Глубокая река

Глубокая река (Эпизоды скороспешного сыска, с жарким началом и весьма горячим концом) Союз нерушимый улусов культурных, Сплотили навек Александр и Сартак. Хольм Ван-Зайчик «Дело жадного варвара» Закройте университеты, И будет зло пресечено! Н. А. Некрасов «Памяти Белинского» День, бо, настанет такой – И погибнет священная Троя. С нею погибнет Приам И народ копьеносца Приама. Гомер «Илиада» Эпизод первый В лето от сотворения мира 7476, а по новому летоисчислению 25 июня 1968 года, в один час, десять минут пополудни из харчевни праведного Сулеймана-аги вышел удалой добрый молодец, частный сыщик, Булат Арсеньев Петренко. Вышел он, оглохший от разговоров, на солнце столь яркое и в жар столь невыносимый, что даже ему, молодому и здоровому, становилось не по себе. Погода, в этом году, бросалась в крайности, послав зимою чёрный морозный буран, а нынче заливая Сарай волнами удушливого зноя. Люди от жары падали прямо на улицах. В церквах, мечетях и дацанах молились о ниспослании дождя, самые нервные предрекали холеру и все казни египетские. Рекущих о погибели подстёгивало и то, что во всём мире творились какие-то зловредные непонятки. Видно неспокойное солнце (в газетах много болтали о магнитных бурях и каком-то одиннадцатилетнем цикле) пропекало головы до полной невменяемости. Народ озверевал в Мексике, в Биафре, у чехов. А что выкинули вроде бы всегда остужаемые холодным ветром урмане? А на соседних базарах что творилось, о чём легко судили и без шелестящих новостниц?! Ужас! Бла-бла-бла! Куда катится наша, вроде бы всегда спокойная Ордусь?!... Для хриплой болтовни было достаточно поводов. Не было времени её слушать. Вздохнув, Петренко опустил на нос тёмные очки и, зашагал по улице, стараясь держаться в тени возможно дольше. Шаг у него широкий. Собою взрачен – такие плохими не бывают. Рост шесть чи, без одного цуня , косая сажень в плечах, в меру кудреват, от соколиного взгляда под собольими, волосок к волоску бровями ахают встречные девы. Правда, кулаки у «сокола» пудовые. Но и это к месту. Что до внутренних качеств, то у Сулеймана-аги могли поведать что Булат не пень какой-нибудь, не дубина филистерская, а свой, почти в «системе», знает кто такой Джимми Хендрикс и очень прилично бренчит на гитаре. Конечно, он ещё слегка неотёсан, настоящий ЛСД-трип пока не для него, но чувак развивается, ищет свой путь…. Ха! Вот тоже! Все буквально помешались на любви и Дао. Часами мелят языком, выкладывая свои мысли первым встречным. Да если хотите знать, то Булат уже давно отыскал всё что ему надобно. И просто бывает в подвальчике, потому что ему там хорошо. Сейчас хотя бы прохладно. И если бы было поменьше споров и побольше длинноволосых вакханок, то «Сулейка» бы только выиграл от такой размены. Потому как на весёлый квартал уходят деньги, а это сейчас не к чему. Улица Ильбасмыша, одна из главных в Сарае, выглядела почти пустой. Воздух дрожал над мостовыми, превращая дальние повозки в зловещие призраки. Ещё немного и начнут облетать скороспело налившиеся сады. Даже дети пропали из чахлых водомётов. Вот так июнь! А что же впереди? Не околеешь ли в городе? Конечно, днём можно спрятаться под крышей, но бегать по делам ночью как-то невместно, чтобы там не думали о частных сыщиках. К тому же старший напарник угодил в больницу. Дела как-то сразу скатились под горку, а Петренко и близко не чувствовал себя настолько опытным чтобы тащить весь конторский воз самому. От Сулеймана-аги до оффиции он добирался всегда минут за шесть. Сегодня даже быстрее – пекло! Вот и она – тяжёлая, как говорят, «кааба в тундре», заставлена вокруг автомобилями, блестит зеркальными окнами и изразцами на фронтоне. Скорее в тень.... Уф!... Контору здесь открыли в прошлом году. Две комнаты, на самом верху, в дождь на потолке расплываются мокрые пятна, но зато есть хладовеи, а это сейчас самое главное. Булат даже от подъёмника отрёкся, взбежал, чтобы скорее, по лестнице. Сейчас комнаты пустовали, но в соседнем закутке явно успел кто-то побывать – валялся окурок, и пахло сигарным дымом. Кого это заносило? Посетителей видеть не хотелось, а уж нерях с апломбом тем более. Подобрав окурок, он привычно завозился с ключами, но тут по ярусу затопали, да так, что шаги не поспевала глушить даже новая, с длинным мягчайшим ворсом, ковровая дорожка. - Эй! Тургенёв! Я…. Да мать твою!... Совершенно незнакомый, обритый наголо сараит чуть не сверзился по дороге, но, кое-как оправился и, пиная коврик, продолжил забег по коридору. Вероятно, он принимал Булата за второго, собственно, главного владельца конторы, потому как упорно окликал его всё тем же именем: - Тургенёв! Тургенёв!... О, мангус-кирдык!... Как увидел, что никого нет, думал, всё…. Малиновый чекмень сараита был распахнут, толстое лицо лоснилось от пота. Булат опустил руку с ключём. - Я не Тургенёв. Моя фамилия Петренко. - Что?! – пришелец словно на стену налетел, встал, схватившись за ворот батистовой рубахи. – А мне говорили – «здоровый такой»!... Где ж тогда…. - Алтын Овлурович в больнице. Ему чагатаи голову пробили. На базаре с очистительной комиссией под камни попал. - Ё… Но мне его надо!!! - А мне надо внутрь, - Булат почувствовал нечто вроде весёлого изумления. «Вот так фрукт!». Дверь он уже отпер и встал, открывая проход. - Раз пришли, может всё ж таки зайдёте?... Зашли, сразу во вторую, начальничью, комнату. Там всё как положено: наградные ярлыки, большой стол, карта города, памятные фото на стенке. Приглядитесь внимательней, мы серьёзные люди. Ага, жди! Сейчас! Ни на что не обращая внимания, сараит плюхнулся на стул с мягкой обивкой. - Мне вас Шибан-меняла присоветовал! Я уже час тут…. Звонить бегал. Горю! В дым…. Булат налил себе из графина и ещё раз оглядел «клиента». Плотоядные губы и крупный, с горбинкой нос, придавали облику что-то разбойничье. Денежный – цепь на шее и золотые крючки на одежде. Но нервный. «Здорово же тебя припирает. Посмотрим, насколько можно будет раскрутить» - закопошились в голове не лишённые алчности мысли. - Шибана, уф, знаем! Но если у вас со счетами вопросы…. - Какие счета?! Сын! Сбежал! О, донна пута! – пришелец воздел кулаки. – Только попадись! Своими руками лишу наследства! Сам бы поехал, да горю!... Семь тысяч му богарных! В дым!... - Но, уважаемый, а нельзя ли спокойнее? – Булат, если и не проникся известием, то мину на лице всё же состроил подоброжелательней. – И назовитесь хотя бы. - Назваться?... Сабанчи Афранио Сальери! – сараит привстал. – Слышал таких? Синие, гарбузы – всё моё! Богатый!... Если буду!.... Беда с солнцем! А другая беда в Алессандрии! Малайку послал, чтоб экономии учился! Северная столица! В другую страну, считай! И что? «Всё хорошо, батюшка, всё хорошо…». А почему теперь плохо?! - Почему?... Вы говорите, говорите!... - А я говорю! Сбежал! Воля у них там! Или как это?... Свобода! Во! Что хочу, то и ворочу! Хранция будто! Знамо, распустили без чингизова духа! Рюрики всякие…. Забыть их пора! А наших развращают! Знал бы что так, и не подумал бы отправить!... Афранио насупился, вытер платком тяжёлый, в буграх лоб и продолжил: - Его Куденетом звать. Фамилия, конечно, моя. В Дасюэ, о прошлом годе поступил. Ярлык сюцая получать. Дай, думаю, деньгознатцем будет. Конечно, пока в поле дерьма не понюхаешь – настоящим человеком не станешь. Но ведь и книги не лишнее, а? Поселил в общежитии…. На частной квартире разврата больше! Коридорного смотрителя особо подмазал, чтобы он за сынком приглядывал…. Первый семестр вытянул. Новогодие, как положено, дома. И на второй, значит, пошёл…. Присылает письмо о пятом месяце: «Всё хорошо, батюшка, латынь сдал на четыре». Мать, их латынь! «Вы зря беспокоитесь, я здоров и готовлюсь к новым испытаниям». Готовится он!!!... Вдруг, ба-бах, неделю назад, из Дасюэ бумага: «отчислен, за непосещение занятий». И дата последней явки – аккурат за три седмицы до этого письма. Я телеграмму: «Что такое?!». В ответ: «По данной прописке не значится». Выходит, съехал? Когда? Куда? Город чужой, дела на севере скверные, мне метаться недосуг, поля горят, жена ночами не спит. Любимчик ведь пропал. «Маленький»! Что делать?!... А за границу рванёт?! - Искать – Булат чиркал в памятной книжке. - А сможешь?... – Собанчи перетёк поближе вместе со стулом. - Искать? Тебе сколько?... Ума хватит? А то начальный послал – хорошо, а своею башкой?... И совратят ежели?... Столешница едва не треснула в руках у сыскаря. - На голову не жалуюсь! Для нашей работы опыта доселе хватало!– И благопристойность нашу никто не ругает, иначе городовая управа давно бы закрыла фирму! Но если вы думали что Алтын Овлурыч и здоровый для вас поедет, то зря. У него ноги выше колен свои. А дальше…. Ещё вэйбином Ахтубе подарил, когда детишек из полыньи вытаскивал! За спиной у гостя светописная картинка – боцзун рыбной стражи Алтын Тургенёв (если вы не знаете, то в Сарае наоборот, его многие в лицо узнают), опершись о штурвал скоростной лодки, боевито оглядывает Ас-тарханские протоки. Двадцать лет беспорочной службы чуть не в обнимку с самым смачным и притягательным товаром Белой Орды. Что нефть, шерсть!... Икра! Вот что у Захара под рукой было! Скользкая мощь ребристой и могучей как столетнее древо белуги, жирные балыки с тавром улуса, о которых мечтают индийские гости и чрево Парижа…. «Клиент», едва взглядом по картине мазнул. Но о подвигах тех явно кое-что слышал. И тон свой, разговорный, изменил – с наглого на игриво-добродушный. - Ершист, ершист…. Знатный у тебя капо, от Шибана ведаю…. И ты, за ним, себе цену знаешь…. Только ведь и сын – родная кровь. Пропадёт. Не Хранция у нас.... Хуже будет. Ладно, давай так – Собанчи вынул из чекменя что-то завёрнутое в рисовую бумагу и тут же присовокупил сверху набитый до округлости бумажник. – Тут пятьсот лянов. Найдёшь, доставишь – ещё пятьсот. Берёшься?... Булат сглотнул. Средний паршивости дом стоил меньше. Вообще его доля в конторе четвертная. Но и в таком раскладе хватало не только вернуть банку кредит, ещё висевший после лечения матери, но и выплатить первый взнос за небесно-голубую, или белую как снег – какую выберешь – юркую «Каховку». Вот вам и неспокойное солнце! Кто плачет, а кому и урожай! Запись в приходно-расходной книге и составление квитанции не заняли много времени. - А там, что? – он потянул к себе и деньги и то, завёрнутое, что лежало внизу. Собанчи усмехнулся. - Как ты малайку узнаешь? Парсунка здесь его, фотографическая. И рука. - Чего? - Письмо евонное. В куверте. Особый куверт, видишь?... Так уж прямо и особый…. Ну марка, с кречетом, да. Раньше оттиск ставили, взамен пайцзы, что чингисидам принадлежит. Такие письма отправляли скорейшей ганьбой, чтобы от яма до яма, из города в город впереди всех. А теперь марочку и покупать разрешают. Дорого – авиапочта – но можно. Ведь век какой на дворе? И сколько потомков Великого?... Конечно, были и те, кто думает по старинке. И имеет на то основание: - Матушка его…. Я как гюрген. И малайка, смекай, непростой. Так что ты ищи, рой землю, понял? Всё Булат понял. Сейчас он вдумчиво разглядывал приложенные бумаги. Внюхивался, что называется, как собака, которой сунули ношеную вещь и собираются пустить по следу. Во-первых письмо. Груда помарок и елейные строчки: «Думаю о вас. Жду, не дождусь, когда увижу снова…». Врал поди?... От такого отца иной на край света сбежит. И парсунка его, кстати, на отцово мордоворотство даже близко не походит. Лёгкие скулы, чуточку вздёрнутый нос, в глазах привычная раскосина, но скорее уж монгольская, чем италийская. Взгляд наивный, почти детский. Когда снято – не понятно, но по карточке больше 16-ти парню не дашь. Такой сам вряд ли сдёрнет. Скорее за дружками потянется. А вот, (оп, интересно!) копирочный оттиск - расписка: «Я, смотритель общежития пять, Архип Шаинов, получил от Афранио Сальери двадцать бумажных лян за то, что буду приглядывать за его сыном, Куденетом, с того дня как он поступил в Великое Александрийское училище и до того времени, пока он не вернётся в Сарай. Обязуюсь докладывать о поведении Куденета Сальери и обо всём, что с ним может случиться плохого. Обязуюсь удерживать его от пьянства, блуда, игры и других поступков». Подпись, кстати, разборчивая. Не закорлючка, а целая фамилия…. - Всё! – Афранио явно собрался уходить. - Недосуг мне! Поля горят. За наймитами следить надо. За неделю обернёшься? Чтоб в Алессандрию и сыном обратно? Булат слегка оторопел. - Это как выйдет…. Мы искали тех, кого родители друг у друга отсуживали. Месяц…. - Месяц?! О, порка мадонна!... – Ты не представляешь, что будет дома!... А там?... Грум… шпиц…. А если война?! Вот! И у Сулейки о том же! Да, учудило северное королевство. Взяли и высадили солдат на приполярном Грумманте. Хорошо хоть стреляли только в воздух, а всех александрийцев и ханбалыкцев отпустили. Или вытолкали.... Зато в вивлиофиках теперь нашествие – изучают географию севера. Ещё, некоторые умники, звали бомбовозы поднять и провести через проливы Аккерманский флот. Демонстрация с другого бока. Но Ханбалык страстей не одобрил. - Не будет войны. Нам не нужно, им не нужно, никому не нужно. Да и страшно очень. – Петренко открыл железный ящик, пряча свалившиеся, как с неба, деньжищи. – Внешней Ордуси не отдадим ни пяди. Но нашими, средствами. Мягкие увещевания, переговоры…. - Ты, здоровый, самолётом лети! А то не поспеешь…. На переговоры!... Увещевать некого будет! – летние чедыги собанчи затопали к выходу. – Я тебе много дал. А про остальное забудь! Чтоб ни-ни!... О, мадонна, как же так, от Афранио Сальери ещё никто не уходил!... Стукнула дверь. Булат не удержался, достал полученные ляны и ещё немного пошелестел бумажками. Новенькие – на загляденье. И до чего же много! Хоть сейчас на саумы обменивай! Нет, к певичке он сегодня не пойдёт. Другое счастье привалило. Не «великое», а…. Трудовое! Зато пойдёт, как собирался, к Тургенёву. Купит конфет и апельсинов для передачи. И сядет на телефон. Звонить насчёт билетов в леталище, и в Александрию, где надо покалякать со старинным, полковой ещё закваски, дружком…. Эпизод второй Бутерброд с икрой, взятый у миловидной летушки показался необычайно вкусным. