Многоцветье

      В том, что происходящее не было просто сном, Гарри не сомневался. Он слишком хорошо помнил свои ощущения восьмилетней давности, чтобы перепутать их с чем-то еще. Это скользкое чувство, заставляющее прислушиваться к каждому шороху, даже к замедленному стуку сердца у себя в груди, и присматриваться к каждой тени, даже к своей собственной…       Загадка была в другом: как и почему он вернулся сюда? Либо он, именно он был зачем-то нужен Гуэртене, либо ему просто не повезло. В любом случае, продолжать лежать рядом с перевернутым стулом было бесполезно; нужно было двигаться — и не терять надежду на то, что ответы начнут приходить раньше, чем новые вопросы. Гарри встал и направился к выходу.       Что-то странное произошло с ним, когда он переступал порог между синей и зеленой комнатами: все вокруг потемнело, в глазах поплыли звезды, как это обычно случается при резких движениях у девушек и юношей пубертатного возраста (но ведь ему уже давно не восемнадцать лет!), и мужчина чуть не потерял равновесие. «Прошел-то метра три, а уже какая-то чертовщина творится!» — подумал он, когда мир пришел в норму. Он хотел было подбодрить себя, вытерев холодный пот со лба и похлопав себя по щекам, но вместо этого неожиданно вскрикнул тонким голоском:       — Что за?!       Его ладони оказались раза в два меньше, чем были полминуты назад. Он осмотрел свои руки и ноги и обнаружил, что одежда и обувь стала ему велика. В панике пробегая глазами по помещению в поисках спасительного «съешь-меня-пирожка», он осознал, что его тело не просто уменьшилось в размерах, а стало значительно моложе. Он боязливо пощупал волосы у себя на голове.       — Челка есть. Спереди, по бокам и сзади одинаковая длина, — размышлял он, перебирая волнистые русые пряди. — В начальных классах у меня была такая стрижка. Да, лет в девять.       Гарри помнил историю своего стиля в мельчайших подробностях.       Рубашка, в которой мужчина (точнее, уже мальчик) попал в галерею, была достаточно длинной, чтобы ходить в ней, как в платье, так что он снял штаны, аккуратно сложил их и взял их под мышку — вдруг еще пригодятся. Туфли он решил оставить здесь: по его опыту, в догонялках с картинными монстрами лишние вещи ему будут только мешать. На всякий случай он проверил свою розу: та была совсем не такой пышной, как он привык.       Разобравшись со своей неожиданной метаморфозой, хоть и не успев свыкнуться с ней, Гарри наконец-таки смог хорошенько осмотреться. Выкрашенные в цвет газонной травы стены были увешаны детализированными изображениями насекомых: бабочек, божьих коровок, пчел. И больше ничего. Куда примечательнее было то, что в комнате очень сильно пахло садовыми цветами. Не обнаружив ловушек, Гарри прошел в глубь зеленого коридора.       Он ожидал чего угодно, но только не очередного голоса «из ниоткуда».       — Хватит визжать! — пропищал Гарри кто-то, пытаясь перекричать его возглас «удивления». Как же страшно бродить в одиночку по фальшивой галерее, особенно когда в тебе всего тридцать килограмм веса и роста метр с кепкой!       «Каково же тогда было ей…»       — Что, муравьев говорящих никогда не видел? — продолжал возмущаться голос. Гарри мгновенно умолк, у него даже перестали слезиться глаза. Он посмотрел вниз и обнаружил там черную точку — крохотного муравья. Ему хотелось уже вздохнуть с облегчением, но он вдруг вспомнил, как ругался с муравьем из зеленой комнаты в прошлый раз. Если бы не она, то он бы наверняка раздавил его.       «В прочем, нет никаких гарантий, что это тот же самый. Насекомые столько не живут… по крайней мере, в реальном мире».       — Только белых, — пожал он плечами, делая вид, что они не знакомы, и постарался улыбнуться как можно дружелюбнее. — Кстати, дружок, может, ты знаешь, что здесь происходит? Почему я здесь?       Букашка презрительно промолчала и пробежала пару кругов вокруг «мальчика».       — Ты так и будешь тут стоять? Может, поможешь мне?       «Похоже, это тот же самый грубиян, который искал свою картину».       — Конечно! Что стряслось?       — У меня назначено свидание в северной части коридора, но я никак не могу туда пройти.       Гарри уже знал, как решаются такие проблемы. Побродив туда-сюда, он снял с лески самую заурядную по его мнению работу (карандашный набросок какого-то дерева, у которого был прокрашен только ствол) и направился на место муравьиной встречи, чтобы заделать этой картинкой дыру.       — В том, чтобы пройти эту часть галереи, нет ничего сложного, только полный идиот с этим не справится — говорил муравей, всюду следуя за Гарри. — Честно говоря, ее можно было бы и пропустить, как и в прошлый твой визит, но раз уж Мастер решил, что это тебе необходимо… Значит, так надо.       — Вот как. Но скажи, пожалуйста, почему я вдруг так помолодел?       Муравей не отвечал. Гарри уже было расстроился (удивительно, но в детском теле почему-то труднее сдерживать дрожь раздражения), но когда они дошли до нужного места и принялись ждать его «половинку», тот сказал тихо-тихо, так, что Гарри не сразу сообразил, что ему это не показалось:       — Скоро ты сам все поймешь.       Наконец из-под дверной щели выползло что-то микроскопически маленькое и черное. Это был второй муравей, и он был очень рад видеть этих двоих.       — Что ж, нам пора идти, — пропела воссоединившаяся парочка. Второй муравей поблагодарил Гарри, а первый добавил:       — Вот тебе подсказка напоследок: в этом мире больше нет ключей.       — Как это — нет?! — простонал Гарри. Однако прежде чем он спохватился спросить о подробностях этого странного заявления, влюбленные членистоногие уже успели скрыться.       Хотя Гарри знал о многочисленных головоломках галереи и потому был относительно спокоен, он, с ранних лет склонный все драматизировать, изобразил на своем лице такую страдальческую гримасу, что вполне мог бы получить за нее «Золотой глобус» или «Оскар».       — Что значит «нет ключей»? — говорил он сам с собой, содрогаясь от ужаса и смеха одновременно из-за своего неожиданно вернувшегося детского голоса. — Может, мне теперь открыты все двери? — он дернул ручку, но та не сдвинулась ни на миллиметр. — О, только не это!       Здесь и раньше некоторые двери открывались без ключей, с помощью паролей или различных манипуляций. Однако с ключами, конечно, было гораздо привычнее и спокойнее.       «Мальчик» тяжело вздохнул, будто из него вышел весь воздух, и уселся по-турецки прямо на пол.       — Мне это начинает надоедать…       Он обошел каждый угол этого помещения, но не обнаружил ничего, кроме десятков картин. Проверять каждую из них? Нет, это не в стиле Гуэртены.       И тут его осенило. Он поднял изображение дерева и всмотрелся в пробоину в полу. Оттуда повеяло чем-то сладко-прелым. Дна видно не было. Гарри разломал раму от картины-моста и самую короткую деревяшку бросил вниз. Спустя какие-то доли секунды послышался глухой шлепок.       — Быстро оно…       Гарри взял кусок рамы подлиннее и попытался ощупать ею дно. Пришлось вдобавок лечь и вытянуть руку, что он, предварительно посетовав на небольшой рост и прочитав обрывки какой-то молитвы, и сделал. Палка погрязла в чем-то липком, и испугавшийся великовозрастный ребенок тут же выдернул ее из дыры. На ней оказалась зеленая краска, и Гарри не придумал ничего лучше, чем намазать эту краску на то место «обезрамленного» рисунка, где была изображена листва. Ничего не произошло.       «Интересно, почему это у меня так плохо соображалка работает? Потому что мне двадцать шесть или потому что мне девять?»       Стоило ему только так подумать, и на рисунке исчезло дерево и появились буквы. Гарри тут же схватил его и начал читать: текст был на английском, только где-то проскакивали непереведенные немецкие словечки и идиомы, о значении которых он догадывался очень смутно.

