пока въевшиеся в дёсна звёзды не прорежут мои щёки насквозь

Флоренс,

      сказочные пифии сравнивали своих ложных богов и оракулов со звёздами, когда самые истинные и несыгранные гелиевые звёзды прятались в глазах беннетта: переливались и сверкали, мешаясь в десятках сотен, тысяч пар серно-жёлтых зрачков и кровоточили по ночам, разрывая в клочья соседние галактики из юношеской анемичной кожи и безжизненных планет. болезнь рисует новые созвездия на его теле. беннетт задыхается, когда они царапают ему горло изнутри

твоё имя так похоже на прелестный цветок, не правда ли?

      ошмётки пепельно-голубого урана сквозь мыльную призму отражались в них далеко не второстепенным отчаянием и жалостью из фторидно-сурьмяной кислоты. нет. беннет вёл себя, будто всё совсем-совсем наоборот и до искрящегося в радужке и сетчатке острозубого смеха вывернуто наизнанку. флоренс всё обещала и клялась ему найти свое божественное спасение в небесно-наивных очах мальчишки. вот только оно было спрятано в бирюзовой, а затем желтеющей и угасающей палитре глаз даже от него самого.

позволь мне раскрасить твои волосы в мой любимый цвет циан

      губительный вязкий яд из омерзительных воспоминаний и эмоций становился для юноши единственной правдивой, чистейше-белой панацеей: сотканное из искусственного жёлтозубого солнца и мыльных девичьих слёз глупышки флоренс счастье разливалось в его внутренних органах, которые чутко наблюдали за перепачканной чернилами шарлотты душой. такое счастье волнительно пузырилось и слишком болезненно выходило наружу, разрезая кожу, чтобы понаблюдать за чумой и испачкать пшеничные волосы на макушке. испачкать сомнением небесные глаза с детской, наполненной наивностью и до сердечной асистолии нежной любовью флоренс.

позволь мне в последний раз вылечить тебя, ведь скоро в истерическом смехе зальется каждый из моих бесконечных глаз. мы будем счастливы, пока въевшиеся в дёсна звёзды не прорежут мои щёки насквозь, а от тела не останется ничего, кроме отвратительных всевидящих язв. пока ты не будешь сидеть на моих коленях, протягивая свои новые ручки к моему изувеченному лицу. пока ты не станешь живой

      — исцели меня, беннетт, — ласково и в самый последний раз просит девочка без рук и без ног, притворяясь, что слепо теряется в пушистых солнечно-светлых ресницах под покрывалом век его лазурных глаз, пурпурными каплями оставаясь на самых кончиках; и прекрасными мириадами водородных и гелиевых красок вперемешку с этой галактикой окрашиваются пряди её волос в цвет циан очей беннетта, и тогда яркий цезиевый тонким слоем пыли и ниобия от взорвавшихся галактик оседает на руках мальчишки без голоса и сердца. давно мёртвого немого мальчишки с глазами вместо внутренностей, и погибшей вселенной вместо глаз.