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как сработанный в заморском Сиэтле лайнер с грохотом оторвался от бетонной дорожки. Издали он походил на стройную рыбу-иглу. А вблизи казался чудовищно огромным. Петренко узрел его во всё тот же, отчаянно жаркий полуденный час, когда лётное поле застилало дрожащее марево, а кудри на голове грозили обернуться горелыми крендельками. Зато на борту было чувство, что тебя перенесли в сказочные чертоги Кублу-хана. Где и ледяной кумыс и прохлада в летний зной и ковёр-самолёт, чтоб инспектировать пространные владения. Закончилась посадка, и четыре двигателя с воем толкнули машину ввысь, от горячей земли. Сила, татаре, сила! Два улуса, изрядный кусок страны, ревущая птица заглатывала в один присест и те, кто платил за скорость, с радостью летали на реактивных, позабыв об окормляемых ведомством музыки, поршневых гармониях. Земля растворилась в туманной дали, сиденье как-то само собой обволакивало богатырское тело. Можно было даже вздремнуть, позабыв о вчерашней суматохе. Хорошо, загруженный в подушки Алтын Тургенёв покривился, но одобрил задание. И проездных ярлыков нашлось сколько угодно. А вот к старому корешу Ромке, он прорвался далеко не сразу – аж до часа ночи дёргал несчастную телефонистку. То жена подходила, то хрипели в трубке несмазанные реле. Наконец пробилось. «Булат?... Какого.... А!!! Булат!!!...». Вот только после этих, первых, раскидистых «А!» и «О-о!», и удалось объяснить, чего же всё-таки нужно. Во-первых встретиться. Ехать в Александрию и не увидеть полкового друга, это знаете ли цилиню на смех, глупее не придумаешь. А второе – если он подскажет какую-нибудь недорогую гостиницу, где не станут спрашивать кто ты и во сколько приходишь, то Булат окажется чертовски признателен и не поскупится на бутылку хорошего эрготоу. Слышно было, как Ромка жуёт – сыщик оторвал его от позднего ужина. - Ладно, чё спрашиваешь? Встречу. Когда твой?... - Прилёт? В пятнадцать тридцать семь. - Да не вопрос. Сменюсь и к тебе. Увидимся, Шпала! Шпала – это Булат. Ромку кликали «Горбылём», за ловкое махание кувалдой. В армии, чем они только не занимались! Великий Чингиз и не менее великий Сунь Цзы советовали занимать войско полезной работой, а поскольку войны на море не было и тогда точно не предвиделось, то на полезные работы уходила вся энергия молодого, откормленного стойбища. Можно сказать, что свои амфибии Первый, Морской Стрелецкий полк видел так же часто как маньтоу с клубникой. В основном что-то строили, копали или дробили в карьере неуломные каменюки. Один только раз приключились солидные учения. Погрузившись на корабли, прочапали к какому-то островку, изображали лихой наступ при залпах гороподобного «Шунь Ди». С идущим погостить линкором вернулись в Александрию. Потом была увольнительная и шесть бутылок на двенадцать человек, распитых в подворотне. Пойманных, вэйбины стягивали с деревьев и со скандалом препровождали в Отдел наказаний. Спина потом чесалась…. Но это на закуску, потому как набор 57-го года вскорости распустили по домам. Булат, конечно же, поехал на родину. А Ромка, круглая сирота, но парень хваткий, стал пробиваться на северо-западе. Заранее прикадрил неплохую девушку, устроился в чиновный гараж и пошёл развиваться. Ныне служил в дворцовой охране, старшина десятка, «гладит» перед князем дорогу. Гладит, конечно, в переносном смысле, чтобы бодрому волостелю не приходилось отвлекаться на каких-нибудь судьбоносных ухабах. Или кланяться чему-нибудь быстро летящему. До недавних пор о быстролетящем почти и не слышали. Теперь времена другие, нервные, но Ромка – он себе на уме – тараторил как всегда уверенно: «Всё тебе устрою, Холемусы ты, хренов! Город у нас в кармане, гостиницы свои, будь спок!». В груди невольно теплело. Хорошо ведь открыть Александрию заново, да ещё когда такой колышек в городе забит? И пусть теперь крылья шибче чертят морозный эфир, а земля выгибается в дали стратосферного окоёма. «Из улуса в улус – всюду ордус!» - чеканит поговорка. А с другом – не во сто ли крат вернее?! Булат запил бутерброд шипучим айраном. Вот разделить трапезу было не с кем - свой полуряд сыщик занимал в гордом одиночестве. И через проход сидел один человек – девица весьма подпольного вида, носатая и явно забывшая причесаться перед дальней дорогой. Подвалить на часок?... Но зачем? В покойном кресле было неплохо и так. Музычка вот, в сдвижном пенале подлокотника. Там наушники и неизбежный Глен Миллер. Собственно и «Ах вы сени мои сени…» были бы вполне к месту, но ожидать такое, летя на американском «Боинге» довольно глупо. «Серенада» голосила в уши переливами серебряных труб и гундосым хрюканьем саксофона. Девица, читала потрёпанную книжку. Как подметил сыщик, читала одним глазом. Второй косил на Булата. Ресницы оттеняли полоску белка, а между – игривой горошиной – катался смоляной зрачок. Смотрит, шалава…. Хочет, видно, горячего. Грудь у неё не ахти. Зато ноги без шаровар желтовато-коричневые, длинные и прямые, аппетитные как зажаренная с имбирём курочка. Летушка вновь появилась меж кресел, развозя напитки. Загородила девицу. Потом двинулась дальше. Затесавшаяся исподволь мысль о ногах уже не давала покоя. Занят он, в эти дни, будет выше крыши. И, если не сейчас, то просвета для знакомств не будет. Так может взять и прогуляться в туалет? Пойдёт следом – ну и отлично! Он встал и, с независимым видом, прошествовал к переборке. Кабинка за дверью сверкала дюралевой чистотой. Булат подождал, прислушиваясь к реактивному гулу, потом со вздохом отправил в отверстие переработанный айран. А отщёлкнув замок, чуть не выдохнул заковыристое проклятье – девица стояла в проходе: руки упёрты в бока, подбородок дёргается, ноги приплясывают на коврике. И зрачки…. Теперь понятно, почему глаз такой странный – зрачки широкие как омуты. - Нихао, подданный! Ты почему на меня всё время смотришь?! - Вообще-то свободно… - ляпнул Булат, машинально встряхивая руками. Бумажная салфетка оказалась слишком мелкой для его ладоней. А тяга к приключениям улетучилась, будто её и не было. Но на девицу его нынешний, непреступный вид явно не подействовал: - Я всегда свободна и всё вижу! Но на торчке этим не занимаюсь! Под синим небом много места! - Не понимаю…. Извините, мне нужно пройти. - Ты ещё не совершил, чтобы я извиняла! В полный голос орёт. Сейчас моторы от удивления поперхнутся. На них уже смотрели с ближайших сидений, ибо пара, конечно составилась характерная: кудрявая орясина под потолок ростом, не знающая куда девать мозолистые от вечных упражнений кулаки и, похожая на сороку, босоногая лохмачка, в нелепой, с завязками на боку, расшитой бисером, рубахе. Тонкие запястья выпрыгивали из рукавов – тоже, красивые, между прочим, запястья и пальцы ровные, длинные, но от любования Булат отвратился напрочь. Ибо обиделся. Да и напугался. Глаза лохмачки отдавали явной сумасшедшинкой. - Наверное так. Но скоро садиться и нам лучше быть на местах…. - Скоро?! – Та взвилась, глядя по сторонам и словно требуя поддержки. – Скоро?! Да мы ещё неизвестно куда прилетим! Небо открыло мне свиток о будущем. Я видела сменившийся цвет! Шестьсот пицзыцю топчут дракона! Куй с нами! Сгорят даже шапки повешенные на гвоздь! Кто-то хохотал, прикрывшись газетой. Значит так…. Булат не дерзко, но без обиняков использовал то, чем наградила его природа, и освободил для себя проход. Попутчица взбрыкнув отлетела по коврику и попала в руки второй, стоявшей на стрёме, проводницы. Выйдя из кухни, она оценила обстановку и сама стала упрашивать «драгоценнопутешствующую» не покидать, без лишней надобности, своего, внутрисамолётного, пристанища. Укротила её до странности быстро. Богатырский тычок подействовал?... Булат утвердился в кресле и битый час просидел с прилаженными к голове наушниками. Иногда, с соседнего ряда, чувствовались липкие, ощупывающие взгляды. Словно приглашение в гляделки поиграть. Ага! «Отыди, сатана!». Сиди сама под своим кайфом! Всё равно удовольствие было испорчено. Неуютное чувство пропало только когда громкозвучник объявил о недальней посадке. «Князь Пелгусий» принял их, почти тютелька в тютельку, не задерживая в воздухе. С одной потёртой сумкой через плечо, Булат спустился на александрийский бетон, вошёл сквозь дверь-вертушку в здание воздухолётного порта, устроенное по последней стеклянно-космической моде. Из соседнего зала текли на посадку несчётные толпы. Но приезжих было мало, встречающих ещё меньше и Ромка-корешь объявился сразу. Кажется стоял у входа, прилипнув в арке. Но, как стоял, так и рванул навстречу, раскинув руки, сияя золочёной улыбкой. Уже цельная. А первую коронку он поставил себе перед увольнением в запас. - С-сукин сын! Ну, спасибо, что встретил! Друзья обнялись, не пряча богатырской силушки. - А куда – б я делся? – Загряжцев поднял густые, словно наклеенные брови. Ростом он не выдался особо, но был широк и плотен, с медвежьей ухваткой длинных ручищ. Здороваться будет – кости хрустнут. Но и Иван, не зря его кликали «Шпалой», вынес налёт спокойно. Поручкаться как следует, потузить, помять друг-дружку – это дело святое. В армии все чувства сильные и задохликам, с душой медузы, в войсках делать нечего. Там мужики настоящие. А с кем такой, настоящий, закорешится, того всю жизнь с теплотой вспоминает, бедам его сочувствует, достижениям радуется. Притом, что достижения были – это без вопросов. Пусть Ромка-Горбыль начал толстеть и, понемногу, лысеет, но такой халат ещё заработать надо, да и сытое, щекастое лицо о службе-дружбе может многое сказать. Заботы, старшину тургаутов явно не иссушили. Хотя и был он сейчас, как во дворце, с серебряной биркой и кобурою наплечной. - При исполнении? – спросил Булат, распечатывая объятья. Загряжцев намёк понял. - При деле. У нас, особо не расслабишься. Всё время около начальства. Но к тебе вырвался. Булат скользнул глазами по залу и снова отметил всё ту же заполошную девку. Толкалась у ларька и, можно поклясться, смотрела в его сторону. И даже помахала, шагов с тридцати. Тургаут проследил его взгляд, но, кажется, ничего не понял. - Кто там? - Да это…. Плюнуть и растереть…. Неважно! Ты вообще на чём? - На мерине своём, - усмехнулся Ромка. - На мерине?... - Пошли на стоянку, увидишь. Повозки выстроились по другую сторону от лётного поля. В ограде их скопилось немало, большинство жёлтые, с александрийским гербом, таксомоторы, но Роман прошёл мимо них, и на левом, дальнем от подъезда краю распахнул для Петренко дверь тяжеловесной машины. Поверх её капота светилась замкнутая в круге трёхлучевая звезда. - Алле-оп! Учись, студент! Булат невольно покачал головой. О таком «мерине» ему даже мечтать не приходилось. - Хорошо вас казна снабжает. У нас на «тарбагатаях», по старинке…. - А это моя. - Загряжцев сел за руль и пригладил перед зеркалом редеющие волосы. - Твоя?! - Я ж говорю - учись! Пару раз задом дверь начальную откроешь и аля-улю! Свой «Мерседес», своим ключом, в Свенску отдыхать езжу! Мягко зарокотал двигатель. Щегольски выкручивая руль одной левой, Загряжцев подкатил к шлагбауму, сунул охраннику какие-то медяки и, едва бревно поднялось, рванул по чистому тракту, с места развив приличную скорость. Мощный двигатель урчал как застоявшийся в стойле, откормленный зверь, дорога серой лентой ложилась под колёса. Шоссе описывало широкие петли, проложенное то в искусственной выемке, то почти по гребню возвышенности. Вот на холмах показались странные здания, издали похожие на пасхальные куличи. Булат порылся в памяти и решил, что это «Полковая» обсерватория, по неизъяснимой прихоти начальства уже сто тридцать лет прозябающая во мгле скудноватых, политых бесконечными дождями земель. Миновали звездочётные башни и, снова интересное – выскочила навстречу армейская колонна. От тяжёлых грузовиков пахнуло соляркой, тупо ударил в уши дизельный рёв. «Хуанхэев» было на целый табор, не меньше. Но попробуй пойми, кого и зачем влекут под кузовным брезентом. - Это не наши?... - Ты что, ослеп? Это юйцев выводят. Чтоб одним взрывом всех не накрыло. - Каким взрывом? - Водородным. Когда нам о калибре бомб донесли, мы разом… - Ромка ввернул словечко, каким Булат пользовался довольно редко – Никакие подвалы не помогут! Тю! И этот туда же! Прям заклинило всех на внешней политике. Мелькнула мысль обзавестись газеткой и посмотреть как отсюда, из Александрии выглядят закордонные дела. Может вблизи мелкие подробности ясней проглядываются? Не зря ведь улусам позволяли сноситься с соседями. Варвары, те что рядом, по любому и известнее и важнее, чем это кажется из далёкого Ханбалыка. Колонна проехала, и в плоской низине стал открываться город – весь в частых изломах каменных громад и блеске окон, выставленных под низкое, лезущее из тучи солнце. Даже издали Александрия мало походила на тянущийся вдоль реки пёстроцветный Сарай. Если столица южного улуса цвела как буйно разросшийся махровый куст, то здесь дома маршировали по-солдатски, наслоенные шеренга за шеренгой вдоль белёсого горизонта. Страшно далеко мелькнула золотая искра – новый Храм Света Будды. Поближе выступала Лавра –плотное гнездилище куполов и тонких, похожих на зубочистки колоколен. По мере того, как «Мерседес» летел к городу, дома расползались из общего сгустка, занимали окоём, напирали, теснили едущих со всех сторон. Скоро под колёса ложилась уже не дорога, а настоящая улица, полная легковых самоходов. Город неуловимо изменился за эти десять лет. Чем? Не только обилием машин. Больше стало витрин и красочных вывесок, что иной раз растягивали прямо меж домами, над проездом. В надписях изобиловали латинские буквы. Они нагло теснили не только колючие иероглифы Чжун-Го, но и свою, улусную кириллицу. Булата повеселила растяжка, приглашавшая в новооткрытое казино: «Dengi vashi stanut nashi». Нахально, но метко и с юмором. - Ты-то сюда зачем? – спросил Ромка, трогаясь на перекрёстке. - Человека ищу. - Фонарь подарить? - Ночи белые, не надо. - Ну, как знаешь. Но, если что, звони, наведу на кого-нибудь по старой дружбе. Он подвёз сыщика к гостинице «Европейской» - небольшому, но уютному караван-сараю, устроенному по обычаям западных варваров. Номер с умеренной подённой платой выдали по первому запросу. Булат оставил наверху сумку с вещами, и с калитою поменьше, сбежал обратно в сени. Ромка поехал к Великому училищу, опять торопился, гнал на набережную через Майдан Побратимов и ещё шибче ехал над тёмной, видимо очень глубокой рекой. Отсюда начинался, рассекавший Неву-Хэ, Базилиев остров. Дасюэ выстроили на его угловатом окончании, словно специально отделив молодёжь от прочего, согласного с властями народа. Когда-то «акулы» (наколку с таковою рыбой получали все, служившие в Первом Морском) приходили сюда, цапаться с непокорными студентами. Но сейчас эти налёты вспоминались без улыбки. - Здесь? – Загряжцев тормознул у размалёванного павильона. - Наверное…. - Назад шестёркой поедешь. Я сейчас домой, а к восьми приеду в Европейку. - Посидим? – оживился Булат. – Как в увольнительной? - А то! Надо ж и совесть иметь. Сколько не виделись…. Ну, давай, поосторожнее с этими даосами…. «Мерседес» рванул, уходя на разворот, кучковавшаяся под раскрашенным навесом молодёжь засвистела ему вслед. Следовало бы вспомнить годы молодые и накостылять им по шее, но Пертенко проявил сдержанность и просто спросил дорогу к пятому общежитию. Ему ответили весьма учтиво – по видимому оценили ширину плеч. Но смешочки вслед буквально царапали кожу лопаток. Картины вокруг открывались странные, цепляющие даже натренированный у Сулеймана-аги взгляд. Девчонки у памятника Феофану Прокоповичу загорали, едва прикрыв тела полосками нейлона. Седенький шеньши ехал на велосипеде…. Ехал в коротких штанишках! Шли парни с огромными рюкзаками – у одного на голове круглая лаковая шляпа в какой ещё цзяйсян Бисмарк ходил, у другого повязка с радужными перьями, пристойная разве мани болотной. Иной дасюк сидел, запечатав себя в позу индийского хатха-йога, другой исполнял под кустом обряд изгнания духов. Похоже солнце буйствовало здесь не меньше чем в Сарае. А, возможно, сказывалось и более зловредно. Пятое общежитие, найденное за учебными корпусами, от округи не отличалось: бельё из окон, цветы и узоры. Истинное стойбище кочевников. И размашистая надпись: «Превратив Александрию во второй Сан-Франциско!» Внутри, при входе, сидели двое: бородатый, с биркой вахтёра и лысый костлявый дядька в расстёгнутой рубашке. На столике дымились чашки – пили чай, а может что и покрепче. Плакат за их спинами требовал соблюдать тишину. И вправду, в видимом отсюда коридоре было неожиданно тихо и пустынно. - Вы куда? – привратник насупясь привстал с тяжёлого табурета. - Здравствуйте, уважаемый. Как я могу найти Куденета Сальери из комнаты «64»? – Петренко был сейчас изысканно вежлив и оглядывался по сторонам с простодушным любопытством. - А вы, собственно, кто? – недоверчиво воззрился костлявый, прикрывая ладонью расхристанный ворот. - Приезжий из Сарая, - Булат валял дурака вполне естественно, - Мне нужно передать парню одну вещь…. Матушка, знаете ли прислала. - Давайте я передам, - лысый протянул руку с таким видом, будто