"Я заберу тебя"

Я заберу тебя.

***

      Осень не была золотой, как любят называть её всевозможные поэты и писатели, а так же просто творческие люди. Любят они приплетать красивое словцо к всяким, казалось бы, совершенно обычным явлениям. Нет, эта осень была всё больше серо-желтой, бледной, безжизненной и мертвой. По крайней мере, она казалась такой в те редкие моменты, когда удавалось выглянуть в окно. А может, просто окно было пыльным, давно не видевшим тряпки и средства для мытья стекол? А может, дело было и не в осени, и не в окне, а в том, кто смотрел на неё и что думал при этом?       Её дом стоял на границе двух миров: первый был степью, в неё смотрели все окна и летом плавились от дыхания огромного, разнотравного пространства, вторым — лес, что начинался за деревней и, хотя и был обыкновенным реденьким сосняком, всё же регулярно терял в себе случайных туристов. Там, жизнь тянулась вереницей до ужаса похожих друг на друга дней. Иногда, её разбавляла поездка в город, на сессию в университет (в котором увлечение учебой, к слову, таяло с каждым днем вместе с желанием посвятить себя профессии, ради которой в него поступала), к родителям, иногда банальный поход в магазин, но в целом вся она умещалась в одном доме, а порою, даже в одной комнате: учеба, компьютер, бумага и карандаш, чай и книга, ночь. Ночью становилось немного легче: душа раскрывала примятые стулом крылышки и рвалась ввысь, желая вдохнуть пьяный воздух этой странной поры, набраться сил и вдохновения на что-то абсолютно новое, неведомое раннее: написать шедевр, уехать далеко-далеко или просто выйти, не думая о последствиях, за порог — прогуляться по ночному лесу. Душа рвалась, но с рассветом все мечты и надежды таяли, будто снег по весне. Хотя настоящей весны тоже не бывало здесь, в маленьком степном городке: снег то не сходил подолгу, то таял еще в январе, не успев толком засыпать сухую землю.        А еще был сон. Сон, придающий объятиям Морфея цикличность дня. В этих снах она не находила спасения: они бросали её во всю ту же реальность, только на этот раз отраженную во множестве кривых зеркал и оттого еще более безобразную. Весь мир закручивался в спираль, весь мир: лес, дом, комната и туман… Злее ветер, гуще лес и всё более пуст — дом. Сны эти были столь мертвенны что, на одно-единственное мгновение после пробуждение она искренне радовалась тому, что живет здесь и сейчас, а не там, за гранью явственного.       Утром же всё по новой: тонна кофе без ничего, отчаянное желание разучится спать и далее-далее-далее… Осень была бледной. Даже дожди шли редко — её иссушенному телу не хватало живой воды; хрупкая девушка ощущала себя трупиком бабочки, пришпиленным к странице древнего фолианта. Серыми казались и листья, хотя на деле были всё же лимонно-желтыми.       Осень была серой, с бурыми, пыльными оттенками, с прохладой в воздухе, пробирающей до костей, стоит лишь сделать вдох.       Когда живешь один, мысли приходят в голову легко и их ничто не задерживает.       Дарина жила одна. Дариной её, кстати, назвала мать — фанатка телесериалов и, в общем-то, не очень интересная женщина, все волнения которой сводились к тому, выйдет ли героиня очередного «мыла» замуж и будет ли счастлива.       …и семья не была такой уж плохой. Мама, папа и братья — старший и младший. Ею, единственной дочерью, по-хорошему даже гордились. Любили, конечно же, но отчаянно не понимали. И если от отца, который, будучи человеком простым, мог с умилением подолгу смотреть на то, как дочка выполняет задания из художественной школы, это еще можно было терпеть, то мать была совершенно безнадежна. В итоге нахождение в кругу хоть и близких, но совершенно не тех людей, становилось тягостным, долгим испытанием.       