      «Я появился на свет в 6168 году в южной части ныне не существующей империи, в бедном поселке у моря, где для большинства местных немецкий не был родным языком. Единственное, что я получил от своих родителей кроме привязавшейся ко мне дурной репутации, было имя «Вейс»; почему они назвали меня именно так, история умалчивает, но я считаю, что это имя очень мне подходит.       В еще совсем зеленом возрасте я стал сиротой при живых отце и матери. Из-за них люди из поселка ненавидели меня, поэтому меня пришлось оттуда увезти. Меня принял в свою семью дядя. С тех пор я начал жить в столице.       Хотя у Гуэртены были и свои дети, он по-настоящему любил меня и растил, как родного сына. Я казался ему смышленым малым, поэтому он довольно рано отдал меня в школу. Именно там у меня открылся талант к рисунку и живописи. Хотя осознание того, какую силу несет в себе искусство, пришло ко мне не сразу, а лет в девять.       Я до сих пор очень живо помню момент, когда я впервые почувствовал себя не просто художником, но творцом. При школе цвел дивной красоты розовый сад, где я сидел часами, практикуясь над рисунками насекомых разной степени очаровательности. К сожалению, они все время то улетали, то убегали, и потому на время работы мне приходилось накрывать их стеклянным колпаком. Выжить без воздуха удавалось немногим. И вот однажды, когда я в очередной раз наблюдал за бесславной кончиной муравья, над чьим портретом я тогда трудился, что-то случилось с моим сердцем и моей головой, мне как будто все стало ясно: да, эта и все предыдущие букашки умирали одна за другой, но так же одна за другой они вновь и вновь обретали жизнь на моей бумаге. Я дарил им бессмертие.»

      В миг, когда Гарри прочел последние строчки, пространство начало волшебным образом меняться. Рисунки насекомых перестали быть просто детальными изображениями: каждое брюшко и крылышко покрылось удивительным узором и как будто начало светиться изнутри. Но больше всего Гарри поразил выбивающийся из хора ароматов нежный запах роз — такой сильный, что начинала кружиться голова. От этой сладости, казалось, можно было сойти с ума.       Неожиданно открылась дверь, и неведомая сила потянула Гарри и его розу в следующую комнату. Перед собой он не видел ничего, кроме кромешной тьмы, и потому он решил, что ему пришла пора прощаться с жизнью.       «Здесь я как колпак под муравьем, — от страха мысли в его голове путались, — и, похоже, настал мой черед. А может, он и меня обессмертит?»       

***

      Когда Гарри открыл глаза, его окружали пустые тускло-желтые стены. Он почувствовал, что его ноги начали мерзнуть; опустив глаза, он обнаружил, что пора надевать штаны. Те оказались ему не совсем в пору: болтались на бедрах и были примерно на дюйм длиннее, чем подразумевалось у этой модели.       «Неужели снова?..»       Чтобы подтвердить свои догадки, он воспользовался уже проверенным способом — проверил волосы. Долго гадать не пришлось: по тому, что его окрашенная челка полностью закрывала его левый глаз и доходила аж до переносицы, он понял, что его тело повзрослело где-то на восемь-девять лет.       «Так вот почему мой возраст меняется… Выходит, что жизнь Гуэртены — это и путь по этой галерее, и ее препятствия на этом пути, и ключи от всех дверей?..»       Чтобы проверить эту теорию, Гарри не оставалось ничего другого, кроме как пойти дальше по лабиринту коридоров и комнат этого жуткого и прекрасного фальшивого мира.