делал громадное одолжение. – Я могу, я у них надзиратель, коридорный. - Во! А вы, часом, не Архип Шаинов?! – грохнул ждавший именно этого Булат. – Вот мне рассказывали, мол, крепкий надзиратель, держит в руках здешних прохвостов, можно положиться. Матушка Куденетова говорила – такому и бакшишок некий не жалко…. Лицо «кощея» покрылось розовой испариной. Он ощерил зубы в неком подобии улыбки и неловко, боком подошёл к Булату. - Пойдём в сторожку. Там…. Одни будем…. - Шёпот перемежался глотательными движениями, дядьку буквально трясло в предвкушении «бакшишонка». Вахтёр, поняв, что его оставляют ни с чем поскучнел и брезгливо скривился. «Всё, враги навеки», - решил для себя Петренко, отправляясь в дальний конец коридора. Сторожка оказалась неопрятной и лишённой всякого уюта комнатой с побитым столом и парой расшатанных стульев. Мутный от пыли, императорский портрет, понуро взирал со стены на вошедших. - Ну?, - Шаинов всё пялился на сумку, притороченную у Булата прямо к руке и у Петренко прямо кулаки зачесались при виде этой наглой, нескрываемой алчности. Он решил не тянуть дальше и «приоткрыл форточку». - Нукать тебе рано ещё! Бакшишёк отрабатывать надо, б…! Матушку то Куденета прогневить не боишься?! А батюшку?! Они ночей не спят, малайку своего вспоминают! И тебя, крыса! Надзиратель вылупил белёсые, подёрнутые алкогольной слезой глаза. - Я чего…. Я за ним в оба…. - Вот оба и приедут. Узнать, куда сын делся после отчисления! – Булат щёлкнул замками калиты. – Документик показать? – бумажка выпорхнула на стол и осталась прижатая мускулистой дланью. – Отчислен и съехал! Мы что, в бирюльки играем?! Не знаешь Афранио Сальери?! Спросит по полной, раз не уследил!... - Да я…. Не при мне, вот те крест! – Шаинов опрокинулся на стул, осенив себя размашистым двуперстием. – Напарник мой…. А у меня зубы, зубами маялся…. Ну, пока я, Куденет и того…. - Сбежал?! – Булат нависал как башня в италийском городе Пиза. - Не сбежал! – Шаинов уже повизгивал, царапая пол тощими ногами. – Ушёл он просто, к ясовикам ушёл. А мне что, тоже сразу сообщать? Он ведь просто ушёл сначала…. Все знали, что к ясовикам…. - К каким таким ещё «ясовикам»?! - Ну, которые Ясу почитают, Чингиза, на Каракоруме повёрнутые…. - А почему сразу не вернули парня? - А он и от тех ушёл, - надзиратель оправдывался, делаясь всё более потным и жалким. - Там у этих ясовиков…. Звери это…. - Так чё, где нам Куденета искать?! - Не знаю! Христом-Богом…. - Не поминай всуе! Он всё видит, а ты ни хрена! Эти ясовики…. Где они кучкуются? - Недалеко тут, - Шаинов морщил лоб, лихорадочно соображая. – Улица Скорины девять…. Это тоже на Басилке, три дома отсюда…. Выйти за наш корпус, там будут жилые пятиэтажки и как раз та улица. В подвале собираются каждый вечер, песни поют…. - Какие песни? - Всякие…. Ну, не знаю…. - Да что ты «не знаю», да «не знаю»! Что ни спросишь, всё «не знаю»! – без всякого уже притворства рассердился Четов. – Для чего тебя тут только держат?! - А времечко то какое! – взвился надзиратель и тоже со всамоделишной обидой в голосе. – Хорошо со стороны…. А ты внутри попробуй! Как взбесились все. Раньше хоть просто дрались, а сейчас…. Одни – «Слава Чингизу!», вторые – «Отомстим за Че!», третьи распишут себя цветами, сядут в кружок и сношаются по очереди. Метидируют засранцы! Что ни по них – сразу крик, побеги. Вы думаете, у меня один Сальери такой? Да если посчитать…. - Ладно, оборвал его Булат. – Я сам пока пойду, посмотрю что тут делается. А ты помни, если что - Афранио тебя в пыль сотрёт! Шаинов согнулся в торопливом поклоне. «Чтоб тебя там самого стёрли!» - говорил его, нацеленный в спину сыскарю, накалённый от злости взгляд. Эпизод третий Булат задержался, чтобы пообедать в столовой Дасюэ и, отдав должное тёплому кавардаку, отправился прощупывать выявленную точку. Улица Скорины – здесь надзиратель не соврал – оказалась действительно рядом, в двух шагах за общежитием. Дома вокруг высились новенькие, добротные, но какого-то более человечного облика. Некоторые даже с загнутыми крышами. Обходя заботливо политые цветники, Петренко рассматривал надписи на стенах и костюмы пробегавших мимо студиозусов. Конных, в малахаях, что-то не наблюдалось. Но вот на столбе мелькнуло пожелтевшее: «Всем слушать! Истинная справедливость Ясы Чингисхана!», и стрелка, направленная за угол. Там громоздился косой металлический навес – вход в цокольный этаж. Железная дверь была приоткрыта. Наверху стояли две молодые, но чем-то озабоченные личности в кожаных тужурках. Они курили, сложив на асфальте выпуклые мешки. Булат направился прямо к ним. - Э! А не здесь лекция о справедливости? В руках у сыскаря болталось сорванное со столба объявление. Ближняя личность, щеголявшая в сдвинутой на затылок кожаной кепке, оборотилось лицом, в котором не читалось ничего монгольского. - Какая лекция? Нет никого! - А вы кто же?... – Булат присматривался к мешкам. Набитые некими твёрдостями, они были явно военного образца. - Ты что, дурак? – спросил кепчатый, становясь так, чтобы груз служил защитой спереди. Товарищ последовал его примеру. – Нет занятий! Хо! Стой, говорю! - Джэбе, что за шум? – снизу появился третий парень, дородный, в синей блузе, с ёжиком стриженных, пепельно-рыжих волос. Этот был без ноши, но с ключами в руках. – Гость улуса?... Сразу гнать? - Войти хотел, - пояснил «Джэбе». - Так узнаем зачем! – дверь с лязгом захлопнулась. - Чего тебе, мил человек надобно? - Да я не к милым пришёл, - сказал Булат, чуть поведя плечами. – Мне бы узнать, как родич у вас поживает. - Из сарайских будет?... – Парень, державший себя как истый предводитель, вылез наружу. И оказался почти одного роста с Булатом. - У нас таких немало. Пассионарная энергия Ясы всегда привлекала степную интеллигенцию. - Я родственник Куденета Сальери, - Петренко, уже хватал быка за рога. – Помните его? Писал, что истинной справедливостью увлёкся. Улыбка у парня стала как накленная. - Помню…. Знаете, может в вашей семье о нём другого мнения…. Но…. Слишком уж он поверхностный. Боится трудностей. Упорным быть не хочет. И среди нас не задержался. Возможно, уехал из города. Может быть за границу. - Откуда…. Такое? – Булат поиграл желваками на скулах. - Джэбе, что он тебе говорил?... А ты чего стоишь? Неси! – это приказание касалось мешков и третьего ясовика, молчаливо курившего в сторонке. Он тут же подхватился, закинул на спину увесистую ношу. Внутри, возможно, были консервы. А может банки с краской. А может коробки от противогазов. Хотя они не такие тяжёлые. - Билетом хвастался, - кепчатый плюнул в сторонку. – До Иван-города. - Ну вот. А там и как-нибудь за речку. К чудинам…. Под свейское крылышко… - Рыжеватый следил как его имущество несли, а потом грузили в стоящий через дорогу пикап. - Вы не представляете, до чего дошёл развал. Шастают всё время. - Плохо. И сколько вы его не видели? - С апреля. Два месяца. - Письмо отцу он отправил позже. - У них есть маленький секрет. Оставляют письма дружкам и те отправляют по почте с условленной задержкой. А кидд тем временем сбежал. Ищи-свищи. - Кидд?... - В смысле, ребёнок. Подумайте, какое мерзкое, вертлявое слово! Без почтения к родителям, к отцу! Всё ведь оттуда! На нас идёт вал всяческой грязи. Устои размывают. Потом толчок и государство рухнет. Но они просчитались…. Война выжжет грязь городов и над степью вновь засияет небо порядка и справедливости! - Слава Тенгри! – возгласил кепчатый и схватил второй мешок. – Ну, я понёс. - Давай. – парень-пузанчик весело улыбнулся. - Нам пора. Зря ушёл ваш Куденет. Скоро всё изменится. Князь будет новым. Народ вернётся к истокам. Но надо быть сильным. И вместе с сильными, чтобы выдержать перемены. Так что…. Баартай! Ясовик поднял третий мешок и, напрягши мускул, понёс его к машине. Булат стоял, пока они не уехали. Новости, добытые на улице Скорины оказались не из приятных. Но всё же не зря он посещал курсы душезнательсва. С первого раза этим, подвальным, он не поверит. Болтовня пойдёт на проверку. И он уже знает какую! Но пока дасюки отходили на второй план. Автобус отчалил от остановки, расписанной под лужайку конопли, повёз обратно в гостиницу. Навстречу с Ромкой. В очарованное путешествие. Снова по город, который был необычен и захватывающе красив. Ленивое его солнце ползало над крышами и заливало потоком лучей ровный частокол набережных. Золочёной горой высился Храм Света Будды. К нему, на Остров Лунного зайца, выгружал очередную порцию паломников раскрашенный в цвета александрийского флага, катерок. Шла баржа с лесом. Розоватым дымом исходили трубы в заречье. Автобус шёл мимо старинного сада, мимо кондитерской с беззаботными как казалось, посетителями внутри, мимо девушек в коротких, не по сарайскому обычаях юбках. Действительно, как в увольнительной! Причём в самом её начале, когда ещё долго до возвращения в зачумлённый субординацией курень! Ты кажешься себе сильным, а всё вокруг таким доступным, что даже лень хватать поначалу и ты сам упиваешься этой ленью – весёлый, ловкий, словно парящий от воздуха и свободы. Номер с брошенной впопыхах сумкой звал к продолжению безделья. Окна смотрели во двор, укрытый от дождя парусиновым тентом. Снизу долетали голоса и звон передвигаемой посуды. Ресторанчик работал, но обходился без громкой музыки. Петренко закрыл створку и сел на постель, на свежее, недавно заправленное покрывало. Четыре тонкие ножки поддерживали телевизор напротив. Включённый, он показывал новости про князя с типичным александрийским именем Феодор Белосельский-Белозерский. Князь награждал деятелей культуры, казаков, пожарных, заботился о сталеварах и посещал жилища ткачей. Всё было как никогда сообразно. Князя сменила ведущая, объявлявшая передачи. - А в нашем эфире долгожданный сериал «Речные за-а-а-аводи»! Немедля заиграла пипа. И остальное, что пристойно для Цветущей середины. Бесконечное, как свиток Ван Си Мэна , телеполотно гоняли в Сарайском улусе раза четыре – попеременно на русском и кыпчацком. Здесь передавали на байхуа, а перевод давали в коротких подписях. Видимо считалось, что в Александрии ханьскую мову знают получше. Если взглянуть на уличную толпу, то так и выходило. А вот у Булата, трепавшему «сунь» и «вынь» только в школе, напомаженные крестьяне-повстанцы вызывали зевоту. Он защёлкал клювиком и попал на зимние вихри помех и какие-то двоящиеся лица, вероятно уже свеонские. Даже головой вертят не по нашему, мелькают призрачные дома и, почему-то, треуголка английского бомбовоза. Дальше море?... Или земля?... Военный карабль плывёт сквозь пульсирующие скалы. Ему на встречу топочут пустые чоботы, Шнурками хватают тюбик замазки, вальсируют…. Приглашают к покупкам. Ещё щелчок и по экрану идут сплошные серые полосы. Ещё – переключение с тем же исходом…. Зазвонил телефон – роскошь для обычного номера обычной гостиницы. - Булат? Да, я. А чё удивляешься? Справочник передо мной…. Спускайся в ресторан, я раньше приду. Во! Друг лучше зэвээна. Вооружившись кошельком, Петренко отправился вниз. И обнаружил, что заведение, кормившее постояльцев «Европейской», оформляли не скупясь на фантазию. «У Богуслава» была настоящая средневековая физиономия, созданная при помощи кованного железа и ярких масляных росписей. Средневековье протекало не иначе как за сумрачными Татрами. Потолок украшали пьющие с монахами черти, обширный камин изображал рыцарское действо, вдоль вьющейся лозою решётки скалились львы и скакали единороги. Железными оказались даже стулья и солонки на столах. Булат расположился, выбрав угловое место, спросил кофе и бегло пролистал меню, в котором не сыскалось ни одного знакомого блюда. С его удивление покончил Ромка. Он явился почти сразу, и всё переиначил по-своему. - Чего ты тут? Пошли на веранду. Там сейчас всего лучше! И веранда была что надо - тихая, уютная, зелёная. Каждый столик отгораживали плотные ширмы, подсвеченное небо разливало во дворе мягкий, желтоватый свет. Ромка продолжал командовать, посоветовал Булату взять ржаду по Карло-Варски («пальчики оближешь, гарантия на все сто!»), а себе какую-то новинку – словацкий суп. Водка (не эрготоу!), грибы, мочёная клюква появились следом. Выпили за встречу, закусили, потом выпили ещё. Ржада оказалась сочным рулетом из свинины со всевозможными приправами, Загряжцев хлебал свой суп, изредка тянулся в «пузырю». Сидели хорошо, но сдержанно и разговор как-то сам перешёл на заботившие обоих дела. - Чем занимался? - Телевизор ваш переключал. - Я тебе попереключаю!... Нет, взаправду, нормально съездил? Булат вкратце рассказал о наблюдениях в Дасюэ и о встрече с ясовиками. Очень вкратце, буквально в десяти словах. Заключил, что, мол, воду мутят, ребятушки. - А ты за яйца возьми. - Нет полномочий. Ромка усмехнулся. - Были бы у меня были, я б их…. Кодла придурков. В веках заблудились, Булдай-нойоны недорезанные! В Свенске саамов хотели взбунтовать, памятник Биргеру чуть не взорвали. Плохо, что их сверху прикармливают. Про запас, чтоб было кому глотки рвать. - Выборы скоро? - Ага! Мы одно настойчиво просим. А другой другое. Есть один прорывной…. Тридцать-третья вода на монгольском киселе. Гайки закрутить, пошлины поднять, обмен прекратить и зубы на полку. Интересно у Ромки рассуждения повернулись. А сам из того улуса, где Чингисидов как раз и выбирают. С Гедиминовичами, правда, в довеске. - У меня тоже с белым кречетом заказчик. Вернее, его жена. Но, и он – горд как феникс на утуне. Ему наследник письма с такими марками присылал. А теперь пальцы в растопырку – верни сына, деньги плачу! - И много? - Много. - Тогда трудись. Пацан, наверное, по сходбищам молодёжным шатается. То одни приютят, то другие. Сейчас таких пруд-пруди. - Откуда взялись только… - Булат вилкой ковырял с трудом, хотелось взять палочки, но из столового набора «Европейской» привычные куайцзу были изгнаны напрочь. - Надоело всё…. Живём ведь одинаково. Учитель на обед, Учитель на ужин… - Загряжцев отодвинул суп и плеснул себе водки. – Я вот думаю, мандат в умах истрепался. На солнце выгорел. Им же машут все кому не лень. По всему миру волны идут. И к нам возвращаются. Только с обратным знаком. Самость прёт во все врата! Общество пох, главное бессмертие! - Сам же говорил – даосы. - Ну, да. Что-то вроде. - А жёлтыми повязками не пахнет? Ромка подался грудью, едва не сдвигая стол. - У нас, Шпала, водородной бомбой пахнет! Вот скажи, зачем Ханбалык едальное эмбарго против всей Европы ввёл? Чтобы у них капуста вздорожала и они на нас поголовно окрысились? - Чтобы сами урман увещевали. Европы европию легче поймут. - Правильно. И теперь англы и прочие с урманами заодно. Поздравляю! Зато у нас порт пустой, треть магазинов закрылась, торговать не с кем! Геликоптер держим для князя наготове. Только все в него не влезут! - Магазины – не заметил, - мотнул головой Булат. – И вообще, может фиг с ними?! - Тебе фиг, а я сегодня вторым заходам на службу, понял? Город жопой прикрывать!... Ладно…. – Ромка был самоотвержен, но вовсе не пьян. – Скажу тебе по секрету. Страшному! К нам из США миротворец приехал. Доктор ордусознания. Там у них это наука такая. Он американского президента по нашим вопросам консультирует и приехал чтобы быть посредником. Чтобы быстрее, переговоры доверили нашему Феодору. Как Новгороду когда-то и, вообще, западному улусу. По старой памяти. Теперь доктор летает между Христианией и Александрией. Мы, с американцем, свои предложения отправили, а он должен урманские привезти. Так что если смотается туда-сюда, пару раз нормально, то есть надежда что мы умрём старенькие, в постельке, под гранатовым деревом. А князю слава и новый срок. - А если нет? - А если нет, то