Теперь вокруг не было никого: у семьи давно простаивал старый родительский дом, после смерти бабушки с дедушкой приносящий исключительно множественные хлопоты, вроде найма работников для уборки сада и починки крыши. Отец как раз к её выпускному стукнул кулаком по столу и заявил — продам к чертовой матери, так и знайте. И тут подала голос дочь. Отпустили, конечно, уж слишком легко — но «Даша» была «хорошей, ответственной девочкой»; к тому же до сих пор ездила к родителям регулярно, подтверждая оказанное ей доверие. Тихий пригород дал мыслям волю.       Будучи человеком грустным, Дарина часто думала о вещах совсем безрадостных. О болезни и старости. О смерти и забвении. Мысли эти как-то сами собой лезли в голову, когда по утру, перешагнув порог чугунной ванны, она невольно выхватывал взглядом отражение в запотевшем зеркале над раковиной: лицо — конечно, её собственное… Таких лиц много на свете: не идеальные, лишенные, однако, значительных изъянов, они порою мелькают в толпе и совершенно не откладываются в памяти. Мокрые, темные волосы, ниспадающие ниже плеч, делали кожу белой, как старая штукатурка; длинный и прямой нос выглядел хищно и всегда — недовольно, даже когда она тянула тонкие губы в улыбке; козырьки — узкие брови — и, наконец, глаза — льдистый отзвук лунного света, заключенный в ореоле бессонных ночей — превращали её в подобие мифической птицы Сирин, Птицы Грустной. И всё же, ей было известно, что лицо это еще изменится, обрастет морщинами и станет лишь безобразной маской — шуткой над былым обликом. Порой по вечерам неприятно давило в груди, а случалось и так, что это тянулось весь следующий день. Гулко билось сердце, дрожали руки. Да, это правда, будто она плохо спала и ела с перерывами в сутки. Ей это было известно. А в голове почему-то, как прежде, крутилось лишь осточертевшее: старость, болезнь, смерть…и забвение.       Так и жилось: в ворохе невеселых размышлений, в попытках слепить из себя что-то большее; в быту, в учебе, которая уже давно не приносила ничего, кроме неудобств и разочарований, в работе — халтурках, нарисованных от руки. Девушка ужасно не любила жаловаться, ведь, если судить строго — ничего страшного в её положении не было. С другой стороны, все люди, хоть слегка походившие на друзей, остались в родном городе. Так что высказать свою печаль было особо и некому. Да и, незачем.       Как-то, как и всегда бывало в эти сумрачные дни, она стояла у окна, цедя маленькими глотками крепкий, но в этот раз совершенно не вкусный кофе; за окнами плыл туман — было еще довольно рано, но спалось этой ночью плохо: одни образы сменяли другие, будто чья-то рука неумолимо сминала лист и отбрасывала, заново начиная писать картину сновидения. Возможно, поэтому Дарина никогда не решилась бы на гуманное самоубийство — сны нравились ей даже меньше, чем явь, а значит, таблетки снотворного могли перенести её в вечный кошмар, но никак не в вечное блаженство. Хотя, признаться честно, девушка не могла утверждать наверняка, не сделала ли она этот последний шаг уже давным-давно. Разве не похож каждый её день на этот плохой сон? Рука сжимает карандаш, пачкает бумагу, сминает лист в секундной злости… Возможно, так оно и есть. На самом деле, веру в собственный талант поддерживали только заказы, то и дело позволяющие закупиться зерновым кофе и хорошим чаем. Больше не было ничего: только абстрактные видения иных миров, запечатлённые в каждом паршивом наброске.       Ни-че-го.       