Твоё

Мой дом — твой. Деревня полна гомона и шума. В деревню идет праздник. Он все ближе и ближе, и вкруг капища Перуна молниерукого, великого и могучего, милосердного и справедливого зажигают огни. Люди поют и танцуют, гордятся и любят, помнят: воины Перуна могучи, колдуны его страшны. В деревню, что живет под знаком Громовержца, идет праздник, идет в свой дом… Нежная темноокая мать и тучный жаркий отец впускают в дом общую радость. Они зовут его, подхватывают на руки, ведут в центр древнего великого торжества во славу Бога. Его дом, его деревня и семья полнятся гордостью и честью, нося на себе метку Перуна. Моя сила — твоя. Вслед за иными, такими же мальчишками, он берет в руки щит и меч. Он учится выживать и убивать, защищать и отбирать. Время идет. Дети растут, а руки крепнут. На смену дереву приходит булат. Племя перуново помнят, племя его боятся. Он поднимает щит защищая своего Бога, он поднимает меч, отбирая во славу его. Время идет, сила бывших мальчишек растет. Он воин, он полон гордости, чести и горечи: постарел жаркий отец, ослабела темноокая мать. Шепчет Перун своим воинам: «Сила не приходит из ниоткуда. Время идет, и сила не принадлежит вам». Моя боль — твоя. Его окружила тьма. Он чувствует: грубую ткань рубахи, липнущую к спине; тяжесть родного щита, от которой свело руку; шершавую кромку меча под ногой, пережившего с ним ни одну битву; горячую поющую кровь, заливающую лицо и грудь. Он слышит: звонкие голоса русичей, крики стали и стоны земли, бег песка и топот многочисленных ног, барабанный бой страха и боли. Он видит тьму. Знает — сейчас тьма сродни благодати. Он не видит павших воинов, не видит жреца, что едва стоит на ногах. Не видит горящих домов и разбитого, разрушенного капища. Ему больно, но боль меж собою делит все племя. И Бог, потерявший свой народ. Моя воля — твоя. Выживших немного. Их голоса тихи, ноги босы, а руки закованы в цепи. Он знает руки каждого из пленников, они держат его, ведут за собой, омывают лицо, успокаивая. Они живут в клетке средь русского города, выставленные на потеху толпе. Перуново племя — сила и гордость. Они не знают слабости и страха, им неведомо поражение… Но рук, что оберегают и защищают, все меньше. Чуждый смех исчезает следом — слепой калека никого не веселит. Он не знает, сколько времени провел в заточении тьмы и русичей. Он не знает, что было вокруг. Не знает, благодатью какого Бога стал дружинник с мозолистой иссохшей ладонью и хриплым каркающим: «Я помню тебя, воин». Он не благодарит за свободу, подаренную в честь славных битв меж ними. В нем нет благодарности. Лишь усталость да хмельная радость, и чувство, почти забытое, отобранное цепями и клеткой… Ощущение Бога, стоящего за плечом. Здесь. На воле. Моя жизнь — твоя. Он учится заново. Теперь его мастера — это нежная земля, переменчивая вода и грозное небо. Они шепчутся, смеются, поют, и он вспоминает колдунов родной деревни. Могущественных и великих. Он учится у зверья и мошек, у камней и деревьев, у нечести милосердной и злой. Под чудовищной, всеобъемлющей, вечной мудростью и силой, разделенной им с иными, тьма уходит, оставляя после то, что людям не подвластно, что скрыто от них. Он видит будущее и знает — у его жизни новая цель. Моя кровь — твоя, Перун. Он вновь живет рядом с капищем своего Бога, оберегая его. Он хранит память о нем, поет для неба и танцует, оставляя следы на воде, изрисовывает камни и землю. Он ведает, для кого это. Знает, когда иные, сильные и гордые, придут на поклон древнему Богу, как и то, что ему не встретить их. Его ждет другая встреча. Он видит меч и клятву, договор меж волком и медведем. Он ступает с лестницы, ведущей в грозное небо, и забытая усмешка сама ползет по иссохшему лицу. Он знает, что скрепит этот союз. И ведает: нет большего проклятия чужакам, чем кровь, служащая Перуну…