я тебе говорил… - Загряжцев огляделся по сторонам. – И вообще…. Считай, ничего я тебе не говорил. Понял? Тайная это дипломатия. Челночная. Знать о ней не положено. И хватит! Голова уже пухнет. Давай за наших. Как там? Встречаешь кого?... - Встречаю, - сказал Булат. – Кощей в цирке, акробатом. - О-о-о! - Ага. А Бакир в зиндан попал. Домахался. Долг для кого-то выбивал. И убил вконец. - Служака…. - Ромка взялся за марочное горлышко. – Служить государству надо! А не людям, да идеям. Давай выпьем чтоб не попадать. Но и не зарекаться по-пустому! Эпизод четвёртый «Если голова болит у тебя – вечер удался. Если у врача-реаниматолога, то не очень». В данном случае пациент был жив, и голова не болела вовсе. Ромка – герой в былое время – стал табанить когда ещё в первой было на донышке: «В двенадцать во дворце…. Что? Сабантуй, девки?... Я женатик давно! Или память отшибло?!». Ничего у Булата не отшибло, вот только торопливый разговор, да ещё о политике, это не то общение, на какое он рассчитывал. Потому и чувства на утро были такие… сухие что ли? Только не во рту, а на душе. Даже сотня отжиманий и холодный дождик в ванной не призвали душу к порядку. Исподволь покусывала, нудила, похожая на мелкую, пакостную зверушку обида. Вы такие занятые? Ладно! Всё равно, у нас, на следующий день (а ночи считай и не было), найдётся целая куча дел. Например, сходить на почтамт и разузнать о марках! Для этого опять пришлось ехать в сторону Базилиева, а потом ещё возвращаться, обогнув кругом памятник Александру Невскому. Сам почтамт напоминал древнегреческий храм, с положенными по чину колоннами, барельефом, треугольным фронтоном и всеми прочими ордерами, выявленными на фасаде. В главном зале свет лился сквозь заменявшую крышу ступенчатую решётку. Вместо черепицы туда вставили стёкла. Дубовая перегородка обегала зал, возвышаясь в половину человеческого роста. Расписные, поперечные ширмы образовали вдоль стен на небольшие закутки, внутри которых сидели работники почты. Красиво, удобно, несколько старомодно, и…. Бесполезно. Сухонькая, лет пятидесяти с чем-то, но не забывающая накрасится работница с сожалением развела руками. Марки с кречетом в продаже не было. Когда поступали? В первом месяце. Она запомнила – был такой снег! И в апреле. Новые будут в начале июля и если марколюбец из Сарая пожелает, но для него будут отложены две-три. - Знаю, у вас дома их просто с руками отрывают. Но вы сами понимаете…. Булат машинально кивнул, отметив про себя должностной проступок. Тянущий на малые прутняки и особливое дацзыбао с увольнением. Но какое уж тут особливое, если мелкой спекуляцией занимаются буквально все. С другой стороны, марки теперь даром не нужны, ведь получается, они находились в продаже ещё до отправки письма, и Куденет мог купить их, просто явившись из общежития Дасюэ. Облом получался. Вроде бы ясовики говорили правду. Но как же не хотелось ехать разбираться в Иван-город!... Выйдя из почтамта, он продолжил старательную дедукцию, то есть, проще говоря, шагал, вдумчиво глядя по сторонам. Небо над ним было прозрачное, александрийское, здания вокруг являли единство архитектурных стилей и содержались в порядке. Фасады подновляли недавно, а жители обеспечивали сбор на тыльные стены - окраска в тон виделась сквозь замысловатые дворовые арки. Прохожие, идущие навстречу, не ощущали потребности спешить – все, кого позвала трудовая стезя, давно были на работе. Только в одном месте Булат заметил столпотворение. Люди заходили в открытую булочную и выходили наружу отоваренные под завязку пампушками и кренделями. Что там? Продукт настолько вкусный, или виновата долетевшая до Александрии международная тревога?... На протяжении по крайней мере тридцати бу, Петренко лавировал меж встревоженных хлеболюбов, выстроивших цепь мало не до следующего переулка. И остановился на переходе как вкопанный. От угла начинался ещё один, подмазанный с фасада, двухъярусный дом, цоколь которого, однако ж, успели запачкать углем. Уродов нынче везде хватало, но в данном случае запачкали уж очень интересно. В торопливом росчерке, даже не рисунке, угадывался падающий с неба сокол. Острые крылья, нацеленный на добычу клюв, поджатые лапы. В точности так, как на марке! В точности!!! - Скажите, как давно у вас красили? – Булат настолько оторопел, что не нашёл ничего лучше, как обратиться к перекошенной от груза старушке. - Седмицу назад, милок! И уже поганют! У, сумасшедшее племя!... - старушка ещё чего-то прошамкала и отправилась дальше волоча тряпочную сумку, одну из тех какие в Александрии отчего-то именовали «небоськами». Видно от слов «небось не порвётся!». Но эта грозила лопнуть в любой момент. Потрясённый Булат снова воззрился на сокола, а потом свернул в переулок, выискивая в округе почтовые ящики. Но таковых не оказалось. Сам дом представлялся не таким ухоженным как прочие. На карнизе белели следы голубиного жительства, одни окна заросли паутиной, в других, вместо занавесок, была наклеена старая газета. Толстая кошка тёрлась о короб для мусора. К кошкам Булат относился равнодушно. Зато короб привлекал внимание недюженной росписью. Вместо букв и цифери уборочной конторы, неведомая рука сотворила целую картину: внизу змеились данные с большим искусством полупрозрачные воды, головки зеркальны карпов поднимались из глубины, два мудреца как живые беседовали на мосту. Казалось, бороды мудрецов треплет игривый ветерок. "Откуда ты знаешь, знаю ли я о том, что думают эти рыбы!?". Не жалеть красок и таланта на такую приземлённую вещь как железный короб для мусора? Парадоксальный художник, как сказали бы западные варвары.... - Нихао, подданный! Всё то вы смотрите. Но видит ли ваш третий глаз?... - Красиво, - процедил Булат, стараясь обернуться как-то поприличней. Не вборзе, не в боевой готовности, ведь ради кого, в конце концов?... Хихикающая девица, что воздухолётсвовала вчера, совращая соседей длинными ногами, приближалась, одетая в кашаю буддийского монаха. Левая её рука пряталась под тканью, правая держала обкусанный крендель. Чёрные, свалявшиеся как войлок, косички напоминали шевелюру ожившей горгоны. Но глаза, не в пример вчерашнему, смотрели естественно, почти дружелюбно. - Красивый путь привлекает Сарайбатыра?... - кусочек кренделя полетел кошке. Та, понюхала и дёрнула хвостом. Есть же не стала. Девушка подобрала мякиш и, как ни в чём не бывало, отправила себе в рот. - Итако , ты нахалка! Дух вкусный!... Она видит духов, - сие было заявлено уже Булату. - Так и назвали, нихоны в этом большие спецы. А ты их видишь? - Гм... - сказал Булат, думая о том, какие бывают в жизни совпадения. - Вообще-то я здесь случайно.... - Не дрейфь, поц! – Дева отсалютовала кренделем. - Я знала, что наши пути пересекутся. Я живу на луне, но здесь квартирую. Пошли ко мне, забьём по маленькой. А если ищешь чего-то - это есть у меня. Подворотня и дом выглядели не столично. Везде пахло. Внизу мочёй, притом не кошачей. На лестнице марихуаной. Длинный тёмный коридор наполняли звуки дао блюза. Подпольные записи - такое не крутят по радио, но молодёжь таскает друг к другу магнитные бобины и слушает почасту. В комнате девицы-проводницы пахло сандаловым маслом. Средь умопомрачительного беспорядка валялся меч в серебряных ножнах, стояли минора из цельного дерева и висел портрет Шань-ди, выписанный той же достойной рукой, что и мудрецы с рыбами. Владыка взирал на хаос с возвышенным бесчувствием. Как и на людей, зачем-то суетившихся вокруг. - Садись! – девица пёрышком взлетела на широченный диван. - Кстати я Дора. Дора Чжан. - А я Булат, - сказал Булат. И добавил: - Хорошо у тебя рисуют! Да, рисуют то хорошо, но если Куденет попадал сюда, то на лечение атац больше денег истратит, чем на поимку. - Картинок не подарю, - фыркнула Дора, скидывая верхнее одеяние. Под кашаей обнаружилась кружевная блузочка, а под блузочкой острые грудки. – Фиг смотреть, смотри на меня! - А я смотрю, - заверил сыскарь. - Да?... Хозяйка подняла блузочку. Ладошками взбодрила соски. Освободилась от штанишек и закинула их в угол. Кожа у Доры отливала матовой желтизной. Худые ключицы и тонкие, быстрые руки делали её похожей на ожившее приведение. Но отнюдь не томное. Резвой лисой она соскочила с дивана, расстегнула Булату штаны и присосалась на совесть. Доставив рассчитанное удовольствие, влезла обратно и, уткнув нос в подушку, велела продолжить самому. Булат присоединился, повёл, растягивая и вновь сжимая небольшие продолговатые ягодицы. Менял углы, стараясь угадать по дрожанию тела, что нравится больше. Судя по ощущениям внутри, дева познала не только нефритовые стебли, но и нефритовые яйца . - Нравится? - Одухотворяет! - Божества и царей, небо и землю? - Да! Да-да-да! Хорошо помнить что-нибудь их Чжуан цзы! Соображать в такой момент! Девушка в позе богомола рьяно подгребала под себя диванный валик. Вместе с экстазом близилось время насущных вопросов. - А соколы залетают? - Соколы?... Летай, летай, о-о!... - И Кудя тоже? - Дя? Дя-дя-дя! Да-да-да! Ещё, ещё! - И духов видит? - Духов – я! – девушка выпрямила руки и тут же рухнула обратно, мотая косматой головой. Лицо в водопаде косиц стало пунцовым, глаза закатились, из горла вырвался хрип. От страсти такой (ведь это ж не инсульт, не эпилепсия?!) Булат излился, что было совсем не по даосски. Дора, взвыв, ударила кулаком. - Не-е-ет!!! Брыканье остановилось. Теперь она не крутила ягодицами, а просто хотела высвободиться. - Пусти…. Не открылось небо. Булат разжал клещи, оторвался от девушки, рассеянный и виноватый примостился в углу дивана. Виноватый, перед самим собой, но ведь и ей он зла не желает?... Открывай что хочешь, только о белом кречете расскажи! Нет, не рассказывает, отдыхает пока. С кренделем. Устроилась на боку и медленно пережёвывает, роняя сдобные крошки. - Не пуугу, кувуу, но вугуже! - Чего? - Не пять ковшей риса, но всё же. Съела весь. Всухомятку. Подтёрлась покрывалом. Зевая спросила: - Ты в Калифорнии был? - Нет. - А я была. Наших там много. - Кого это наших? - Тех, кто сливается в движении. Там сильное Дэ. Дора встала и принялась копаться в разбросанных здесь и там коробках. Голой, при мужчине она чувствовала себя на редкость свободно. Зато Булата скребло какое-то беспокойство. Сначала он просто прикрылся портами, а потом натянул их как положено. Глупое дело. Или это продолжение вчерашнего в самолёте?... - Вот, - теперь перед ним лежала немаленьких размеров фотография. Огромный мост и сама прелестница, воздевшая руки над проливом. Девушку обнимал молодой ханец. Подпись на английском говорила приблизительно о том, что если у тебя плохое настроение и погода плохая, то помечтай о Калифорнии и всё будет хорошо. - Это Шанцин, - Дора ткнула в парня длинным и сильно-то чистым ногтем. – Живёт на грани. Ух, возбуждает! В Сан-Диего на рельсы лёг. Они там лодку какую-то спускали военную, а мы – долой тухес, к янло-вану всё! А вэйбины как у нас: сначала сюсю-мусю, а потом как дали!!! Мы ноги, и аж до Сорбонны добежали! Хочешь, я его живого покажу? Не дожидаясь ответа, Дора выбежала в коридор и заорала по-ханьски. На крик явился тот самый парень. Волос на нём явно прибавилось, а одежды убыло – чресла укутывала одна набедренная повязка. Но на фоне подружки, щеголявшей в одних сандалиях, приличия были хоть как-то соблюдены. - Он видит небожителей, - заявила Дора. - Даже Чингиза видел. И его потомков. Улыбка парня стала плутоватой и дурацкой одновременно. Сыщик подумал, что стены психовыпремляющей лечебницы, он увидит, наверное, скорее. Шанцин подтвердил это, сев на четвереньки и залаяв по-собачьи. Дора пинками прогнала его за дверь. - У-вэй! Кислоты перебрал. Я при нём ци смешиваю, но уже поздно. - А что за потомки? – начал Булат, может быть слишком напрямую. Но без второго захода обойтись не представлялось возможности. - Вот только о них и думают! Сарайбатыр, вселенную потрясут без тебя! Янки в дерьме на Филиппинах, Париж в Париже, а Ханбалык волоска этого не стоит! Кудряшки у Доры были подбриты наоборот, остриём вверх. Получалось что-то вроде маленького фаллоса. Прилепленный к животу он торчал словно стрелка на смуглом циферблате. - Вот так! Итако каки наложит – и то дороже! Чего ж ей ответить?... Булат натягивал рубашку, прикидывая с кем имеет дело. У иных дурок хитрости не занимать. Кажется он накосячил, уповая на простодушие. Во всяком случае скок с нефритовым стеблем уже провалился. - Чего мне каки твои! Мне красивое надо! Я просто мимо шёл и увидел как рисуют. Рыбы, или сокол…. - Боинг. – Дора села рядом и стала загибать пальцы. – Во-первых, ко мне любовник придёт, из леса. Во-вторых, мне его жалко. Папик педиков не любит, к тому же яса. В-третьих, Рино всё равно лучше. А в четвёртых, ты знаешь, что такое тысяча бэр? - Нет, - признался сыскарь. В чёрных глазах девицы появилось всё тоже затягивающее, полусумасшедшее выражение. - Узнаешь! Сухари не помогут! Дора схватила кашаю, стала торопливо обёртываться, словно замёрзла, или застеснялась. - Уходи! Встретишь сокола, прилетайте вместе. Посмотри у виночерпия в тенётах. Там не только кисти, но и перья! - Но…. - Уходи! Есть ещё время…– она вдруг встала на цыпочки и обхватив Булата гибкой, словно змеящейся рукой, пригнула и поцеловала в губы. Впервые за встречу. Сыскарь изумился и не сообразил что сказать в ответ. Дальше его каким-то чудом вытолкали на лестницу. Действительно чудом, потому как просто, без дальнейших объяснений он всё равно бы не ушёл, а тут, словно морок налетел, и обнаружил он себя только в подворотне, с головой пустой и звонкой, в полном одиночестве. Только духовидица Итако всё ещё сидела под аркой, прилежно вылизываясь и временами поглядывая на Булата жёлтыми, раскосыми глазами. - Это гипноз? – сказал сам себе Петренко, - Нет, таких гипнозов не бывает! Из переулка раздались голоса и в тесный дворик стали заходить люди. Один, два, три – пятеро. Молодые - кто здоровый, кто субтильный, одни чисто выбритые, другие бородатые, двое в платках цзинь, двое в широкополых шляпах, какие носят коровьи погонщики за океаном. Тот, что совсем без убора наклонился и погладил кошку. «Любовник из леса» - мелькнуло у Булата в голове и он, совершенно инстинктивно, прикинул, кому и куда засадит в первую очередь. Но парни проходили мимо, почти не глядя на чужака застрявшего в чужой подворотне. Разговор их крутился вокруг цен на выпивку. «В щелке восемнадцать чохов за стакан…. Кырымское…. Маотай шесть лян…. О!...». Завистливое «бу-бу-бу» и шаги пятерых глохли на лестнице под вопли завывающего блюза. Кто-то выкручивал усилители у колонок. Булат медленно разжал кулаки и двинулся прочь от странного дома. Эпизод пятый Не мог сыщик похвастаться великой культурой и обилием знаний посторонних, а потому как-то изгладилось у него в памяти, с чего это главу Дасюэ именуют «Виночерпием». Но такова уж освящённая веками традиция. Притом весьма многозначительная, ибо взбодриться кувшинчиком-другим вина не брезговали ещё первые интеллектуалы Весны и Осени, что жили в суровую эпоху Борющихся царств. Сия традиция протянулась через две с половиной тысячи лет, избегла ненужных перемен и продлится, судя по всему, ещё очень долго. Молодёжь до винных и любовных утех охоча, другие найдут поводы выпить, даже не страдая обилием прущих под раздачу гормонов. Во всяком случае, у побитого жизнью Архипа Шаинова нос тоже белизною не отличался. Булат отловил его у туалета на втором этаже. Смотритель хотел дать дёру, но Петренко оказался проворнее. - Как от тебя несёт!. - Жизнь то…. Под богом ходим!... – слезливо гнусил Шаинов. – Хоть бы отпустили…. - Жди! - Вот и дождёмся все вместе! Булат пропустил жалобы мимо