Тусклый взгляд из-под прямых ресниц уловил какое-то движение в саду — там было много лишнего; будь это весна, она бы подумала, что от ветра колыхнулся какой-то сорняк. Но нет. Кот вальяжно прогуливался по мокрым листьям, не замечая человеческого внимания. Причем «прогуливался» с таким видом, будто давным-давно обладал правами на владение этим участком. И при этом, Дарина никогда не видела его не только в своем дворе, но и во всей округе. Черно-белый мех пушился, морда горделиво задиралась. Не было ни проплешин, ни пыли на светлых частях шкуры. Слишком ухоженный на вид, как для бездомного. Неужели чей-то? Потерялся? Девушка обеспокоенно нахмурила брови: стоило выйти и посмотреть, нет ли у этого нахала ошейника. В конце концов, котик был и правда очень мил. Вот, она поставила чашку на подоконник и запахнула пушистый халат, в который куталась еще с пробуждения.        Дверь скрипнула, впуская в дом холодный предноябрский воздух. От самого крыльца земля стелилась листьями, листья же кружились в странном танце, повинуясь порывам зябкого ветра. Дарина опасливо прикрыла входную дверь, оглянулась, в поисках незваного гостя. Но «гость» сам подошел к ней, будто и вправду заглянул «на огонек», да и к тому же, по личному приглашению.       Кот важно опустился у её ног, обернув пушистый хвост круг лап, обратил на девушку выжидательный взор янтарных глаз: «Ну, ты собираешься меня принять или как?» Она хмыкнула про себя, дивясь на высокомерное создание, опустилась на одно колено и осторожно провела рукой по черно-белой шерстке. Кот спокойно принял ласку, с наслаждением прикрывая глаза. Дарина зарыла тонкие пальцы в густую шерсть на его шее, в надежде найти ошейник, но ничего не обнаружила. Конечно, на котов ошейники надевают реже, чем на собак, но на домашних любимцев хотя бы лечебный, от кошачьих паразитов, цепляют. А в то, что этот кот ничейный, верилось с трудом. Может, кто-то из соседей обзавелся? А «аксессуар» приобрести еще не успели? Пальцы по привычке чесали за кошачьими ушами. Кот не возражал, успокаивая девушку довольным урчанием.       Черт знает что. Дарина, вообще-то, любила животных, и, не будь она такой необязательной, давно бы стала кошатницей. Конечно, она не сомневалась, что обеспечила бы необходимый уход пушистому созданию, если бы оно появилось в ее доме, вот только, к сожалению, даже на себя порой не хватало сил — бывали дни, когда, просыпаясь, она долго смотрела в потолок и не могла встать. Потому о собаке она не думала вовсе — слишком они были верни, преданы, да и нуждались в ежедневных прогулках, хоть в дождь, хоть в снег. Кошки были ближе, лучше. Они нуждались, конечно, в уходе и любви, но совсем не так — бродили сами по себе, приходили на хозяйкины колени только по собственному желанию, и не сильно страдали, если человек подолгу не появлялся на горизонте. Но нерешительность — всё та же нерешительность, которая преследовала её всю жизнь — отодвигала мысль о пушистом комочке дальше и дальше. Однако сейчас ей подумалось, что этот кот смог бы выдержать и её затяжные депрессии, и недостаток внимания. Что-то в нем было доверительное. Быть может, то, как горд он был и каким казался — абсолютно самостоятельным хвостатым паршивцем. Забрать бы себе, но вдруг заявятся хозяева за пропажей?..       Она думала об этом, продолжая гладить кота, а мир вокруг разгорался всевозможными красками, будто охваченный пожаром. Серое небо, черные ветки садовых деревьев и дымный туман выцвели и пеплом опали под ноги. Над ней же и котом кружили листья, в мгновенном порыве подхваченные ветреным вихрем: алые, багряные, пестрые, как юбки цыганок, а еще крапчатые, как чаинки на дне кружки, лимонно-желтые и еще зеленоватые, рыжие, как волосы сказочных ведьм… Как раньше можно было не замечать эту странную пляску?.. Ведь это происходит каждый день, каждый час — стоит лишь подуть холодному осеннему ветру… Кот недовольно отвел морду из-под её руки и, вильнув хвостом, оставил Дарину наедине с собой. А она еще долго смотрела на хоровод опадающей листвы.

