В Форли гулкие ночи

В Форли гулкие ночи. Гулкие и пустые. И Катерине гулко и пусто вслед за ними. Все идет не так, как должно идти. Все всегда идет не так, когда звучит имя Борджиа. Катерине почти тоскливо. Она найдет, чем ответить папскому ублюдку, решившему, что Форли — достойное завершение кампании. Он обломает зубы об этот город, а не об город — так об крепость. Катерине тревожно. Всему есть предел и ее бесконечная строптивость — не исключение. Катерина устала, смертельно устала, а еще ей чудовищно жалко себя и только себя. В Форли гулкие ночи. Гулкие и тихие. Такие тихие, что слышно, как в дальних комнатах рыдает жена коменданта Имолы. За кого ей страшно больше? За себя или за детей? А если заплачет Катерина, услышат ли ее? За все годы она так и не рискнула проверить. Катерина ненавидит свое перехватывающее горло одиночество и такую же удушающую невозможность выплакать скопившееся за долгие годы горе. Катерине хочется выть в голос и за себя, и за прошедшую молодость, и за не сложившуюся любовь. А под городом стоит враг. Она не видела его вблизи ни разу, но отчего-то точно знает, что у него глаза слишком веселые и злые для человека, собирающегося исполнять рассыпаемые обещания, но в самый раз для того, кто клянется заковать тебя в цепи и отправить в Рим. В Форли гулкие ночи. Гулкие и застывшие во времени, как мухи в янтаре. За окном начинает накрапывать дождь, а из-за туч совсем не видно неба. Катерине кажется, что она совсем заблудилась в этой ночи, в этом замке, и теперь всегда будет дождь, темнота и Борджиа с войском у городских стен. Они же впустят его, несомненно впустят, как впускали в Имоле, в Фаэнце и в других городах, которые не счесть. Трусливые, трясущиеся, подлые твари. Ей хочется распахнуть окно и закричать им, им всем, чтобы они знали — они открывают ворота смерти, и Борджиа лжет, потому что Борджиа не могут иначе. Это ничего, что она не может отомстить всем сразу, ей хватит призвать к ответу только одного. Очень скоро она его встретит и будет держать спину прямо, потому что, встречая зло, нельзя сгибаться перед ним. Дождь превращается в ливень, вымывая черноту из туч за окном. И тогда Катерина все-таки плачет, беззвучно, вгрызаясь зубами в подушку и задыхаясь от отвращения к самой себе. Ей не хочется, чтобы Борджиа узнал, какими гулкими бывают ночи в Форли. — Вот ведь... — весело говорит Борджиа своему капитану. — Никогда бы не подумал, что ей придет в голову мысль обстрелять собственный город. Ты когда-нибудь видел, как человек сам роет себе могилу, а, Мигель? Он задирает голову и долго смотрит на крепость, щурясь от выглянувшего из-за туч солнца. Что он там пытается разглядеть с такого расстояния, Мигель не знает. Чезаре весело, он сияет, на него смотрят затаив дыхание. Мигель искренне сочувствует горожанам, решившим, что из двух зол они выбрали меньшее. Капитан тоже поднимает голову и следит взглядом за летящим ядром. Обстрел города кажется не обдуманным решением, а последней вспышкой злобы, и Корелла очень надеется, что при штурме бесноватую Сфорца ненароком зашибут.