ушей, но заметил, что в коморке стало чище. Даже Сын неба на стеночке просветлел ликом, выбрался из тенёт и обрёл прежнюю, подобающую величественность. - С Куденетом что? Архип вскочил, хотел креститься, но застыл с поднятой рукой. - Видели его в городе, видели! Сам хотел сказать! Картошку покупал на базаре. Целый мешок! - Кто? Когда? - Вчера вечером. Девка одна. С его потока. Я, каких нашёл, потряс маленько. - Она с ним говорила? - Да! Покупал, для шеньши одного. Он на Валдай уезжает. Если повезёт то с ним. - С кем, с Куденетом? - Да, - Шаинов сел. – Слышь, это…. Сальери того…. Вместо женщины…. Вот и это…. Может потому и сбежал? От огласки? «Папа педиков не любит…». - А почему не донёс?! – взревел Булат. – Докладывать, удерживать, кто обязался?! - Так я…. Не хотел по-плохому чтобы. - По-хорошему хуже будет! – предрёк сыскарь со всей суровостью. – Скажи спасибо, здесь он…. Как шеньши звать? Лысый, похожий на кощея надзиратель ударил себя в лоб. - А пёс его знает! Он не сказал, а девка не спросила. - А он вообще с кем работал, для кого писал? С кем его чаще видели? - Одного знаю! – Шаинов выхватил из стола бумажку, прищурился, сильно отстраняя её от себя. – Маракотов Лазарь Антипович – история экономических учений и всё такое. Куратор группы. Куденет у него сяся разок заработал, потом бегал, исправлял. - И не донёс?! - О, матерь божья, истинный…. Хотел чтоб парню лучше…. Он быстро…. «Да с таким отцом не пофигуряешь! Или сразу сбежишь…. От огласки…» - Булат вспомнил явление богатея-собанчи. «Но и самому жалобиться за такие деньги никак не с руки». - Готовь объяснительную для Сальери! Что, как, с кем! Ни одного пропуска! А я Маракотовым займусь. Где его искать? Слова то какие стали одинаковые! Сыщик, а других спрашивает…. Но наводка Шаинова оказалась, во всяком случае, не хуже вчерашней. Следуя подсказке, Булат обошёл центральный сквер и повернул к зданию со сплошными лентами окон вдоль скучного в своей прямоугольности фасада. Поднятую на столбах нелепицу заимствовали из фантазий Ле Корбюзье лет тридцать назад. Вьющиеся пандусы разбегались из прозрачных сеней, редкие дасюки взбирались по ним, не обращая на гостя никакого внимания. Ещё пришлось немного порыскать, дёргая запертые двери, пока в одной из аудиторий не указали на чаёвничавшего в уголке, моложавого, одетого по-европейски еча. Шаньши Маракотов взглянул на гостя, предложил садиться, достал вторую пиалу, но вопросы о своём подопечном выслушал, как показалось Булату, без особого интереса. - Знаете…. Ученик он средний. Очень средний. Как я понимаю, он явился сюда только ради ярлыка. К тому же атмосфера. На неподготовленных действует сильно. Винтик здравого смысла иногда отвёртывается напрочь. - Вот семья и беспокоится. - Не налегали бы на пружину дома, не стреляло бы здесь. Я его действительно давненько не видел. Но сейчас мало кто на занятия ходит. От сессии остались последние дни, к тому же… - Маракотов провёл в воздухе дугу и ткнул рукою в середину стола. – Под прицелом…. - Но вы ведь здесь? - И под страхом увольнения. Горожан стараются удержать на месте, как будто ничего не происходит. Ну, тогда бы шли до конца, закрыли все выходы. А полумеры, середина на половину – только хуже. - С кем из профессоров он сходился особенно близко? - С профессорами?! Да что вы! Первокурсник не способный разобраться в элементарных транзакциях? Какой от него прок? - А, по-моему, хороший был парень, - встрял в разговор соседний шеньши, седой, сухощавый, одетый в простой полотняный халат с круглым воротом. – Добрый, к старшим почтительный…. - Да уж, - фыркнул Маракотов, - конфуцианское воспитание. Отца почитаем, а вперёд даже на воробьиный скок пройти боимся. Без семьи – ступор. Тонем в болоте, если рядом указчика нет. - А у вас, Лазарь Антипович сплошные метания за прибылью. Лоб расшибёте. О людях забудете. - А у вас Фридрих Дормидонтович сплошные противуречия. Ещё вчера вы обвиняли Ханбалык в насаждении феодальной архаики! - Да! – подтвердил новый собеседник, приняв позу весьма горделивую, близкую к трибунной. - Не спорю! Есть и архаика, особенно в процессе формирования научных кадров, есть и пережитки феодализма, особенно в вопросе выборов. Но! Есть семья…. - И мы знаем эту семью…. - Которая выполняет чисто церемониальные функции. Коллективный капиталист, берущий издалека и понемногу, это всё таки лучше, чем персональный выжига, нападающий на вас в соседней лавке. Прибавочная стоимость не перестаёт быть таковой, но когда её получение освящено хоть какими-то нравственными традициями…. - Маркс не писал о коллективных капиталистах. А об азиатском способе производства отзывался как о весьма примитивном! Что до частных предприятий, то мизерная норма прибыли приводит к тому, что единственным новатором в стране становится государство. Чудовищно неповоротливое! - Но когда главным является выполненная работа, а не деньги, то есть хоть какая-то надежда, что не забудут и о работнике. - Особенна наша доблестная Внутренняя охрана , - Маракотов вдруг бросил на сыщика подозрительный взгляд. – Кстати вот, молодой человек. Вы могли бы обратиться в этот пережиток феодализма. По слухам, за каждым александрийцем установлена персональная слежка. Столица улуса, священное место – как бы чего не вышло. Может там и помогут найти нашего, гм… беззаботного странника. - Где столько шпионов найти? – удивился Булат. – По правде сказать – чушь какая-то…. - А у нас доброхотные шпионы. На общественных началах, - первый, по европейски одетый, шаньши стал собирать чашки. - С трибуны критикуют, а за кулисами тихо спариваются на почве семейственности. - Держи вора… - как-то невпопад прокомментировал второй шеньши. - Я-то держу. Держу себя в руках, Фридрих Дормидонтович! Но и вы учтите. Нервы сейчас у всех на приделе! - Каждый занимается чем он хочет. Где же ваш либерализм, Лазарь, Антипович? - А где же ваш марксизм, тёзка вы, основоположника? - Я от своих убеждений не отказываюсь, - облачённый в ланшань поджал капризные губы. – И доказал это в последней статье…. Дверь с треском распахнулась и разговор, а также все прочие внутрикомнатные дела присёк истерический женский крик: - Драка! Внизу убивают! Кто-то ахнул. Кто-то вскочил, бросился к двери. Булат, сам ещё толком не сознавая что к чему, оказался в коридоре одним из последних, но в числе, если так можно выразиться, самых храбрых – не прилепился к толпящейся кучке, а побежал в сторону вестибюля. Там слышался гомон и звон крушимого стекла. - Вэйбинов! Зовите охрану! – кричала женщина. На пандусах крутились растерянные дасюки: девушки с писком пробирались наверх, парни сбегали вниз, наверное своим на подмогу. Было их поблизости человек пять-шесть – не больше. На лицах та же растерянность и стоически обречённое выражение. С такой физиономией за неправое дело биться не идут. Тем паче в таком числе, что купно и возбудило в Булате сочувствие к хлипкотелой интеллигенции. Но сочувствие было довольно отвлечённым, пока он не узрел творящиеся внизу действо. Побиваемые дасюки отступали к дверям в корпус. А нападающей стороной оказались люди в кожаных тужурках. Под боевой клич «Хурра! Яса!» они размахивали цепями, вертели нунчаками и, пройдя кустарниковую стену, уже находились под опорами здания. Малая группа студентов не была для них существенной преградой. Расчленяемая и теснимая, она легко могла попасть в полон, что, с некоторыми, похоже, уже и случилось. Булат нахмурился. Хамство студеров было велико, но поклонники ясы ему не понравились ещё вчера – скукоженность по тайным подвалам он не переносил и почитал его много худшим чем открытое юродство. Тем временем, двое в тужурках завладели ещё одним беглецом. Худым, патлатым, в прожжённом у костра верблюжьем одеяле. Сопротивлялся он отчаянно, но в одиночестве, потому как прочие его товарищи уже успели или дать дёру по парку, или заскочили в дверь, которую теперь лихорадочно пытались закупорить при помощи столов, скамеек и кадок с растущими в сенях цветами. Погибать, выручая товарища, видимо никто не собирался. И это тоже вызвало у Булата стремление к бою. Не обращая внимания на вопли недоделанного сюцайства, он подхватил одну из скамеек и выбрался за дверь. Пленник был чем-то известен ясовикам. Они сбегались к нему гуртом на ступени, но на свою же голову, потому как сыскарь уже повёл своё наступление сверху. И первым же замахом сбросил троих. - Хо, братья! Предупредительно свистнула цепь – это действовал подвальный Джебе. Тот самый мешочник в кепке. Булат пропустил звенья над головой и слегка толкнул нападанца в живот. Тот повалил ещё одного. Таким образом лежало уже пятеро. Дасюк, лишённый одеяла, но зато свободный от наложенных, враждебных рук, поднялся и промелькнул в корпус. За ним теперь не гнались, зато к Булату подступили двое с нунчаками. Эти оказались крепче и добрались даже до сыщецкого тела. Петренко как по прежнему действовал скамейкой, но даже после нескольких выпадов не смог подловить упрямых кузнечиков. Обстановка делалась нервной, но на помощь пришли оклемавшиеся за баррикадой студеры. Кто-то приголубил ясовика цветочным горшком, на второго опустилась швабра – достаточно чтобы Булат тут же сбил его с ног. Теперь перевес оказался на стороне хозяев сквера. С криками: «За Русь!» они перешли в противонаступление, размётывая ослабевших ясовиков. Те подхватывали раненых и ковыляли от дверей, в сторону улицы. Студеры, как ни странно дальше не пошли. - Бей их! – предложил Булат. - Коренных вэйбины прикроют, - возразил кто-то. По-русски так звали обитателей монгольского улуса. Хотя, если это монголы, то Булат, наверное, угрин или пуэрториканец. Сыскарь всё же подгрёб скамейкой ещё двух ясовиков, изображавших засадный полк в густых зарослях вербы. Хлестать ею на следующий год уже не придётся, зато бегство степных завоевателей стало всеобщим. Без всяких «хур-р-ра!», матерясь на вполне александрийском наречии, они проскальзывали вдоль дорожек, отталкивая тех, кто попадался им на пути. Зачем сюда шли – не понятно. Но зато вполне соответственно нынешнему неупокойному лету. В полуразгромленых сенях всё ещё колотился народ. Некоторых взаправду била дрожь. У сбежавшего из вражеских лап дасюка, марлей перевязывали разбитую голову. Булат швырнул на место скамейку, отряхнул ладони и оправил, кое как, одежду. Дасюк показался ему знакомым. Вчера он крутился на остановке и был рядом во время расспросов о пятом общежитии. Девушка с марлей закончила работу и пострадавший пересел на скамью с холодного пола. Видно, что приключение ещё бурлило в крови – дыхание громкое, зубы стучат. При том что узковатая грудь, тонкое лицо с большими глазами, редкая, всклокоченная бородёнка с драчливым времяпрепровождением никак не гармонировали. - Чё они прилезли? – спросил Булат, потирая ноющий бок. Синяк грозил разлиться нешуточный. Дасюк кольнул испуганным взглядом и о чём-то задумался. - Из-за меня тоже…. - Из-за тебя?... - Итальянца забыть не могут…. Я с ним…. Петренко присел рядом, изображая безразличие и усталость. - Делать не хрен! Лучше бы песни пели…. - Попоют и идут драться. – дасюк согнулся, держась за голову… - Я это давно уже…. А они вспоминают…. Китайца бы искали…. Он может с китайцем…. - Кто?... - Чувак один…. А может он на радуге?... Слушай, ты солдат? – парень наклонился и почти задышал в ухо. – Им шанти нужны, охрана. Проводи меня. А они колёса дадут. Что сыскаря записали в солдаты, во всяком случае бывшие – тут ничего удивительного. Ковбойку Булат носил с закатанным рукавом и всякий мог видеть на предплечье синюшную наколку – акула в разлапистом берете, с кинжалом в зубах, лезет на сушу. Подпись «Первый морской стрелецкий» можно было и не читать – в городе своё фирменное воинство узнавали почти все. А вот с чего в местах душевной расслабухи вдруг потребовалась охрана из тех, кто умело действует скамейкой – это интересно. Тем более интересно, кто, такой опасливый, может скрываться под сенью ивы, на песочке. Во всяком случае Булат был готов попасть к нему в гости прямо сейчас. И посмотреть как следует, учитывая все намёки на «итальянца». - Давай. Далеко до колёс ехать? - В Разлив. Сестринский…. Парень встал, и будто прячась от крутившихся возле центрального входа вэйбинов, повёл Булата в глубь здания. На землю они спустились через боковую лестницу, долго присматриваясь к окрестностям, но так и не обнаружив никого кроме пары возбуждённо шушукающих студеров. Они хотели, было пристать к полуголому собрату, но Булат шикнул на них, с удовольствием войдя в роль караульного. Пусть потом обсуждают. Главное ясовики смылись из парка. Во всяком случае до самого автобуса не встретилось ничего подозрительного, хотя и к нему шли кружным путём, забираясь подальше, от открытого со всех сторон Прокоповича. Сама поездка вышла длинной и неудобной. Как Булат и предполагал, его подопечный (до сих пор, к стати, безымянный) быстро скис и еле передвигал босые ноги. Простые соломенные чувяки – такие через одного носила взахлёб одухотворённая публика – слетели в сражении. И вот в таком виде – полуголого, перевязанного, в кровоподтёках, его и пришлось сопровождать через весь город, на противоположную сторону речного устья. Автобус ехал медленно. Бедняга сидел, привалившись к стеклу, а в повозке, как назло воняло бензином. - Может выйдем? - Нет…. Туда…. Я там живу…. Господи, лучше бы поближе! Не меньше чем через час они оказались в поле, под гнилым навесом остановки. Слева блестела вода, справа виднелись тесовые, кое-как побеленные домики. Дасюк почти повис на Булате, кое как указав дальнейшее направление. Всё в колдобинах и топких лужах оно, к тому же изобиловало тучами зелёных, хоть и не жалящих, но буквально застилавших свет божий комаров-однодневок. Поминая три матерных слова, сыскарь влёк по зарослям спотыкливого знакомца. Удивительно, но тут ещё и машины ходили, хотя чёртов Разлив с этой стороны напоминал скорее болото. Берег делал крутой изгиб, совершенно теряясь в камышах. Только чуть позже вода снова отступила, и дорога пошла меж сосен, через просеку в лесу. Сыщик сделал перерыв. - Фух! Сколько ещё? - Вон, - сказал дасюк и согнулся, опершись о дерево. Пока его тошнило на песок, в поле зрения явились идущие навстречу девушки. Мелькая издали в кусточках они походили на русалок или мавок, или каких-то иных сказочных героинь, ибо распущенные волосы и хламиды до пят отсылали к по настоящему седой, прямо таки языческой древности этих мест. Тревожась за своего, толи провожатого, толи подзащитного, Булат замахал руками, всячески привлекая внимание. Девушки прибавили шагу. Их лица, расписанные цветочками, выражали некоторое беспокойство. Но вполне умеренное. В компанию к безумствующей Доре их приплетать было как-то неудобно. - С добрым утром! – первой поздоровалась русоволосая нимфа, щеголявшая с нарисованной на лбу ромашкой. - С добрым утром! - повторила её товарка, щёчки которой были расписаны голубыми васильками. - Утро?... Что-то вы путаете, девочки. - На Радуге всегда утро… - «Ромашка», сильно прищурилась и вдруг торопливо достала из кармана очки. – Да это же Марик! - Ну да…. Болтал, что ваш…. – приходилось не только разговаривать, но и поддерживать белого как полотно студера. – В Дасюэ подобрал. Сотрясение – сто процентов. - Марик! По новой! Вот не везёт... Девчонки преисполнились участия. У одной из сумки появилась тыковка-калебас и страдалец кое как напился, подмочив заодно и костлявую грудь. Вторая достала из рукава хламиды некий пакетик, но, под многозначительным взглядом подруги, затолкнула его обратно. - У вас врачи есть? – спросил Булат. - Есть. - кивнула «Ромашка». – Без них не успокоишься. - В