***

      С тех пор кот приходил еще не раз. Он не был особо пунктуален и приходил в разное время, с разными интервалами. Поначалу девушка пыталась выяснить, где же его дом, куда и к кому он возвращается после своих визитов к ней. Но соседи, с которыми она сталкивалась на своих привычных маршрутах (в магазин, из магазина, на автобусную остановку и обратно) на ее расспросы, которые она пыталась впихнуть в подобие легкой беседы, лишь пожимали плечами и разводили руками, странно косясь на нее с мыслями: «И почему ее так интересует какой-то кот?» Однако потом Дарина оставила эту затею. Нет, вовсе не потому, что это перестало её интересовать. Просто никто ничего не знал. Ничегошеньки, ни единого словечка об этом наглом животном не могли добавить соседи. И она смирилась с мыслью, что ее черно-белый пушистый «гость» приходит из неведомого ей мира, а после уходит туда же — в неизвестную ей сторону своей жизни.       Со временем, когда в привычном мире стало чуть больше дождей и чуть меньше тепла, она стала пускать его в дом. Там он принимал молоко, да и в целом всё, что предлагала ему девушка, что было даже странно для такой гордой твари. Потом занимал какое-нибудь теплое местечко (обычно, колени хозяйки дома) и уже там, с чистым сердцем, дремал, терпеливо выслушивая размышления и жалобы, надежды, а иногда, просто песни, которые она напевала себе под нос. Слушал, беря в плату ласки и утешая её тихим урчанием.       Так шло время, часами, днями и, наконец, месяцами. Настала зима и длилась с каждым днем всё более мучительно, так, будто дело было вовсе не в нехватке витаминов и солнечного света — нет, казалось, весь мир обрушился ей в душу и там болел: долго, протяжно, как чей-то крик…       — Жизнь — не плохая штука, — говорила Сирин, выводя на бумаге замысловатые линии и завитки. В массивных наушниках тихо шелестел нежный женский голос. — Кому-то же в ней везет, — продолжала Дарина. — Вернее, даже не так, — рука порывисто взмахнула, уничтожая неугодный элемент рисунка, — кто-то способен жить нормально. Но не я.       Девушка часто вела такие разговоры: раньше только в своей голове, теперь — и вслух, порой осознавая как глупо звучат её возвышенные слова на самом деле; удивительно, насколько разговорчивым может стать человек, заполучив слушателя — даже такого условного, как кот. Дарина потянула было руку, чтобы почесать терпеливого «собеседника» за ушами, но тот, по-кошачьи внезапно цапнул её за палец и, на этот раз — до крови. От неожиданности она отдернула руку и, опустив наушники, спросила, тихо и грустно:       — И тебе не стыдно?       — Не стыдно, — зевнул кот и соскочил на пол. Карандаш выпал из её ослабевших пальцев и ребристо покатился по столу.       — Повтори…что ты сказал? — уточнила она. Кот фыркнул, прошелся по комнате, раздраженно подергивая хвостом,       — Не стыдно, потому что ты несешь бред.       — Сказал кот, — девушка кивнула собственным мыслям, нервно хмыкнула, — да уж, разумный довод.       «Наверное, я сошла с ума», — подумалось ей, и в этой мысли не было страха. Тревога, поднявшая было голову, треснула, будто яичная скорлупа, и неведомое существо оказалось не змеей и не курицей. А василиском.       Кот презрительно сощурил глаза:       — Если ты настаиваешь…       И вот, зверь изготовился для прыжка — в углу комнаты, у окна, стояло пыльное кресло с расшатанными ножками и красной обивкой, протертой на сидении. Туда и нацелился кот но, наконец оторвавшись от земли — исчез, уступив место иному обличию. И всё еще привычная картина — за исключением заговорившего вдруг кота — перевернулась окончательно и Дарина оказалась в положении сказочной Алисы, слишком уж глубоко заглянувшей в кроличью нору. Так, мир антиподов явил себя со всей красе.       В кресле сидел человек. Молодой человек в сером, до дыр заношенном свитере, джинсах устаревшего кроя и кроссовках, потемневших от грязи. Большие темные глаза смотрели на неё по-кошачьи цинично и нагло, а короткие черные волосы были мягкими даже на вид (точно как его шерсть в зверином облике). Кожа, смуглая от природы, от недостатка света казалась выцветшей, бледной, как переработанный картон. И даже нос, казалось, повторял профиль бенгальской кошки, с той лишь разницей, что на переносице кривился горбинкой, впрочем, заметной далеко не сразу. Перебирая его черты она отметила про себя, что кошачье в них ощущается скорее на интуитивном уровне. Позже, девушка поняла, в чем дело: в жестах и мимике, в манере перетекать из позы в позу словно вода — как умеют только кошки. Странно, но это не добавляло ему ни жеманности, ни излишней театральности, воспринимаясь так же органично, как руки и ноги.       — Так лучше? — человек вопросительно приподнял черную бровь. У него был мягкий, высокий голос с легкой хрипотцой (кажется, его обладатель уже давно ни с кем не говорил).       — Тебе ответить честно?       Человек усмехнулся, словил свой подбородок ладонью, облокачиваясь:       — Давай. Я внимательно слушаю.       «Как и всегда» — осталось недосказанным. Вопросы вились в голове бестолковой мошкарой, но отчаяннее всего бился о стенки черепа один:       — И ты был…таким всё это время?       — Да, — глаза «кота» лукаво поблескивали. — Даже когда ты пела в душе и подолгу ходила по дому в неглиже, одеваясь для поездки в город, — он вздохнул и выпрямился, звучно хрустнув плечами, — даже когда ты плакала, накрывшись одеялом с головой. И когда долгими вечерами рассуждала о тщетности бытия (совсем как сегодня). И если первая часть была мне вполне приятна, — «кот» сделал паузу, дабы полюбоваться смущением, разлившимся по её щекам, — то с последней определенно надо что-то делать.       — Если тебе так не нравится моя жизнь — уходи, никто не держит.       — Эй-эй, — он рывком поднялся, оказавшись выше девушки на голову или даже на две. Опустил руки ей на плечи, и она хотела было возмутится, но не успела — следующие его слова выбили из груди воздух. — Я уйду, если ты хочешь. Но с другой стороны…я могу помочь.       — …чем?       — Увидишь.       И он остался. Зимние ночи тянулись долго, а дни были столь коротки, что когда он уходил с рассветом и возвращался к закатному солнцу, тоска не успевала тронуть её душу когтистой кошачьей лапой. Впрочем, вскоре он вовсе перестал уходить.       Своего имени обладатель двух обличий так и не назвал.       — Я кот и это всё, что тебе нужно знать.       — Мне тебя и называть так — Кот?       — Почему бы и нет.       По-хорошему, Дарину должно было смутить его присутствие, она-то была человеком нелюдимым и замкнутым. Но Кот оказался компанейским и в общении легким, как перышко. К тому же, теперь он не только слушал, но и отвечал. Порою грубо, порой — сочувственно, однако спустя годы затворничества и это казалось глотком свежего воздуха, после лет, проведенных в запертой «хрущёвке». Когда приходилось уезжать по делам, кот охранял дом и делал набеги на книжный шкаф, одну за другой «глотая» её любимые фентезийные сказки, которые все её родственники считали «блажью» и «чистым ребячеством». Коту, правда, тоже нравилось не всё: иные миры, описанные земными писателями, казались ему шаблонными и совершенно не жизнеспособными.       — А ты в этом, значит, эксперт?       — Не эксперт, — скучающе заметил Кот, перелистывая страницу, — но толк знаю.       Словом, городское фентези и, в особенности, фантастика (которой у Дарины практически не было), нравились ему куда больше.       — Но почему? — спросила она, украдкой перенося его образ на бумагу; Кот делал вид, что не замечает этого, и продолжал читать. Томик Стругацких в его руках таял, как кубик рафинада в чашке кофе.       — Потому, что твой мир для меня дивен и нов: мир технологий и бытового волшебства.       — Где же ты его находишь — это волшебство?       Кот поднял голову и глаза его заволокла мечтательная пелена.       — Мне очень нравятся трамваи и поезда. Слушать, как колеса стучат по рельсам, дремать в кресле или на полке. Это ли не волшебство? Неужели у тебя нет таких вещей — волнующих без особой причины?       — Есть, — вздохнула она. — Мне нравится запах свежей выпечки, который разливается по городу ранним утром, когда покидаешь вокзал. Запах мокрой земли после первой весенней грозы. Звук, с которым кипяток вливается в пустую, глубокую чашку. Ощущение, когда летом выходишь в степь и суховей обжигает горло…       — Вот видишь, — хмыкнул Кот. — А сама задаешь глупые вопросы. И кстати, о выпечке…       — …если тебе так нравится наш мир, то на что похож твой? — спросила она, раскатывая тесто на пирожки. На это действие её коварно соблазнил Кот, впрочем, любезно предоставив рецепт и «технологию». Сама Дарина хоть и умела готовить, но на подобные блюда решалась редко: ела-то всё равно мало, как птичка.       — О, — Кот, в свою очередь, занимался начинкой — фаршем и картошкой с грибами — при этом, правда, то и дело подозрительно облизывая пальцы (Дарина косилась на него с немым укором), — он совсем другой. Это мир людей и духов…красивый мир, который причинил мне много боли.       — И поэтому ты ушел?       — Да. Но не навсегда. Уходить от мира время от времени — совсем неплохо.       — А мне кажется, ты просто сбежал.       Он пожал плечами:       — Пусть так. Но иногда нам нужно время, чтобы утихла боль и прошла обида. Поэтому сейчас, этот дом — это весь мой мир. И меня это вполне устраивает.       — Слушай, но тебе совсем не обязательно сидеть здесь безвылазно. Если ты заботишься о моей девичьей чести, то мне ей-богу всё равно, что обо мне подумают соседи…       Кот поморщился. Дарина вздохнула:       — Тогда выходи из дома котом, а за деревней — обращайся в человека.       — Неплохо. Можно попробовать.       А пирожки, к слову, получились отменные. Кот умял большую часть, но Дарина и та — наелась до икоты.       Время текло неспешно. Вернее, потерялось его ощущение вовсе, превратившись в бесформенную, сгущенную субстанцию. Вскоре Кот позабыл о бдительности и так, смеясь, они подходили к калитке — он нес пакеты с продуктами, шутливо кланялся, впуская её в дом, а соседские кумушки любопытно поглядывали на это действа из-за забора. Конечно, после этого позвонила мама и завела привычный разговор «ни о чем», который порой раздражал Дарину, но тогда вызвал лишь улыбку.       — …а кто этот красавец-мужчина, с которым ты ходишь под ручку, м? Признавайся, доча, где такого нашла? Мне уже все уши прожужжали…       — Да так, — усмехалась Дарина. «Красавец-мужчина», свернувшись клубком, спал в кресле.       Однажды, вернувшись домой она застала кота повисшим когтями на шторе и не обращая внимания на то, умеет ли он обращаться в человека или нет, схватила его за шкирку и хорошенько тряхнула. Приземлившись на пол Кот, прямо как сказочный Финист, обратился, стыдливо склонил голову и опустил взгляд. Девушка, оседлав стул, оголила окно и бросила исполосованную ткань к его ногам.       — Кот, это полнейшее безобразие!       Молчание в ответ.       — Ты ведь сознательное, разумное существо. Что мне теперь с этим делать?       Кот задумчиво подобрал ткань. По всему выходило, что штора висела там не один десяток лет: цветочный узор почти не различался на ней, а цвет сместился в пастельные, приглушенные тона.       — Положим, как штора она теперь бесполезна. Но ткань хорошая. Слушай…- глаза его вдруг заблестели, — а давай сошьем из этого — платье?       — Только не говори, что ты не только повар, но еще и белошвейка…       — Не белошвейка, но я был подмастерьем у портного.       — И почему я не удивлена…       — Брось, я же серьезно. Выкройку могу сделать, ты только фасон подбери.       — Я вообще платья не люблю…- и это была чистая правда, большую часть времени девушка носила джинсы и футболки с длинным рукавом; дурацкие кофты, купленные мамой еще в отрочестве. — Еще и ткань эта…девичья.       — Ну, дома носить будешь. Не хочешь платье — сделаем блузку…       Дарина еще раз посмотрела на ткань. Хмыкнула:       — Да нет, делай платье. Вредитель хвостатый.       Под стать ткани платье получилось винтажным, с рукавами, собранными резинкой на манжетах, юбкой ниже колена и воротником под горло. Стоя у зеркала Дарина невольно отметила, что, если собрать волосы, будет и вовсе хорошо. Прохладно, конечно, но у неё было много длинных кардиганов и вязаных «бабушкиных» кофт… Такое платье было бы жаль носить дома. Ничего, повисит в шкафу до весны, а там распогодится, и…       Она покосилась на Кота: тот, как в ничем не бывало, дрых на подоконнике. За окном медленно падали крупные снежные хлопья.       …через дырявую крышу сарая виднелись звезды: необычайно чистые и яркие, как для этой поры. Снега насыпало еще в прошлые сутки: они просидели их в доме, под рассказы Кота об иных мирах и Дарины — о своём прошлом. Повернув голову, она увидела те же звезды — они отражались в его глазах. Словно почувствовав её взгляд, он тоже обернулся и, помедлив, спросил:       — Ты не думала вернуться в город?       — Нет. А зачем? — удивилась она, кутаясь в одеяло. Оно тоже пестрило дырами, осыпая пожелтевшей ватой всех, кто рисковал им воспользоваться. Но, хотя бы, грело, как и горячий бок Кота, не давая стылой февральской ночи испортить волшебство мгновения.       — Скажем…сменить ВУЗ. Не обязательно возвращаться в родительский дом — снимешь квартиру. Жить одна ты уже умеешь.       — Так-то оно так. Но только мне в следующем году уже магистратуру заканчивать…       — На тройки? Не смеши меня. Почему ты вообще продолжаешь тянуть это нелепое образование на нелюбимой специальности? Оно ведь всё равно не принесет тебе ни знаний, ни профессии.       Она вздохнула.       — Сила привычки. Мне всю жизнь внушали, что именно так и надо. А мне было неловко признать, что ошиблась и просто хотела сбежать из дома как можно раньше. Думала, так мне будет легче… Без людей вовсе. В одиночестве. Ведь, все мы одиноки: рождаемся одни и умираем тоже.       — …а промежуток между рождением и смертью и есть — жизнь. И в ней одиночество — это уже личный выбор каждого. Я знаю, от людей устаешь. Но парадокс состоит в том что, общаясь только с собой, ты, по сути, тоже общаешься с человеком. Только одним единственным. Никакого личностного роста, никакого прогресса… Подумай о том, чтобы переехать в город, поступить на «свою» специальность. Там быстро найдутся люди тебе под стать. Обещаю.       — Прямо таки обещаешь?       Кот хотел что-то сказать, но тут клок ваты из одеяла попал ему под нос и двудушник звонко чихнул. Дарина рассмеялась.       — Прямо таки обещаю, — улыбнулся Кот: белозубо и совершенно очаровательно.       — …мне нравится этот дом, — заметила она. Спокойно и, удивительно, как легко ей давались теперь эти слова, — сюда я приезжала еще ребенком к бабушке с дедушкой. Обходила всю округу вдоль и поперек. Видел, как много книг? Часть из них насобирала еще тогда… Здесь есть камин, возле него было очень уютно даже летом: дом старый, к ночи холодает. Мне нравилось даже это, а еще — фруктовый сад… Сейчас он полу-дикий, а при их жизни был и вовсе прекрасен. Единственное, что мне не нравится, это то, что он пустой. Я думала, меня хватит, чтобы наполнить его. Оказалось, что это не так, — девушка потянулась и уронила голову ему на плечо. — Расскажи еще что-то.       Ранняя весна подкралась тихо, как мышь. Её кроткие шаги растопили снег, обнажили примятую было траву, а дыхание то и дело клубилось туманами по ночам и бесследно таяло с восходом солнца.       Еще не отгремела первая гроза, когда Дарина проснулась затемно, будто что-то потянуло её в реальность. С тех пор, как пришел Кот, сны ей не снились и только тёплое забвение заполняло ночи. В гостиной, где он обычно спал, оказалось пусто. Лишь за распахнутой дверью, в проёме, она увидела его темный силуэт. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и на её шаги не обернулся. Только сказал, кивнув в сторону сада:       — Смотри, абрикос зацвел.       — И правда. Странно, еще вчера были только бутоны…       — Чудеса всегда приходят нежданно.       — Уходят тоже. Ведь так?       — Так, — Кот улыбнулся на угол рта. Потихоньку светало. Утренний свет очертил его фигуру мягким свечением. Он протянул ей руку: — Хватайся. Я заберу тебя.       Она сделала шаг и положила руку в его зазывно раскрытую ладонь.       И сразу, весь мир дернулся и помчался с невиданной скоростью. Кот мчал через неясную реальность, похожую на козье молоко, увлекая девушку за собой. Тени соседних дворов и домов были почти не различимы: они смазывались в одно сплошное темное пятно по бокам кругозора. Но они бежали так быстро, что поселок закончился спустя пару секунд, передавая странную парочку в узловатые руки леса. Деревья выныривали из млечного тумана, заполнявшего сумеречное пространство вокруг, и вновь исчезали, бросая на прощанье редкие листья, будто охваченные пламенем.       Лес казался совсем не таким, каким помнился ей. Деревья тянулись вверх, переплетались ветвями, свивая над головами непроглядную крышу из крон. Листья шуршали под ногами, взмывали в воздух от беглых движений людей. Земля терялась под бесконечным лиственным настом.       