долгую и насыщенную жизнь так и не разобрался, что оно из себя представляет и чему следует верить. Так продолжалось очень долго, вплоть до того момента, когда… Впервые он услышал его в тюрьме. Сидя в одиночной камере, связанный по рукам и ногам, он слышал, как другие заключенные говорят о чем-то между собой, соскальзывая в беззубые обзывательства и незлобные смешки друг над другом. А еще смех. Гортанный, громкий и такой заразительный, но очень далекий. Казалось бы, между ними была лишь толстая стена, которая прекрасно отражала звуки их голосов, но все равно создавалось такое впечатление, будто они были совершенно в другом месте. На другой планете, а Стич, становясь невольным слушателем подколов, различных историй и чисто житейских драм — исследователем. Он, будто под микроскопом, изучал их, всегда оставаясь где-то там, по ту сторону. И это его нисколько не смущало, подумаешь, «семья» — ерунда это все. Стич был сам по себе. Он был свой собственный, когда как другие принадлежали друг другу, что было, по его мнению, простой глупостью. — С Рождеством, господа засранцы! Звонко звучало по другую сторону стен, когда Стич, все так же оставаясь прикованным, в сотый раз продумывал план побега. Ему, если сказать откровенно, было все равно куда бежать, самое главное заключалось в том, чтобы наконец ощутить себя свободным. Ну, знаете, опять почувствовать все эти незаметные для остальных мелочи: вздохнуть полной грудью, потянуться до хруста в костях, побежать так быстро, насколько хватает сил, съесть все, что захочется. — А ну заткнулся, пока я тебя дубинкой не огрел! — прокричал надзиратель. — Фиджи, я настолько привык к твоей постной морде, что могу с уверенностью заявить, что чувствую себя как дома! — Дом, милый дом! — напевал другой заключенный, лязгая когтями по прутьям решетки. — Я будто в кругу семьи, так где же мои подарки, мамуля! Стич был уверен, что семья — это что-то не серьезное и шутливое. Она не заслуживала его внимания.

* * *

Второй раз он столкнулся с семьей, когда попал в лапы Джамба. Этот здоровяк, все-таки скрутив Стича в один из солнечных гавайских дней, усадил его рядом с открытым люком межгалактического корабля. Стаскивая бесчисленные сумки внутрь, он непрерывно ворчал о чем-то своем, кривя губы, но все равно исправно хватался за ручки поклажи и закидывал ее внутрь. — Бамби, будь аккуратен! Венди Пликли был сущим проклятием. Открыв в себе на протяжении долгих лет спавшую тягу к переодеванию в женские вещи, он стал просто невыносим. Стич, недовольно заворчав, отвернулся в сторону. — Микаби тебя подери! — заворчал Джамба. — Сколько раз я просил тебя, умолял, не называть меня этим дурацким прозвищем. Но ты будто меня не слышишь! Да и, микаби все побрал, зачем тебе столько сумок? Ты приезжал с одной! — Ты… ты отвратителен! Тебе бы стоило поучиться манерам, дорогой. И вообще, у девушек не стоит спрашивать о таком, им следует помочь и проявить должное участие! — Пликли, ты не девушка! — Ты ударил меня в самое сердце! С этой минуты я больше с тобой не разговариваю. Наступила тишина. Стич уже в сотый раз пожалел, что позволил себя поймать. За все то время, что он пробыл в их компании, они поссорились уже, кажется, несколько миллионов раз. И все из-за какой-то ерунды! «Ты не оценил моего нового платья!» «Из-за тебя у нас произошел перегруз!» «Ой, он такой хорошенький, Бамби, давай его отпустим!» «Где ты пропадал так долго, нам уже давно следовало покинуть эту планету?!» «Куилтакуанец! Ты должен уважать женские потребности!» «Ты не женщина, Пликли!» И так до бесконечности. Стичу было морально тяжело находится с этой парочкой рядом. Венди же в очередной раз заплакал. Тема его идентификации стояла очень остро и Джамба об этом прекрасно знал, но постоянно забывал. На его обычно нахмуренном и сосредоточенном лице отразилось смущение и горечь. Он не хотел, чтобы Пликли — нет, Венди плакал. Черная туш потекла с его ресниц. Джамба, окончательно размякнув и почувствовав себя виноватым, залез в одну из сумок и достал салфетки. Собственно, искать их не нужно было, так как Венди набрал их столько, что хватило бы на много лет вперед, а еще распихал по всем карманам сумок. — Венди… — аккуратно произнес он, осторожно подходя ближе. — Венди, прости меня, я был цамалканцем, когда сказал это… — Нет, ты прав, какая из меня девушка, — сказал Пликли, все-таки приняв из рук Джамба платок. — Я всего лишь жалкий плоргонарец, который возомнил из себя невесть что! — он утер подтеки туши и звонко высморкался после. — Нет, ты что! Из тебя получилась великолепная девушка! — восторженно сказал Джамба, положив тяжелую сухую ладонь на хрупкое плечо Венди. — Правда?.. Стич громко фыркнул. Опять. Все повторялось из раза в раз. Когда Стич жил у Лило, он краем уха услышал, что семья — это когда люди ведут себя по-домашнему, а даже если собачатся, то это обычно несерьезно и быстро проходит. Венди с Джамба были самой настоящей семьей, а Стич, пусть и приблизившись к пониманию этого тайного слова, так и не понял, почему.