смысле?... - А нет никакого смысла! - заявила «Василёк». – Сейчас все на пау-вау, Чу Фаня обсуждают. Но ничего, вернёмся – позовём…. Девчонки вдвоём подхватили юношу и запылили обратно, по песчаной дорожке. Булат, освобождённый от шкандыбающей нагрузки, двигался следом. Начало Радуги открылось метров через сто, в виде нескольких, широко разбросанных палаток и странных холмиков, при ближайшем рассмотрении оказавшихся жилищами, собранными их веток, тряпок и кусков дёрна. Дымил потухший костёр, колыхались ленты на воткнутых в землю шестах, откуда-то неподалёку раздавалось заунывное пение. Марика завели в палатку. Почти сразу оттуда выскочила «Василёк» и побежала в сторону поющих. Бесконечное «ом-ом-ом» дрожало меж сосен. Звуки производил обширный хоровод, собранный на соседней поляне. Несколько человек, в основном мамочки с детьми сидели вне круга. Василёк забилась в самую гущу и, видимо по её знаку, из круга стали выбираться парни и вполне зрелые дядечки небольшим гуртом затрусившие к палаткам. Естественно, на полпути, они встретили Булата. И столь же естественно обратили на него внимание. - Ты привёл? – мускулистый, со стянутыми в косицу волосами деятель, остановился, разглядывая гостя. Его вышитая бисером рубаха была расстёгнута, на груди болтался амулет с иероглифами чан-чунь и связка соколиных перьев. На вид деятелю было лет сорок. Ловкие движения указывали на хорошее знакомство с боевыми искусствами. - Ну я, - подтвердил сыщик. – Мочилово в Дасюэ было. Вашему чуть голову не проломили. - Рино! – деятель окликнул парня с рыжими волосами. – Шприц приготовь. Чистый! Это тебе не краски смешивать! Парень кивнул, убегая дальше. Поклонник Вечной весны пожал Булату руку. - Спасибо, что помог. А Марику…. Как ясу обсыкать, так он молодец, а как головой думать – пока не проломят, не научится! - Они его друга ищут…. - До самой границы пусть ищут. На перешейке лес густой…. Чу дурак, конечно. Но, главное, чтобы к нам не явились. Вместе с внутренней охраной…. – деятель понизил голос. – А если ты к нам, то просто так не возьмём. Доз мало! Отработать придётся…. Я тут аптеку присмотрел, а ты кент опытный…. Сейчас! – он махнул «Васильку». – Ладно…. Постой здесь, ещё поговорим. Деятель убрался в свои, пропитанные аскетизмом кущи. В это время у Булата шарики с роликами в голове уже прокатились и состроили простую, но весьма неприглядную картину. Во-первых, на картине был Куденет, прибывавший в лютой ссоре с подвальными псевдомонголами. Теперь Куденет сидел в лесу вместе с неким Чу Фанем, видимо любовником Доры Чжан (хотя у неё любовников может быть полгорода) и занимался чем-то, что могло привлечь не только ясовиков, но и внутреннюю охрану. То есть Ромку и даже тех служак их Ханбалыка, что сидят в доме на Литийном. Сие о-о-очень плохо! Во-вторых, там был он сам, сыщик Петренко, оказавшийся среди людей, по всей видимости готовых растворить свой дух в мировом порядке Дао, или, проще говоря, совершить купное самоубийство. Умереть заранее, чтобы не страдать от радиации. Фильмов, похоже, насмотрелись. «Последний берег», или что-то в этом роде…. Но у вдохновителей сей мерзости (или не мерзости? или вправду лучше сразу?...) недостаток опиатов-борбитатов, который они собираются искоренить с помощью мускулов честного сыщика. Фомку, значит, в руки, нож в зубы. Или может пистолет…. И статьи такие, что вместе с подмышками руки оттяпают. Но это, ечи, шиш! Не на того напали. Второму, из тех, кто на картине, деньги нужны, а не тюремные посиделки! Говорят англичане уходят не попрощавшись. Булат взял с них пример и, что называется, дал тягу. Огибая хоровод, мимоходом посмотрел что творится внутри. Девчушка в серёдке – тоненькая, на чём только душа держится – заламывала худые руки: - Пиплы, я вас люблю, люблю, люблю! Пиплы внимали, синхронно утаптывая песочек: - Ом-ом-ом…. За поляной сосны делались гуще. Сыщик кое как продрался через цепкий ракитник и, примечая путь по солнцу, стал выбираться на прежнюю дорогу. Другой он не знал. Зато лагерь обойдён широким кругом. Будут ли искать? Это один Янло-ван ведает. На этой Радуге большинство мирные дураки, но есть и ребята себе на уме, с которыми лучше силы не пробовать. По крайней мере невзначай…. Напротив посёлка солнце ушло за тучу. Сделалось сыро и как-то не по-летнему мрачно, с залива тянул ветер, камыши тёрлись друг о друга метёлками, хрустели почти угрожающе. Автобус пришёл минут через двадцать и, за это время, рядом мелькнул по крайней мере один бродячий тип, впрочем, ухилявший своим путём, вдоль озера по знакомым уже колдобинам. Вернувшись в город, Булат приехал на Улицу дружеских посланий, обнаружил на углу вместо сокола свежее пятно краски и дверь во дворике, закрытую на крепчайший замок. Милостивых разъяснений от Доры ждать не приходилось, и всё же, ругая себя, он простоял под окнами лишнюю пару минут. Наверху горел свет, и змеились непонятные тени. Заглянуть внутрь было плёвое дело – к услугам имелись карниз и водосточная труба, но прохожие возвращались с работы и переулок был постоянно у кого-то на виду. Ещё можно было зайти в ближайшую телефонную будку и позвонить александрийским вэйбинам, возвестив об обилии дури по конкретному адресу. Но это сразу отсечёт от духовидцев всех остальных заинтересованных лиц. А ему надо повторить заход, что называется, лицом к лицу, без затянутых в форму свидетелей. Только до какого состояния она дойдёт этой ночью – один Янло-Ван знает. Знает, но с Петренко как всегда молчит. В «Европейской» через сени пробегали съезжающие постояльцы. Сыщик заглянул в опустевший ресторан и еле добился хоть чего-нибудь из подложенного под солонку меню. Удалось подкрепиться только некими кнедликами, подозрительно смахивающими на родные до отрыжки, картофельные манты. В чае мерещился горький привкус, винный погребок работал, но от туда слышалось не хлопанье бутылок, а бубнёж закордонного радиоголоса. На втором ярусе, солнце врывалось в номер, окрашивая его желтоватым вечерним пожаром. Но полог облаков никуда не делся, висел сверху, клубился и зловеще чернел. Булат открыл окно и сделал стойку на голове, посматривая снизу вверх на мяукающий телевизор. В непростой позе, вместе с телесным равновесием обычно притекало и душевное. А то нервы и вправду расходились. И не только у него. Небось у Куденета и его дружков тоже трясутся дай боже! Как бы и вправду через границу не рванули. «Гниль дело. Влез малайка в историю и я за ним. Теперь как привязанный!». Денег хотелось до зарезу. Не просто хотелось – они были нужны! Каким Тургенёв вернётся из больницы – на воде вилами писано, и если контору придётся брать на себя целиком, то оборотный капитал, при его, Булата относительной неопытности, потребуется даже больший. Да и бросить здесь человека? Ну как бросишь? За такую выходку собанчи ославит на каждом перекрёстке. И не просто ославит. Из его цепких лап так просто не вырвешься. Зэвээн повизгивал и плескал мечевым звоном. Крутили всё те же «Речные заводи». Сквозь вопли героев доносился топот по коридору – люди продолжали уходить из гостиницы. Булат открыл походную суму и заглянул в её полупустые недра. Собственно на место нужно было возвратить только бритву, ведь даже полотенца в гостинице были свои…. И вот тут опять заверещал телефон. - Шпала? В номере сидишь? - Сижу. - Вот и сиди! Твои с кречетом ордусознатца нашего украли! Письмо с маркой в «Курантах». Оказывается это какие-то леваки, Филиппинами озабоченные. Им Филиппины, а мы взлетим! Ну, ты нашёл клиента! Ни шагу, слышь, из «Европейской»! Сиди, пока не позвоню!!! - Ромка, я…. Гудки, одни гудки. Булат швырнул трубку на рычаг. Метнулся – хватило памяти – в ванную. И к окну. Захлопнул его так, что звякнули стёкла. Ну, им, на месте, может и не долго прибывать осталось. В купе со стенами. И теми, кто следит за клиентурой. У подъезда, свободный таксист сам бросился навстречу. Доехали быстро, встав за пару домов от переулка. В облаке сумеречного света, здания теснились нелюдимо и зловеще. У Доры всё ещё двигались на фоне занавесок какие-то тени. Прогуливающихся не было, и Булат стал смело взбираться на карниз. Оставил трубу, расчётливыми шашками шмыгнул по уступу, от одного оконного проёма к другому. Вроде бы занятие лёгкое, но он чуть не оступился, когда вдалеке завыла сирена. Поближе загудела вторая, дошла до истерично визга, и скоро весь город словно осел, подался в землю, под грузом чудовищных гармоний. По спине, вдоль хребта, проползла холодная струйка. «Учебная, учебная» - твердил себе Петренко, заводя руку в приоткрытую форточку. Шпингалет подался и окно распалось, пропустив изнутри сладковатый дым и рёв гитарных колонок. Но ещё громче вопила Дора: - Вижу, вижу! Синее небо пожелтело от ядерных взрывов!!! За легкотканными занавесями второй слой – сплошь белая траурная кисея. Комната убрана как при покойнике, свет от потолочной лампы падал на широкое ложе, но выделенная в его голубоватом столбе пророчица была даже слишком жива и предавалась беснованию сразу с двумя мужчинами. Угловатые плечи, лицо в профиль, грива мятущихся волос подпрыгивали в ореоле огней. Визжала, испепеляемая трагическим предчувствием гитара. Страстный, разрушительный ритм сам походил на затянутый взрыв. Дымный морок струился по комнате, затопляя углы и кучку призрачных фигур вокруг ложа. Одни нагие, другие в подобии саванов – с полдюжины их медленно извивалось под тягучий мотив Хендрикса. В тот момент, когда Булат заглянул внутрь, обряд достиг своего крещендо. Дора, опустошённая своими ведениями, рухнула на нижнего любовника, а задний вяло осел, выпучив стекленеющие глаза. Сыскарь инстинктивно вжался в угол, терзаемый музыкой, ослеплённый дымными клубами. За его спиной, с подобающей страстностью, продолжали выть сирены. - Войну проспите, дуцзи! Ближние дёрнулись, но только когда смолк оглашенный динамик, гостя узрели окончательно. Приняли его наличие как данность. Да и то, за кого принимали сейчас – бог весть. Вид у всех был потрясающе угарный. - Он пришёл…. - Шань-Ди…. - Атас! Вэйбины! - Войну проспите! – снова гаркнул Петренко, чувствуя, что сейчас начнёт кашлять и упустит чей-нибудь выпад. Хотя камлающих можно было приревновать к соляным столбам. Такие сделались неподвижные. Один сквозняк с ленцой ворошил густые курения. Лица в подвижных слоях странно двоились. И, будто сквозь вату, слышался Дорин голос: - Спишь ты, сарайбатыр! Жёлтая, окутанная испарениями, она вдруг поползла к нему, расталкивая телесную гущу: - Присоединяйся. Иди к нам. Дэ покажет благой путь! - Не надо мне путей! – Булат метался взглядом по осаваненым фигурам. Одна казалась подозрительной, но капюшон упал со стриженной головы и обнаружилась девушка. - Где Куденет! Не ври, знаешь такого! Вэйбины ищут его из-за какого-то иностранца. Сальери с Чу Фанем. Во что они ввязались?! - У вэй! Ты ничего не знаешь! Мальчишке лучше там. А ты бегаешь по кругу! – Дора поднялась, и даже в полумраке было видно, как выпирают её рёбра. - Все вы бегаете по кругу! О, проклятые круги! Мы разорвём их! Ось, прочерченная в конце истории, откроет мировое Дао! Из волос пророчицы вдруг показалась серебристая змейка. Одна из косиц ожила и закачалась в подвижном, чешучатом изгибе. Чётко обрисовалась металлическая головка и раздвоенный язычёк, пробующий воздух и готовый коснуться разгорячённого лба. Глазки змеи смотрели на Булата словно крохотные пылающие угли. Зрелище было немыслимым, жутким и притягивающим одновременно. - Чего это? Чего это у тебя?... Ты стой…. Тихо! Сейчас я её убью!!! Дора взвизгнула, отпрянув назад. Ясно – паника. Это хуже всего, когда надо помочь, например горящему человеку. Но всё равно – хошь, не хошь, а надо поймать и обезвредить пресмыкательную силу. Странно, что какой-то парень не желал спасать свою предводительницу. Встряв на пути, ещё и подсвечником замахнулся. Наверное это был змеесоюзник. Но бодаться с лезущей на берег акулой, это, друзья, не вариант. Злая сейчас акула. Сама напуганная и озабоченная. Так что минора мелькнула в одну сторону, парень в другую, а сломана у него рука, или нет – разбираться станут позже, те, кто в силах будет. Та же участь настигла и поднявшего меч. Сей махатель не погиб, но издал болезненный вопль и тоже брякнулся поперёк дивана. Комната сразу стала тесной для возжаждавших спасения людей, тем паче, что Булат первым достиг коридорной двери и перекрыл Доре пути отхода. Вернее не ей, а руководившей её действиями змее. Невесть откуда взявшаяся гадина, ещё имела наглость шипеть и, обвив шею девушки, разевала огненную пасть. Булат примерился добытым в сватке мечём, но с первого замаха только разрубил портрет Шань Ди и большую часть курящихся палочек. После этого по комнате сами собой стали летать стулья. Возможно, они целили в сыщика, но тоже промахивались. Кроме стульев что-то брызнуло сбоку в лицо, окутало больничным ароматом. Под прикрытием химии, Дора подло уклонилась от нового замаха, но Петренко левой успел схватить её за пропитанные туманом косицы. Туман окутывал уже всё вокруг – змея пускала дымовую завесу и собиралась спрятаться за нею по всем военным канонам. А потом ударить исподтишка. Но Булат смело включил третий глаз, а когда и это не помогло, стал отыскивать ехидину на ощупь. Он преодолел даже такое неудобство как внезапно вставший дыбом пол. Паркетный гад неожиданно взмыл сзади. Весьма чувствительно приложившись затылком, сыщик нашарил всё же шерстистые хайры и, отступив сколько надо, вслепую провёл мечём. Живые шнурки ослабли и когда Булат подтянул к себе руку в горсти оказался целый пук мёртвых змеёнышей, похожий в таком виде на перерезанную кроватную бахрому. «Ну, если главную не убил, так хоть выводок уничтожил!» - с этой мыслью пришло удовлетворение. А когда сверху мелькнуло лицо Доры, сыщик даже обрадовался. Урей больше её не мучил, взгляд стал строгим, но справедливым. Голос же внятным и насмешливым: - Он хотел этого. Пусть увидит всё до конца. Остатки дыма сгустились, стало не на что смотреть, и Булат, недолго думая, уснул. Эпизод шестой В первозданной темноте бегали крохотные светляки. Первичные точки, прерываемые полосками мрака. Словно волна, они не пребывали в каком-то одном месте, а двигались непрерывно и, в то же время, рывками. Точки сливались в группы, роясь вокруг паукообразных, светящихся предметов, проникая в них через тонкие отростки, заставляя предметы быстро-быстро пульсировать, выплёвывая их себя новые порции света и тьмы. Точки дробными ручьями текли к цветным, прямоугольным окнам, быстро рождавшим переменчивые и, почти всегда непонятные картины. Двигались фигуры и гудели утробные голоса. «Ордусь – персик!» - вздрагивала, покачиваясь тяжкая, коронованная статуя, похожая на древнего варварского начальника, каких они любят изображать в своих островерхих, изрезанных каменным кружевом, соборах. «Энтропия… логистика…» - равнодушно бубнила маска странного существа, получеловека, полуживотного с чёрным, собачьим носом. Маска сидела верхом на ребристом воздушном пузыре, педалями вращая толкающий винт – «Обмануть законы невозможно…». «А с литовцами рубиться?!» - возговорил золотистый медальон, накрученный из непонятных телесных сгущений. «Миномёты! Чего им стагнировать?». «Персиковое чудовище, опилки» - возражала маска, крутя на месте педали – «развалится…». «Если он проснётся – мир перевернётся» - заметил «медальон». «А вот тигриные когти в пруд…». «А вот посильные рамки… - велосипедный пузырь уплывал куда-то, а на его место поднялась созданная из призрачного огня, циклопическая «коза». Впрочем, отгон нечистой силы начинался с вполне внятного, атомного грибка. Коза шевельнулась и проревела: «Ди сказал! Тогда хана Европе!...». «Почему же, почему же?» - зашептал торопливый и, в то же время как бы бесплотный голосок не отображённый на экране никакой внятной картинкой. «Ведь Япония…. Одна из причин по которой вполне реалистичные, не такие сюсюкающие богдыханы не участвуют в Европейских делах. У них с востока партизанщины хватает. Кроме того мы можем учесть некую криптоисторию в рамках рыбаковской книги, когда то что внушается ордусам 2000 года не вполне соответствует исторической действительности…». «Ничего не имею», - усмехнулось и без того весёлое лицо с пистолетом. – «Агамемнон существовал. Парис тоже. Только самопородийно, клюква, утром в газете, вечером в куплете». «Зачем логика?» – зачастил прежний голосок. – «Вон хоббиты в Мордор тоже ножками ходили». «И при этом, будучи христианами, мусульманами, даосами. конфуцианцами, ламаистами и т. д... Что ж, персик есть персик...» - отрубил чей-то решительный «аватар» - «Медным тазом накроется! Атомным!» Эпизод седьмой - Атомным тазом накроется! Булат вздрогнул и медленно сфокусировал зрение. Вместо дымной мороки перед глазами торчали грязноватые, прочерченные немного наискось бороздки. Что это? Как далеко? Прямо перед носом, или не дотянешься, даже если сумеешь встать? Несколько плоских параллелей напоминали, скорее обычные доски. Может быть какой-то навес. Может быть потолок…. А может быть крышку гроба?! Ощущение глубины возвращалось постепенно. Как и возможность оценивать увиденное. Нет, для крышки гроба было слишком светло и шумно. Про атомный таз уже не вспоминали, зато размеренный голос всё говорил и говорил, причём в речи как-то странно замечались одни, проставленный во множественных числах, глаголы. «СконцентрированЫ... НаправленЫ… ПереброшенЫ…». Тупая концовка ударяла, словно молоток с резиновой накладкой. Остальное напитанный дурманом мозг пропускал, сгребая сквозь поры ленивого сита. Иногда громко, возле самого уха, переговаривались куры. Странно, что так трудно было повернуться и понять, где они квохчут. Потом начинал гудеть самолёт, отдаваясь в ушах болезненным звоном. Прошёл, наверное, час. Или пять минут?... Ладно, не поймёшь, но Булат, наконец, поводил глазами, осваиваясь с увиденным. Да, потолок. В меру закопченный, даже с тараканьим шевелением, кое где, в пространных щелях. По потолку бегали солнечные зайчики, куры поругивались, обсуждая свои червячные дела, но уже не обманчивым «ко-ко-ко», чуть не в самую перепонку, а на известном удалении, хотя и близко. Значит и слух начал ориентироваться в пространстве. Голоса бормотали, перебивая друг друга и между «вылетели» и «перехвачены» уже врезался диалог о чьей-то кормёжке. Один голос басил с добротным сибирским оттенком, другой – юношеский тенор – говорил с акцентом Сарайского улуса. Обсуждали сообразность подачи явств. В конечном счёте остановились на том что «не велено». Кем?... Почему?... Булат устал думать и забылся. Когда опомнился, зайчики чуть сместились. В этот раз голова уже не казалась такой чугунной, но ноги и руки по-прежнему не двигались. Словно что-то придавливало их, стянуло на щиколотках и запястьях. Сыскарь попробовал осмотреться он груди и ниже, и с изумлением увидел на себе лёгкие, соединённые цепочкой оковы. Ноги без чоботов, в одних носках, были опутаны верёвкой и прикручены к спинке кровати. Лёжа на ней, Булат мог двигать только верхней частью тела. Слегка елозить вверх – вниз по матрацу. Ё-моё! Как гусеница! Это кто ж его пленил со всей предусмотрительностью? И куда ж он попал после…. Да, после…. После чего?... - О! И этот продрал зенки. Ты лежи. Тебе вставать не велено. Слева придвинулся крепко сбитый, невысокий парень, с круглой как пушечное ядро головой и охотничьим ружьецом на плече. Судя по выговору тот самый сыбырец. - А штаны намочу? – усмехнулся Петренко. - А мы с тебя их сымем и лохань подставим. – добродушно пообещал сыбырец. – Хочешь? Булат открыл рот. Нет, таким больничным издевательствам он подвергаться ещё не желал. Можно принять это как свидетельство некого уважения со стороны…. Дориных друзей, конечно. В памяти начали всплывать обрывки змееборства и прочего дымового представления. Накачали какой-то дрянью. Или сам надышался…. Потом привезли сюда. В сельское убежище…. Во всяком случае, горница, в которой лежал пленённый сыщик, выглядела вполне деревенской. Стена, видимая сквозь кроватную спинку, была прорезана низкой, с добротным косяком, дверью, справа, в приоткрытом окне, горланили беспокойные куры, а слева горницу пересекала плотная, вывешенная на кольцах, миткалевая занавесь. За изукрашенным фениксами валдахином кто-то шевелился. Там же, без остановки, гундосило радио. Тарелке прикрутили громкость, и слов было не разобрать. Может и к лучшему – страхолюдства меньше. Сыскарь ещё раз поглядел в окошко, вздохнул и сказал, что полежит пока и так. - Тогда дави койку, - хмыкнул сыбырец. – А если что, музыканта посылай. Эй, музыкант! Занавесь колыхнулась и пропустила наружу Куденета Сальери. Петренко узнал его сразу. И, наверное, сильно бы удивился, если бы в этом месте появился кто-нибудь иной. Щуплый, в замызганном куцем халатике с прядями сальных волос, с лицом, отягощённым бесконечными раздумьями, он до того подходил под составленный заранее образ, что становилось тошно. Стыдно таких ловить. Ещё стыдней, что сам на том же пути наблудил и в итоге поймался. - Ему отлить надоть будет, меня кричи. А один не давай. Убьёт. Он лоб сильный, в лучших войсках служил! Куденет сделал страдальческие глаза, покивал и исчез обратно. Его напарник снял с плеча ружьё. - Отдохни с соотечественником. Всё одно у него ключа нет. И не боись. Продержим недолго. До краха колониализма мирового и всё. Сыбырец ушёл за дверь. Рьяно скрипнув петлями, она остановилась за палец до притолоки, и по комнате неспешно загулял сквозной ветерок. Некоторое время Булат лежал и дышал воздушком. В воздушке пахло куриным помётом, и временами погромыхивал самолёт. Истребители носились, прочёсывая пограничье. До какой степени погано, прямо на кончике Улуса, расположена Александрия говорили ещё в армии. Но тогда это были игры со стрелками, а сейчас не стрелки нависали, а кое что похуже Бернадотова нашествия. Такое ядро прилетит…. Не только в Сарае, в Ханбалыке услышат. Нет, пусть там принимают меры, предупреждают как-то! Зонтик от солнца, пластырь на голову…. Так играть судьбой человек не должен! И своей. И ближних. И чужедальних, даже если они не родственники. Чужедальним, который нашёлся вдруг как-то слишком близко, Петренко сейчас и озаботился. - Эй, Куденет. Молчание. Ладно, пусть с духом соберётся. - О тебе матушка вспоминает…. Молчание. - А тебе не страшно? Пропадёте тут не за чох. Тебе то зачем это надо? Молчание. - Ну, хорошо, отца боишься. Ненавидишь. Ну убеги от него. А другим зачем мстить? Да ещё так! Молчание. - А американец здесь? С вами? Ду ю спик инглиш?... - Certainly dialect!!! Damn it that occurs? Where I have got? You in its wit!?... О-вэй! С ханьским было плохо, мало кто на нём в округе говорил, а уж с английским и того хуже – его в разделе варварских культур проходили, вкупе с хинди и чухонским многопадежным курьёзом. Но тут выкрики прервались, освободив от нужды деликатничать, как подобает культурному ордусянину с не менее культурным гокэ: вместо иноплеменных воплей за портьерой пошла возня, с мычанием и всхлипами. - Ему не велено говорить! – Трудящийся за тканью Куденет пыхтел сквозь верные слёзы. – И ты не говори! «Бу-у» и «Му-му» - иностранцу явно затыкали рот. По занавеске бегали судорожные волны. Вообразить как малайка, корчась от отвращения, душит кого-то подушкой, было трудно до невероятия. Но не к чему другому не подводили эти звуковые и телодвигательные признаки. На секунду Булату стало не по себе. Думы о собственной безопасности подзабили увещевательный пыл. Он помолчал, слушая уличное квохтанье и портьерный шорох. Не столь уж, впрочем, и ужасный. До смерти никого не душили. Куденет звучно вытер сопли, потом опять с утробным свиристеньем промчался истребитель и на какое-то время слало идиллически тихо. Заграбастанный иностранец понял, что ему лучше помалкивать. Булат же думал о судьбе отечества. И общего, которое пока «хуася» и личного, к которому он отношение имеет. Долетит ли «Вулкан» до морских берегов, где его родители проживать изволят? С Кипра – запросто. Им что тот улус, что этот – шибче «Боинга» проскочат. Прошло некоторое время, нудно-тягучее и от долгого лежания весьма неудобное. Потом, вроде, уркнула машина. В горницу донёсся разговор, от которого у Булата защемило сердце. Со двора, с опрокидыванием вёдер, через сени, обминая пороги и скрипучие полы, валил неизбывный кошмар. - Город встал!... На дубовый косяк легла смуглая и гибкая, (глаза б не видели!) рука. Дора разговаривала с кем-то, занося ногу на приступку. Нога, в аппетитности так же немало потерявшая, была в красном сандалии. Новом, между прочим. Вчерашние, постельные, были жёлтые и расшарканные. - Улицы жесть! Насилу вырвалась. И вэйтухаев мало. Спужались, однако! - Спужались! Это сыбирец. По голосу, довольный как кот в масленицу. - А мы не бои-ся! Посол плоцесса! – третий, явно ханец, будто специально налегал на акцент, но голос имел молодой и представительный. Дора захохотала и ввалилась в горницу вся – в прежней кашае, змеевласая, но на Булата даже не глядящая. В три шага она оказалась возле валдахина и отдёрнула его. Куденет осел на кровать, в ногах у связанного иностранца. Пророчица нагнулась и поцеловала его в лоб. - Мой сладкий…. Передёрнуло мальчишку. Тот, кого он охранял и, по мере нужды принуждал к молчанию, повернул голову и таращился во все глаза. Запоминающаяся особь. Малость похож на того, кто в сарайском телике вещает про манну с иерусалимских полей. Курчавый ёжик на голове, жирный подбородок, оттопыренные уши. Только роговых очков нет, больших, как у экранного известителя. Разумеется костюм нездешний, в полоску. На руке кровоподтёк, слегка примоченный зеленкой. Спеленали его даже крепче чем Булата – ремнём поперёк туловища. То есть не в меру опасности, каковую представляла добыча, а в меру предполагаемой цены. Так что на кого они обменивать взялись, здесь, в тридцати тысячах ли от Филиппин?! Дора чмокнула сарайского бегунка и ещё прошлась кругом по комнате. Булату, сказала: «А ты горький!», топнула сандалией, выглянула в окно. Кроме неё явились ещё трое: чалдон с ружьём, за ним рослый, туповатый на вид парень, смотревший на Дору, как солдат в отпуску и уроженец Цветущей середины, чей голос, вероятно и слышался за дверью. Ханец был тоже высок, но отнюдь не дубоват и чем-то походил на актёра столичной оперы. Эдакий сяошен из леса, с тонким, нервным лицом, и пучком волос, стянутых наверху в тугую бобышку. Вернувшись из обхода, Дора протянула к нему руки. Парень с готовностью принял оные и приложил к зардевшимся щекам. Любовь – хоть плюй, хоть смейся. На ханбалыкском, как можно судить, диалекте он просил не показывать иностранца и не пугать тех, кто в горнице. Дора в ответ мяукала певуче, чуть ли не танскими стихами, в воркотне которых Булат не понял ни чёрта. И только на третьей минуте кое что разъяснил спасительный русский: - Дурак ты, Чушка. Он ведь хотел это видеть. Свобода! На кой скрывать то, что от князя до золотаря – все теперь знают? «Он», это он, Петренко, и есть – это Булат просёк без труда. Предоставленная ему свобода зрелищ ощущалась непосредственно, прямиком на запястьях. Хуже обстояло со свободой слова. Но может утеснение, коим подвергался иностранец, на него, как на соотечественника, не распространят? - Где я?... Может быть вопрос глупый, но совершенно естественный. Ханец ответил столь же просто: - У нас. - Зачем? - Любопытства ради лишнего. – Чу Фань (а если не Чу Фань, то кто?) всё же задёрнул портьерой молчаливого Кенигиссера. – Или вас убить прикажете? Явится на обряд, да ещё с такими заявочками…. Зачем вам потребовался господин Сальери? - Не мне, а родственникам. - Вы знаете его родственников? - Я знаю, что они платят! – вскипел Булат, сам удивляясь своему цинизму. И совсем не аманатской наглости. – В гостях может и хорошо, а дома лучше, особенно в такую пору! Там у него отец, между прочим. И мать. - Они дают вам деньги, а мы даём ему любовь. Любовь выше сяо! – заявил ханец, скрещивая длинные, гибкие пальцы и поигрывая ими, словно крыльями бабочки. Дора, напротив, занялась тем же. Тайны обряда Петренко не постиг и был вынужден удовлетвориться первоначальным ответом. Наигравшись, сладкая парочка ушла по своим делам. Чалдон протёк за занавеску. - Слышь, наколдовали они с волнами. Давай включай, лучше слышно будет! Опять зашипело радио. Голос частил, едва не срываясь на фальцент. - Специальный представитель Белого дома всё ещё не найден…. Заявили решительный протест…. Взрыв в районе Нордкапа…. Взрыв, неподалёку от залива Ханьчжоувань…. По сообщениям судов…. Второй взрыв породил колоссальную приливную волну. Ханьский радиолюбитель сообщает о многометровой стене воды в районе озера Поянху, после чего связь с передатчиком прервалась…. Свенска снова убежала в какие-то трескучие дали. Занавеска угрюмо молчала. Булату ужасно захотелось в туалет. - Эй, сыбырец! Ты корыто обещал?... - Сейчас, - парень явился неторопливо, вразвалку, но с медицинским судном в руках. – Небось не лопнешь. А слыхал, чего говорят? Началось, поди…. Только непонятно кто. - А вам кого надо? – Булат, морщась, едва терпел, пока снимали штаны с трусами. Неприятно было до жути, но отлить было до крайности необходимо. Хорошо, что не под себя! Сыбирец задвинул судно и неуверенно почесал в затылке. Круглое лицо не выражало никаких, подобающих моменту, эмоций. - Далеко от нас. Я, кумекал, с севера начнут. А тут как по заказу, и на востоке. Можа то Америка? Тута такое дело, что ежели Поянху, то и Ханьчжоу, а там мануфактур много и Тайпиндан в силе. Трудящиеся, однако, хотя и под ревизионистов подпали. А вот, ежели…. За окном треснуло и горохом рассыпались выстрелы. Словно шутихи на Празднике Весны, густо и сразу с нескольких сторон. Булат невольно подпрыгнул на судне, чуть не разведя под собой хорошенькую антисанитарию. Чалдон присел, хватая с плеча ружьишко. - Музыкант! Сиди тут! Это ясовые! Чего-то не похоже. Тяжестей в мешках у «братьев» хватало, но чтобы расстараться на такой серьёзный трах-тарарах?... Сыбирец, оставив Булата паниковать в самой отчаянной беспартошности, выбрался из горницы буквально на четвереньках. Позади осталось что-то маленькое и блестящее. Ключи? От чего? Может наручники?! Но как до них дотянуться?! Снаружи садили по верхней части куреня – сплошь пистолеты, наверняка тяжёлые. Очень похоже на внешнюю охрану. А может и на внутреннюю. В перерывах доносился ор Чу Фаня: «Тащи!... По щитам!...». В ответ что-то громогласно бухало. Как на празднике весны. Кинегиссер тоже возопил, теперь по-китайски. Его тюремщик не препятствовал – сам, белый как мел, выбрался из закутка, сел на пол, заткнул слишком нежные для какофонии уши. Ключи валялись буквально в шаге от него, но ужимок Булата он, естественно, не видел. Мызу окатила новая очередь. Теперь уже пулемётная. Под потолком откололась щепа, в сенях рухнули и посыпались некие железные вещи. Засим раздался ещё один крик и два-три отдельных выстрела. «Добивают», - решил Петренко, издёргавшийся до того, что судно сдвинулось и, гремя, упало с койки. Именно, что червяк, и связанный, как жертва на заклание. Лезущие в мызу действовали уж слишком боевито, не по ордусски, без увещеваний. От страха с неизвестностью делалось совсем не по себе. Освобождать идут, или что?... Первым из «освободителей» оказался