В этом бешеном ритме, Дарине казалось, будто она наконец-то остановилась. И время застыло вместе с ней, захватило её в свои холодные объятия. Воздух вырывался изо рта облачками пара и повисал в тумане на несколько секунд, будто вливаясь в него. Ноги ныли, и она была уверена в том, что вот-вот упадет. Но продолжала бежать. В голове просто не оставалось места для мыслей, усталости. Она жадно хватала ртом пьяный воздух, и он обжигал ей легкие. Реальность мчалась вокруг неё, но она ловила взглядом каждую деталь этого странного момента. Да, она остановилась. И наконец-то увидела тот мир, который нынче покидает. Или наоборот — идет навстречу к нему?..Были запахи, звуки и образы перед глазами, была земля под ногами и рука Кота, что сжимала её собственную.       Всё вокруг постепенно темнело, лишь туман оставался светлым. Светлым, ведь вбирал в себя свет каждого уличного фонаря и зазывной вывески, каждого желтого окна.       Кот точно знал, куда направляется. Его вела та сила, что ведет домой. Та сила, что вела белого кролика в Страну Чудес. Хотелось бежать быстрее и быстрее, ведь голову кружила ночь, а сердце вырывалось из груди. Он хотел бы побежать на четырех лапах, но девушка никак бы не поспела за ним, лишись опоры.       Вдруг, деревья закончились. Кот с Дариной выбежали на открытую местность. Первые секунды — вокруг не было ничего. Только эти двое, листва под ногами и туман. Они попали в царство тишины, нарушаемое лишь незваными гостями: беспорядочным шорохом листьев под их ногами, громким дыханием. Несмотря на то, что видимость была на явном нуле, оборотень останавливаться не собирался, даже не сбавив темп.       В тумане проявились столбцы и доски мостков.       — Стой! — Закричала Дарина, пытаясь остановиться. Попытка не увенчалась успехом. Кот растянул губы в оскале. И прибавил ходу.       Мостки жалобно скрипнули под его, а после и под её ногами. Страх свернулся у девушки в груди. А если они просто утонут? Если это ошибка? Что если…       Причал был старым и покосившимся — сначала вода характерно плеснула от их шагов где-то спереди. А после захлюпала под ногами, заливая кроссы Кота и носки девушки (свои домашние тапочки она потеряла где-то по дороге) ледяной водой. Ей хотелось закричать, но чем ближе был конец их «марафона», тем больше захватывал азарт.       Причал закончился. Гнилая древесина заскрипела в последний раз. Они прыгнули.       Сначала не было ничего. Вернее, нет, было. Был холод, обычный для вод весеннего озера. Он обжег кожу в первое мгновение после прыжка. Несмотря на опущенные веки, глаза будто бы тоже замерзли, превратились в стеклянные шарики. Но после…после не было ничего. Тишина.       Спокойствие. Дарина перестала чувствовать свое тело, как будто оно рассыпалось на жухлые листья или ледяную крошку. Она забыла о том, что было раньше, ведь наши воспоминания связаны с нашими чувствами, а чувства — с телами. Осталось только иступленное: «Я есть».       Исчезло прошлое и будущее, а настоящее и вовсе стало казаться невозможным. Быть может, это длилось вечно, но скорее всего не прошло и секунды. Даже сердце не успело ударить в очередной раз, легкие — расшириться, хватая воздух.       Она открыла глаза.

***

      — …куда теперь?       Девушка пожала плечами. Мимо неё проплыло старое красное кресло, подхваченное парой чьих-то рук — лица она всё равно не видела. Честно говоря, зачем его было сохранять, она не понимала: такой развалине место на свалке. Однако мама была непреклонна. Что же, Дарина давно отчаялась понять её логику — не первый год знакомы…       — Ничего, ма, мне и однушки хватит. Кому мы его продали, напомни?       — Семье. Большой, с двумя детьми. Вроде, у них даже собака есть, но вот сейчас точно не вспомню: может, собака была у предыдущих покупателей. А у этих тогда что?..       — Да не важно. Хорошо, что они так быстро нашлись. С глаз долой — из сердца вон.       — Мне кажется, ты действуешь несколько поспешно.       — Возможно. Но, ты сама видела: документы уже поданы. Так что всё будет хорошо.       Мама вздохнула, но тоже не стала спорить. Затем, стараясь отвлечься от тревожных мыслей на тему дочки, явно потерявшей в этой жизни какие-либо ориентиры, заметила:       — Кстати, давно у тебя это платье? Я его раньше не видела…       — Да нет, — девушка улыбнулась. Во взгляде её мелькнула тень загадки. Женщина, всё поняв с полуслова, усмехнулась в ответ:       — Оно тебе очень к лицу. Конец.