* * *

— Охана? — тихо проговорила Нани, с надеждой смотря на сестру. Лило было плохо. Стич понимал это на интуитивном уровне, но ничего с этим поделать не мог. Ей было плохо потому, что он был рядом. Как бы ему не хотелось об этом думать, где-то глубоко-глубоко внутри Стич это понимал. Его длинные уши прижались к голове, а когтистые лапы переплелись сами собой, встречаясь чуть ниже шерстяного живота. В чистом виде людская привычка неловкости и скрытой вины, и когда только успел заразится ею… Лило, помешкав несколько секунд, порывисто кинулась в объятия Нани, зажмуривая глаза. Стич почувствовал себя окончательно и бесповоротно одиноким. Он все испортил и не заслуживал прощения. Прижав сестру ближе, Нани зарылась лицом в ее пропахшие солью и водорослями волосы. Лило всегда производила впечатление неутихающего моря, а этот запах, присущий только ей одной, усиливал эту ассоциацию. Стичу захотелось спрятаться где-то далеко-далеко, а еще забыть обо всем, что когда-то натворил. Вот только что-то не отпускало с места, заставляя смотреть на людей, которые дорожили друг другом, а еще всерьез и надолго любили. Любили во что бы то ни стало и что бы не случилось. Это восхищало. Смотря на них, так отчаянно прижимающихся друг к другу сестер, Стич понял, что прежде, чем уйти, он хотел бы извиниться. Он всегда нес за собой беды и неприятности, но конкретно с ними, конкретно в этот момент ему было стыдно за то, что он был тем, кем он являлся. «Неудачный эксперимент». «Неуловимый преступник». «Номер шестьсот двадцать шесть». — Это… — пробормотал он невнятно. Нани, подняв на Стича взгляд, слишком долго и пристально всматривалась в него, от чего стало совсем неуютно. — Это… — повторил он, переминаясь с лапы на лапу. Тяжело вздохнув, Нани прижала Лило к себе одной рукой, а другую отвела в сторону, приглашая. Стич, не сразу поняв, подошел ближе. — Охана, ага? — невнятно пробормотал он, все еще переплетая когтистые пальцы между собой. — Охана, синее ты недоразумение, — добродушно отозвалась Нани, притягивая его к себе. Прижимаясь теснее к Лило и ее сестре, Стич чувствовал себя в своей тарелке. Ему было очень хорошо, спокойно, а еще самую малость радостно. Он оказался на свободе и нашел то, к чему так долго стремился. Семья, понял он, — это когда тебя принимают таким, какой ты есть.