Ромка Загряжцев – щека к прикладу, глаз на пистолете, сам в каске, в противопульном тегиляе, а потому толстый вообще непомерно. Колобком влетев в горницу он повёл убийственным дулом, явно фиксируя его на мятежнике. Булат дёрнулся так, что заныли запястья. - Не мальчишку!!! Выстрела не последовало. Ромка отскочил в бок – следом пёрли его бойцы – один, два, три, экипированный с той же серьёзностью. Сорвали занавеску. Куденет, всхлипывая, закрыл лицо руками, его повалили пинком, и стали грубо обыскивать. Ключи, валявшиеся на полу, поднял сам Загряжцев, оглядел оные, ухмыльнулся и сунул их в кармашек на тегиляе. Приказал осмотреть Кенигиссера. Его обыскивали почти так же придирчиво, не обращая внимания, ни на первичный ступор, ни на последовавшие потом требовательные выкрики «доставить» и «сообщить». Впрочем, у иностранца самым деятельным был всё же детина с иероглифом лекаря на рукаве. И только после гокэ, третьим в очереди, Горбыль как бы заметил приятеля: - Ты всё-таки здесь…. - А где же? Я сыщик…. - Нашёл?... И они тебя что, оскопить хотели? - Всё при мне… - юмора в разговоре Булат не почувствовал. Как не заметил и поползновений к своему развязыванию – А вы?... Не с хилым бабахом заходили. - Одного лишились. – Ромка качнул соединённый с кобурой пистолет, который висел теперь на ремне, поверх громоздкого тегиляя. – Слонобой у них. Щит, на-х, пробили и нашего наповал. Зато мы их сделали всех. Только без толку уже. - Почему? - Потому что тревогу в городе объявили. По серьёзному. Какие теперь переговоры? Я за этого дуцзи, - Загряжцев кивнул на обихаживаемого иностранца, – головой отвечаю! А он на дороге сам дверь открыл. Специально что ли чтоб схватили? - Как вы сюда добрались? - Мы вначале в сестринский добрались, к полоумным. Хорошо ещё не все потравились. Намотали одному яйца, он и привёл…. Иностранца подняли, и со вcей бережностью, под рученьки, вывели за дверь. Куденета оставили в углу, а Ромка, оставшись на минуту один, подсел к Булату и всё же отомкнул наручники. - Штаны натяни. Эк тебя вляпаться угораздило…. Знаешь, мы ведь думали сперва, что против нас сарайские играют. Сейчас ведь сверху донизу разлом. Может им охота наш улус из игры вывести. - Какой игры? – Булат рвал узел, распутывая ноги. К счастью верёвка легко поддалась. - Кто больше нефти Ханбалыку продаст, или ещё что-нибудь…. Оказалось, просто детские игры, как у твоего Куденета. Все эти дасюэ…. Закрыть бы их нахрен!... В эту секунду шандарахнуло так, что Булат подумал уже не о Новом годе, а о чём-то похуже. Бомбе водородной, например. Мыза лишилась оконных стёкол (какие ещё были) и явственно заскрипела в деревянных связях. Засыпанные мусором, кашляя и отплёвываясь они вдвоём оказались на полу, как говорится, голова к голове, но не слишком «вместе». Ромка сразу стал отползать, опять схватился за свой незабвенный пистоль, и чуть не бабахнул в своего же вэйбина, который, как раз спешил с неутешительным докладом: - Ясовики, атаман, много! Броневик подорвали! Что-то часто их ждут, в последнее время. У Булата звенело в ушах и вопрос Загряжцева он, скорее по губам считал, чем уловил перепонками: - Кто навёл?... К нему обращались. Ответил, не узнавая своего же голоса: - Да янло их…. О чём знает Янло-Ван, Ромка выслушать не соизволил. Вылетел из горницы крутым тегиляйным колобком. Мызу обстреливали и она отстреливалась, вторично сменив хозяев и завоевателей. Ясовики Булату не нравились. Отношения с ними не сложились, и на дружескую встречу было надежды не больше, чем на аудиенцию у Сына Неба в Ханбалыке. Горюня Куденет тоже, видно, не о чёрном кумысе раздумывал, а о чём-то похуже. Шишек на дурочка валилось изрядно. Стелись перед родителем, не хочешь, а учись, стал делать революцию и тут попался. Притерпел ты, брат, в нашем, расписанном от сих, до сих обществе. А, говорят ещё, что Ордусь жалеет маленьких людей. Снисходит, вооружась отцовским чувством. Как прутняками, наверное. Только жизнь не европейский феатр, где секут задницу из папье-маше. Шагнув к Куденету, Петренко схватил его за шиворот и мешком подтянул к окну. Нигде ничем не скованный, парень просто отказывался идти. Весом всё же не кузнечик, он мало подходил для пассивного бегства, и пришлось наградить его хорошенькой оплеухой, а потом буквально спихнуть во двор, почти продавив сквозь изржавленые задвижки. Внизу, среди бочек, усадебного инвентаря и разной полузабытой требухи, какой невольно обрастает любое насиженное жилище, стояла продолговатая лодка на колёсах – амфибия сродни той, какими оснащали солдатиков в Первом морском стрелецком. Половина машины была накрыта брезентом, а место для водилы и его соседа приветливо блестели натёртыми сиденьями. Мыза, похоже, выезжала часто и на газолин не скаредничала. Не веря своим глазам, Петренко опрокинул себя в кузовную лохань, нащупал ключ и заорал Куденету садиться. На этот раз ждать он себя не заставил. Под капотом скрежетнуло глухо, затряслось, зауркало, лодка двинулась под треск пальбы и гораздо резвее, чем на учениях. Попавший навстречу забор рухнул, пустота под днищем и снопы брызг хлестнули в лицо шальной надеждой. Глубокая река. И холодная. Ух, холодная! Двигатель завыл, толкая вперёд амфибию, рассылая к берегам гребешки взволнованной стремнины. С усами позади, лодка пошла по течению. Над мызой стоял дым и продолжалась стрельба. - Как они нас нашли? – Булат с сомнением покосился на «музыканта». Тот молча вытирал лицо. Вода, или слёзы? - Отец…. - Чё отец?! Отцом стращают? А свою голову надо иметь?! - Я плохой сын…. - И подданный! Сейчас все плохие станем! Где граница? Куда ехать? - Там… - Куденет показал вперёд. – Мост и дорога. Потом налево, к границе. Но я не ездил. - Вот и прокатишься. - Не хочу… - в голосе опять дрожали слёзы. – Домой…. Мама…. - В круговую поедем! А тут…. Сдохнешь!!! Мост кряжистый, из бетонных балок, нависал над обрывистыми берегами, и Булату пришлось искать место поплоше. С трудом (это ведь амфибия, а не ковёр-самолёт) взобрались по склону, обрушив вниз немалую жменю песочка. Но взобрались. И, насколько хорошим был мост, настолько разбитой оказалась дорога, испохабленная колеями и небрежной корчёвкой. Пни, кое где, лезли на проезжую часть. Если её можно было назвать проезжей. Видимо, как подумал Булат, малую пропускную способность пограничной жизнью и оправдывают. Чтобы меньше шастали. И супостат не прошёл. Но не прошла и своя, военная машина. На одном из пней лопнуло, дохнув песком, переднее колесо. Булат, ругаясь, содрал с капота запаску, полез за инструмента. Но брезент укрывал не только рундук с вещами. Нет, первым обнаружился злобный горгоний хайр и лицо с чёрными, бессовестными глазищами. Лицо хохотало: - Вот видишь, опять свиделись… горький. Отходы пицзыцю, как известно не тонут. И, взлетев на воздух, только пачкают ближних. Петренко меланхолично сказал - «ё. …. ….», а вот Куденета словно током ударило: - Из-за тебя всё, из-за тебя…. Не миновать бы Доре порядочной оплеухи, если бы сыскарь не перехватил карающую руку. А то бы прилетело гёрле как следует – расстояние в машине как раз для хорошего замаха кулаком. Возможно, побои будут, но потом, а сейчас бодрая поросль хань-ютайской семьи выпрыгнула из вездехода, даже не думая выслушивать упрёки соратника. - Ишь ты! Не тебе махать! Лучше свенский учи! Свенский – язык любви. - А ты что же, знаешь? - Очень надо! Я на небе живу, зачем там свенский. «Пророчица» показала белёсый язык и вдруг запрокинулась, воздевая тонкие руки: - О небо, синее небо! Сколько самолётов! Сейчас ка-а-ак трахнет! Вот. И чего с убогой возьмёшь? Булат, который, честно говоря, сам хотел её ударить (а много ли соломенной кукле надо?) мысль эту утаил. А парня отодвинул подальше и велел стоять на стрёме. И, если увидит вспышку, велел падать головой от неё. - Город далеко. - А откуда я знаю, где…. Трахнет! Пока прикручивал гайки, спина буквально взмокла. Не столько от усилий, сколько опять же от страха. Дора и Куденет караулили стоянку, предусмотрительно разделив себя машиной. Буквально вмяв в резьбу последние гайки, Петренко зашвырнул домкрат в кузов. Медленней всех грузилась Дора. Когда она заорала «Атас! Погоня!», Булат легкомысленно подумал о нерадивом князе и сигнальных колоколах, гремящих для его же удовольствия. Но, по тому, как дёрнулся Куденет, стало ясно, что сзади и вправду неладно. - Ясовики! Меж древесных стволов показалась тупая морда грузовика. Кажется «Хуанхэй», но окраска не военная. - Им чем хуже, тем лучше! – Сарайский найдёныш хватался за борт и крутил нестриженной головой. - Они и Кенигиссера искали, чтобы угробить! Чтобы война началась! А теперь в Свенску бегут. - А ты откуда знаешь?... – процедил Булат, работая передачей. Машина тронулась, ныряя утиным носом. Яма на яме. Но и грузовику, если что, будет не легче. - Они там наделали…. Взорвали…. Им свидетели не нужны…. Которые про них знают… - ныл испуганный мальчишка. - Одни на Ясу дрочат, другие её мочат – захохотала Дора. - не ссы на Ли Цзы! - Не в рифму… - Булат прямо через руль чувствовал неровности колеи. Столько камней, что он не оглядывался целую минуту. - Догоняют, - просто и без всякой придури сказала Дора. - Привязались, клещи, - до «Хуанхэя» и вправду была уже сотня бу. Непонятно с чего. То ли три оси лучше двух, толи ямщик у них – гений. - Сейчас поворот, - предупредил Сальери. - Сейчас нажмём…. О-о-о!!! Что-то сатанински огромное, треугольное, в огне и дыму валится сверху. Булат почувствовал это по внезапно затмившемуся небу. Рёв воздуха и грохот. И сразу обдало жаром затылок. Дора визжит, удар сзади валит сыскаря на руль, кругом гарь, от которой становится нечем дышать. По спине, прутняками, хлещут горячие щепки. Из огня машина выезжает по инерции, потому как ей всё равно никто не управляет. А впереди валятся ещё деревья. Какая-то, тоже треугольная, часть бухает, вздымая щепу и песок. Надо прибавить ходу, потому как в открытом кокпите можно и вправду изжариться. Булат на инстинкте посылает вниз педаль, с хрустом наезжая на поваленные ветки. В зеркале над баранкой сплошной костёр. - Это… чё? «Самолёт» - сам себе ответил. Тыща даней керосина и, может быть, бомба внутри. Жар очень сильный, лес гудит, занимаясь по обе стороны от дороги. Знак о крестодорожии покосился, за ним торчит излохмаченный ударом киль и двойной, сине-красной полоской. Чья бы она не была, но знаки явно не ордусские. - Эй!... Це… лы? Петренко закашлялся. Дышать всё ещё почти нельзя. Куденет пригнулся, держась руками за голову, Дора возилась на дне, пытаясь вскарабкаться на скамейку. - Выберемся…. Машина выбралась на дорогу буквально из последних сил. Небо было всё так же расчерчено изгибами инверсионных следов, чуть в стороне, над лесом висели белые пятнышки парашютов, а южную сторону уродовал кудрявый, землисто-серый атомный гриб. Видно, что гриб уже подвыдохся, огненную серцевину утерял и полз в вышину почти незаметно. Куда именно «трахнуло», Булат не понял. Но сглотнул и предпочёл на юг больше не смотреть. Ехали то они на север, как бы прочь от войны и в пограничную зону, о чём уже предупреждали надписи на русском и ханьском наречиях. Хорошо укатанное, гаревое шоссе оставалось пустым – ни тебе беженцев, ни солдат, что было очень на руку, но, одновременно, и пугало. Сыскарь и сам пока не ведал, на что ему надеяться – пересидеть, какое-то время, в нейтральной (вроде бы!) Свенске? А дальше? Что делать с Куденетом? С Дорой? Гаревник хрустел под шинами. Сумасшедшее племя потерялось в мирах. Другие прямо сейчас теряют свой мир, неповторимый и единственный. Разок над соснами опять засияло, но они неспешно проехали целое ли, прежде чем в воздухе послышался низкий, громовой раскат. - Рухнуло колёсико, - прокомментировала Дора. – Хана циклу. - Сейчас нам хана будет, - Булат узрел впереди шлагбаум и семицветный флаг, вяло развивавшийся на «драконьем» домике. То, что впереди могут быть и ордусские погранцы он даже не подумал. А ведь военное положение, люди до предела науськаны службой…. Однако дверь под изогнутым козырьком была открыта, пустотой отдавало и на крылечке, и вокруг, где забор из сетки огораживал досмотровый майдан. Это вселяло надежду. Не торопясь, сыскарь подвёл машину к раскрашенному перевесу. Узреть так никого и не удалось, но и в разведку послать было некого. Кроме себя самого. Рыскнув туда и сюда, он нашёл только брошенные бумаги и недопитый чай в казённых пиалах. На этой границе уже лет двести всё ограничивалось одними увещевания и непривычные к войнам александрийцы сбежали первыми. Подняв шлагбаум, Булат сам пропустил себя на нейтральную полосу. Куй с вами, как говорится. Ромка ездил, да не в такую суровую эпоху, а сейчас не до жиру - хотя бы в живых остаться. Когда меж сосен мелькнул новый флажок, он снова предпочёл высадиться из машины. Причём в этот раз со всей своей компанией. Деревья слабо поскрипывали, из Свенски, вернее из её суомской провинции дул ветер, словно притянутый чёрной пеленой пожарища на юге. Хороший ветерок, обнадёживающий. Навстречу ветерку, с криком пролетела хищная птица. Не уж то и она спасается? Но ей-то легче, для птички божией границ ещё не придумали. Здания на той стороне выглядели чужими, какими-то хлипкими, стеклянными, но проезд был загорожен капитально. Не только рогатками и мешками с песком, но и танком. Машина с закрытым по-боевому люком пялилась на гостей орудийным набалдашником. - Идём спокойно, - предупредил Булат. – Не выделываемся. Пошёл, считая шаги. Топать в одних носках было не слишком-то удобно, но, по асфальту, всё же лучше, чем по хворосту в лесу. Следом, гуськом, двинулись Куденет и Дора. Словно прятались за широкой спинушкой. У танка цепью растянулось пять-шесть солдат с самозарядными винтовками и в касках того образца, который был когда-то нарисовал у Булата на стрельбище. Стволы держали наперевес, но вскинуть их – раз плюнуть. - Чжан че ! – долетело из цепи. Говорили по-ханьски, явно не отрываясь от армейского разговорника. - Нельзя! Назад! - Вуймен дедзюй лиао! – Булат сам подавился выговором. – Война! Плохо! - Граница закрыта! Сзади послышался шорох. И удивлённый возглас Куденета, не предвещавший ничего хорошего. Дора, голая по пояс (когда успела раздеться?!), вылезла вперёд, упёрла в бока худые, жёлтовато-смуглые руки. В руках что-то было. - Хэлп ми, бэби! - заголосила она – Фак ми лайк э тсаузенд икс рейс!. Ай вонт опен ту йело скай! Поверх мешков хихикнули. Или так показалось? Дора щедро развела руки и, вдруг замахнулась правой - Фо зис пэйсифул гилф!!! Булат хотел, но не успел. Да и Дора не поспела со вторым подарочком. Завалилась не только от подсечки, но, возможно и от пули. винтовки прянули наизготовку, торопливо бухнуло, сыскарь увидел одну вспышку, прямо в лицо. Но вонзилась она почему-то в грудь. Удар был, как кувалдой. Тело онемело и перед глазами снова поплыли облака, тающий след от самолёта, птицы, кружащие над соснами. Он снова лежал, как в комнате у Доры. Только спине становилось все горячее, остальные телесные ощущения пропали и он словно поплыл на упругих волнах. Жгучих. Но, пока терпимых. Выше, ниже. Потом, почти что вровень с соснами, появилось лицо в каске. Лицо шевелило губами и походило на картинку из вчерашнего сна. - Люра диг Юхан. Дет ёр эн тальскот. – сказало оно. - Ланд галэт! Ет ланд сом интэ кан вара! – возмутился другой голос. - Алла дёдадэ , - произнёс третий. Булату стало смешо. Такого языка он ещё не слышал. Он открыл рот и почувствовал на губах солёный привкус. Как в море. Волны под ним расходились, лицо стало захлёстывать красным. Свеи замолкли, пропали в багровой толще. Потом наступила темнота.